Олеся стояла у окна, глядя на то, как играют в луже воробьи, и старалась отогнать от себя тревогу.
Завтра был её день рождения — тридцать лет. Круглая дата, которую так хотелось отметить с самыми близкими.
Но мысль об этом празднике отзывалась в душе не радостным предвкушением, а знакомым, гнетущим чувством вины.
Пять лет замужества, и пять раз её день рождения омрачался одним и тем же: свекровь Людмила Матвеевна никогда не приходила на него, ни разу.
В первый год Олеся ещё не знала причины, немного обижалась на женщину, списывая на холодность или недовольство ею, как невесткой. Но вечером того дня муж Борис грустно и осторожно объяснил:
— Папа у мамы умер двадцать лет назад, как раз в твой день рождения.
С тех пор для Олеси её собственный праздник превратился в день тихой скорби со стороны свекрови.
Она почувствовала себя виноватой за свою радость и за своё желание услышать поздравления, за торт со свечами.
А Людмила Матвеевна делала всё, чтобы эта вина крепла и росла. В прошлом году свекровь позвонила Олесе утром. Голос у неё был ровный, но каждое слово будто обжигало.
— С днём рождения, Олеся. Желаю тебе здоровья. Ты только представь, какая сегодня для меня дата. Двадцать лет, как я вдовствую. В такую погоду его и хоронили. Солнечно было, птицы пели, а для меня мир рухнул…
Олеся, растерянно бормоча слова благодарности, почувствовала себя ужасной эгоисткой.
А однажды, за чаем, Людмила Матвеевна высказала предложение, от которого у Олеси перехватило дыхание.
— Знаешь, дорогая, — сказала она, разминая в пальцах крошку печенья, — а ты не думала… отметить свой день в другой день? Ну, чуть раньше или позже? Просто чтобы не было этого… диссонанса. Ведь дата — это просто цифра. А мы могли бы собраться все вместе, без этого груза…
Олеся онемела. Поменять дату рождения? Как будто это место работы или машина.
Она вопросительно посмотрела на Бориса, но тот уставился в свою чашку, избегая её взгляда. В тот вечер они поругались.
— Ты что, и правда считаешь, что я должна перенести свой день рождения, чтобы угодить твоей матери? — закричала она, задыхаясь от обиды.
— Олесь, она не в себе в этот день. Ты же понимаешь? Она не хочет тебя обидеть, ей просто больно. А перенос даты — это ведь просто формальность, для того, чтобы всем было легче…
— Легче? Легче будет только ей! А я что? Я должна сделать вид, что родилась не тогда, когда родилась? Это абсурд! — возмутилась женщина.
Сейчас, глядя в окно, Олеся понимала, что завтра всё повторится. Они придут к ним в гости, будут сидеть за столом: Борис, их шестилетняя дочь Дина, несколько друзей.
Но Людмилы Матвеевны не будет, и её отсутствие будет висеть в воздухе напряжением. Накануне дня рождения Борис сообщил жене:
— Мама сказала, что не придёт. Извинилась, но… ты же понимаешь…
— Да, понимаю, — тихо ответила Олеся, хотя на самом деле она уже ничего не понимала.
Она понимала горе свекрови и что потеря мужа — это трагедия на всю жизнь. Но не понимала, почему её день рождения должны были ежегодно приносить в жертву этому горю.
Двадцать лет… Разве это не достаточный срок, чтобы научиться жить с утратой, не отравляя жизнь другим?
Женщина решила в этом году не обращать внимания не поведение свекрови. Ее день рождения в этом году выдался на удивление тёплым и ясным.
Олеся надела светлое платье, стараясь поднять себе настроение. Дочь Дина, сияя, вручила ей открытку, нарисованную своими руками.
К трём часам стали собраться гости. Квартира наполнилась смехом, музыкой и запахом аппетитных блюд.
Однако Олеся ловила себя на том, что постоянно прислушивается к звонку в дверь, хотя знала, что его не будет.
И тут раздался звонок. Все замерли на секунду. Борис удивлённо приподнял брови и пошёл открывать.
В дверях стояла Людмила Матвеевна. Она была в тёмном, строгом платье. В руках сжимала небольшой букет гладиолусов. Лицо её было бледным и напряжённым.
— Мама? — растерянно произнёс Борис.
— Я ненадолго. Поздравить, — тихо сказала она, переступив порог.
В гостиной наступила неловкая тишина. Все знали историю женщины и почему ее никогда нет на дне рождения невестки. Людмила Матвеевна медленно подошла к Олесе и протянула цветы:
— С днём рождения. Здоровья тебе и Диночке!
— Спасибо, Людмила Матвеевна, — Олеся взяла цветы, почувствовав, как у неё подкашиваются ноги от неожиданности и нахлынувшей смеси эмоций.
Свекровь прошла в комнату и присела на краешек стула, будто собираясь вот-вот уйти.
Она отказалась от торта, от вина, взяла только чашку чая. Её присутствие парализовало всех.
Шутки затихли, разговоры стали натянутыми и тихими. Самоё её молчание было громким и красноречивым. Дина, не почувствовав напряжения, подбежала к бабушке.
— Бабушка, а ты почему не ешь торт? Он очень вкусный! Маме сегодня тридцать лет! Это много?
Людмила Матвеевна вздрогнула и взглянула на внучку. В её глазах мелькнула боль.
— Много, детка. В твои годы это кажется целой вечностью… Тридцать лет… В тридцать лет мой Алексей уже защитил кандидатскую. Мы как раз купили дачу. Он так любил там копаться…
Наступила тягостная пауза. Гости уставились в тарелки, а Борис нервно сглотнул вставший в горле ком.
— Мама, может, не сейчас? — тихо попросил он.
— Почему не сейчас? — голос Людмилы Матвеевны дрогнул, в нём впервые прозвучали нотки надрыва. — Все празднуют, веселятся. А я должна молчать? Должна делать вид, что забыла, какой сегодня день? Что в этот день двадцать лет назад я осталась одна?
Олеся почувствовала, как по её щекам поползли горячие слёзы. Это была не жалость, а глухая, копившаяся годами обида и отчаяние.
— Людмила Матвеевна, — ее голос задрожал, но она заставила себя говорить. — Я… я не могу даже представить, каково это — потерять любимого человека. И мне бесконечно жаль, что это случилось с вами. Но… сегодня и мой день. Я родилась в этот день. Я живу. И я хочу праздновать свою жизнь. Простите, но я не виновата, что так вышло…
После ее слов в комнате стало так тихо, что был слышен гул машин за окном. Людмила Матвеевна посмотрела на неё широко раскрытыми глазами, будто увидела впервые.
— Ты не виновата? — медленно проговорила она. — А кто тогда? Жизнь? Судьба? Ты празднуешь, пока я каждый год в этот день хожу на кладбище. Ты задуваешь свечи и загадываешь желания, а я вспоминаю его последний взгляд. И вы все, — она обвела взглядом гостей, — вы все тут веселитесь, а память о нём… её словно и нет…
— Мама, хватит! — Борис резко встал с места. Его лицо покраснело. — Папа был бы недоволен, он бы не хотел этого! Он любил жизнь! А ты… ты уже двадцать лет хоронишь не только его, но и себя, и всех нас вокруг! Олеся права. Она не виновата. И её день рождения — это праздник. А ты превратила его в день траура для всей семьи!
Людмила Матвеевна побледнела ещё больше. Она посмотрела на сына так, как будто он ударил её.
— Ты… ты так говоришь об отце?
— Я говорю о тебе, мама! Я помню папу. Я помню, каким он был весёлым, как он любил шутки, как обожал эти летние дни. А ты сохранила только его смерть. Ты требуешь, чтобы мы все скорбели вместе с тобой, но жизнь идёт вперёд. Посмотри на Дину! Разве она должна чувствовать себя виноватой за то, что её мама родилась в “неправильный” день?
Слёзы беззвучно потекли по лицу Людмилы Матвеевны. Она медленно поднялась.
— Я поняла. Я лишняя здесь. Мешаю вашему… празднику жизни
Она направилась к выходу. Олеся посмотрела на её согнутую спину, на седые волосы, на дрожащие плечи, и вдруг злость и обида отступили.
— Людмила Матвеевна, подождите, — тихо попросила невестка.
Свекровь остановилась, но не обернулась.
— Останьтесь, пожалуйста. Не уходите. Давайте… давайте попробуем сделать это вместе. Не как веселье против скорби. А просто… как день. Обычный день, в котором есть место и моему рождению, и его памяти. Ваш муж был хорошим человеком, я это знаю по вашим редким рассказам и по Борису. Давайте вспомним о нём вместе.
Людмила Матвеевна обернулась. В её глазах стояло недоумение и растерянность.
Она посмотрела на Олесю, на Бориса, на Дину, которая испуганно прижалась к отцу.
— Как? — прошептала она слабым голосом.
— Я не знаю, — честно призналась Олеся. — Но мы можем попробовать. Вы можете рассказать Дине о нём. Не о том, как он умер, а о том, как он жил и каким была.
Борис подошёл к матери и осторожно обнял её за плечи. Людмила Матвеевна позволила сыну подвести себя к столу.
Она присела, и Борис налил ей в бокал немного воды. Дина, немного оправившись от страха, принесла бабушке кусок торта.
— На, бабушка, попробуй. Это самый вкусный кусок, с розочкой!
Людмила Матвеевна взяла тарелку. Ее руки всё ещё дрожали. Она молча посмотрела на торт, а потом подняла глаза на внучку.
— Твой дедушка… — голос женщины сорвался, но она сделала над собой усилие. — Твой дедушка очень любил клубнику. Мы всегда первый урожай с дачи клали ему на торт.
— А он был добрый? — Дина удивлённо посмотрела на неё.
— Очень. И смешной. Он мог… мог ходить на руках, чтобы нас с папой рассмешить…
Людмила Матвеевна просидела ещё целый час. Она не смеялась, не веселилась, но она была с ними.
Женщина пила чай и ела торт. И когда она уходила, то на прощанье обняла Олесю.
— Спасибо, — тихо сказала она. — И… прости…
После ухода Людмилы Матвеевны праздник продолжился, но атмосфера в доме изменилась: стало легче.
— Спасибо тебе. За то, что нашла в себе силы. Я… я не знал, как быть, — Борис взял жену за руку.
— Я тоже, — честно призналась Олеся. — Но я поняла одну вещь. Мы не можем изменить её боль, но можем не позволять этой боли управлять нашей жизнью. И, может быть, понемногу, мы сможем помочь ей научиться жить с ней иначе.