Мы сидели на кухне у Марины и пили чай с лимоном. Вечер выдался длинным: у неё закипала кастрюля с вареньем, у меня — голова. Я показывала подруге фотографии: букет на столе, кофе в бумажном стакане, чужая ладонь рядом с моей.
— Он мне нравится, — сказала я и сама удивилась, как просто это прозвучало.
Марина строго посмотрела:
— Тогда запомни, что я тебе скажу. Ни анкеты, ни статусы, не «он любит котиков». Смотри, как он смеётся, как злится и как говорит о других.
— Прямо как инструкция, — попыталась я пошутить.
— Это не шутка. Смеётся — видно вкус и такт. Злится — видно границы. Про других говорит — видно, что у него внутри. Всё. Ничего сверхъестественного, — она сделала газ поменьше и снова глянула на меня. — Остальное ты и сама поймёшь.
Я кивнула, сделала вид, что запомнила, а сама думала не о правилах, а о его сообщениях. Писал коротко, без смайликов. Предлагал встретиться не «когда-нибудь», а «в четверг в семь, пекарня на углу». Мне это понравилось: ни какого долгого “вокруг да около”.
В четверг я пришла раньше. Пекарня пахла корицей и тёплым тестом. За стеклом витрины аккуратными рядами лежали булочки, и вдруг захотелось сесть, говорить без напряга, смеяться от души, а не из вежливости.
Он вошёл без опоздания. Высокий, в тёмной куртке, волосы чуть растрёпаны — будто ветром перевернуло. Улыбнулся, когда меня увидел, и этот момент внутри стало спокойно. Мы заказали чай и слойку с яблоками на двоих.
— Я думал, Вы ниже, — сказал он, и я усмехнулась:
— Я думала, Вы будете позже.
— Я не опаздываю, — ответил он просто. — Ненавижу заставлять ждать.
Разговор пошёл как-то сам собой. Про книги. Про то, что по вечерам он ходит в бассейн. Про мою привычку пережаривать блинчики до хруста. Он слушал внимательно, не перебивал, уточнял мелочи — «в каком бассейне», «а блинчики — на молоке или на кефире». Это обезоруживало.
Первый «пункт инструкции» всплыл сам. За соседним столом мальчишка пытался донести до рта пирожок; начинка выскользнула на тарелку, он растерялся, уткнулся в маму. Парень взглянул — и улыбнулся, тихо:
— Я в детстве всегда всё на себя ронял. Да и сейчас тоже иногда.
Мы оба рассмеялись. Смех был спокойный, без «смотри, какой неуклюжий». Я отметила про себя: окей, смеётся нормально.
Потом бариста нечаянно опрокинул щипцы для выпечки. Металл звякнул, девчонка вспыхнула и стала торопливо извиняться. Он махнул:
— Бывает. Не переживайте.
Опять галочка: тон ровный, не начальственный.
Мы сидели дольше, чем планировали. Он рассказал о своей бабушке, которая всю жизнь печёт куличи только по своим рецептам из тетрадки с пятнами масла. Я вспомнила о дедушкиной мастерской, где пахло стружкой и клеем. Такие вещи сложно придумать на ходу; из них видна жизнь — настоящая, не придуманная для анкеты.
— Вы всегда так спокойно говорите? — спросила я.
— Нет, — усмехнулся он. — Я ещё и ворчу. Но стараюсь по делу.
— Это как?
— Когда можно исправить — исправляю. Когда нельзя — молчу.
— Удобная система.
— Не всегда выходит, — честно добавил он.
Он проводил меня до метро. Мы остановились на ступенях у входа; было прохладно, тянуло влажным ветром. Я стояла и думала, что не хочу сейчас разбирать «химия — не химия». Хотелось ещё раз встретиться и не ошибиться в самом важном.
Дома Марина уже ждала отчёта.
— Ну?
— Нормально смеётся, — сказала я, снимая шарф. — Не злорадствует.
— Это хорошо. А про людей, что говорил?
— Про баристу сказал «бывает». Про коллег — что «без фамилий, мы все устаём».
Марина кивнула, но взгляд у неё был не очень доверчивый:
— Смотри дальше. Первые встречи — сахарные. Настоящее вылезает, когда человек устаёт, злится, когда что-то идёт не так.
Я помыла кружку и внезапно вспомнила: у меня ведь самой не получалось выдохнуть, когда начальник в прошлом году урезал премию. Я тогда хлопнула дверью, сказала лишнего. Стыдно было, но мы все не идеальны. Так ведь?
На второй встрече мы пошли гулять вдоль реки. Лёд уже сошёл, вода гудела, как поезд под аркой. Он рассказал про проект, который готовит; я — про новый курс, куда записалась. Он сказал: «Поддерживаю, это классно». И это прозвучало не как «молодец, девочка», а как-то по-человечески.
И всё же где-то внутри шевелилось Маринино «смотри дальше». В разговоре промелькнуло одно «да что они понимают», сказанное про людей из соседнего отдела. Он быстро перевёл тему, а у меня это слово зацепилось, как нитка за пуговицу. Ничего страшного, но заметно.
В воскресенье он позвал меня на картинг с друзьями. Я взяла шлем, слушала инструктаж, ловила себя на смехе — чистом, как у школьницы на перемене. Мы соревновались, спорили о времени круга, перебрасывались колкими репликами, но без злости. Я приехала третьей, он — первым, и, снимая перчатки, он вдруг сказал:
— Вы хорошо держите траекторию. Только один раз «задёргались».
— Волновалась, — призналась я.
— Это проходит. Главное — не давить на газ от волнения.
Вечером, уже в такси, я открыла заметки и упрямо вписала три строчки: «смех — мягкий, не обидный; злость — не видела; про других — нейтрально, но пару раз скользнуло». И честно добавила в скобках: «смотрим дальше».
Марина прислала стикер с глазом. Я написала: «Не каркай». Она ответила: «Я не каркаю. Я держу руку на пульсе. А ты — голову ясной».
Я легла спать без лишних вопросов к судьбе. Просто поставила будильник на семь и подумала: завтра увидимся снова. И там возможно уже проявится второе — как он злится, когда что-то идёт не так.
Всё началось с пустяка. Мы договорились встретиться в торговом центре: он хотел подобрать себе новые кроссовки, а потом вместе поужинать. Я пришла на пять минут позже — задержалась в аптеке. Он ждал у входа, и по выражению лица сразу поняла: настроение у него не то.
— Ты обычно пунктуальная, — сухо сказал он, — но сегодня опоздала.
— Всего на пять минут, — попыталась я улыбнуться. — Пробка была и…
— У меня нет привычки ждать, — отрезал он.
Впервые в его голосе прозвучала резкость. Я замолчала. Вроде пустяк, но осадок остался.
Мы зашли в магазин. Продавец был молоденький парень, стажёр. Подбирал размер, путался, дважды перепутал коробки. И вот тут я увидела то, о чём говорила Марина.
— Вы вообще умеете работать? — резко бросил мой спутник. — Мы тут не для того, чтобы смотреть, как вы бегаете туда-сюда.
Парень покраснел, замялся, стал извиняться. Я почувствовала неловкость и тихо сказала:
— Ну, он же учится…
— Учится? — он усмехнулся. — Пусть сначала научится, а потом выходит к клиентам.
Я хотела перевести в шутку, но он уже смотрел на продавца с холодной усмешкой. И это было не то спокойствие, что я видела раньше, а какая-то жесткая уверенность: «я выше, ты ниже».
Мы купили обувь, но настроение испортилось. Я шла рядом, и в голове крутилась Маринина фраза: «в гневе видно границы». Его границы оказались резкими как нож.
На ужине стало чуть легче. Мы заказали пасту и вино, разговор вроде вернулся в прежнее русло. Он рассказывал про коллег, про проект, где все задерживают сроки.
— Эти люди ничего не умеют, — говорил он. — Я за троих делаю, а они только ноют.
— Может, устали? — осторожно спросила я.
Он махнул рукой:
— Устали — пусть увольняются. На их место очередь стоит.
Я слушала и понимала: про себя он рассказывает совсем иначе — «я стараюсь, я держу слово». А про других — словно они мебель, не люди.
Через пару недель мы пошли в кино с его друзьями. Компания шумная, все переговаривались. Он сидел рядом со мной и вдруг, наклонившись, сказал:
— Видишь, как Сашка смеётся? Глупо до ужаса. Он всегда так. Мне иногда стыдно с ним сидеть.
Я растерялась. Саша в этот момент действительно громко захохотал над трейлером, но в его смехе было что-то заразительное, детское. Мне самой захотелось улыбнуться. А мой спутник смотрел так, будто это позор.
И тогда я вспомнила ещё одно предупреждение Марины: «как он за глаза говорит о близких». Вот оно и было — пренебрежение. Не злые слова, но такая холодная насмешка, которая неприятнее прямого оскорбления.
Вечером мы вышли из кинотеатра. Я собиралась домой, а он предложил подвезти. В машине он вдруг спросил:
— Тебе вообще со мной комфортно?
Вопрос застал врасплох. Я вздохнула:
— Иногда да. Но иногда ты бываешь жёстким.
— Жёстким? — он рассмеялся. — Я просто называю вещи своими именами.
— А когда ругаешься на продавцов? Это тоже «вещи своими именами»?
Он пожал плечами:
— Не люблю дилетантов. Если человек выходит работать, пусть работает. Я что, должен был погладить его по голове?
Я молчала. Снаружи мелькали огни, а внутри было ощущение, что маска спокойствия соскользнула, и теперь я вижу настоящего его — нетерпеливого, резкого, уверенного в своём праве судить всех подряд.
Дома я открыла заметки.
«Смех — был мягким, но иногда звучит насмешка.
Злость — вспыхивает резко, особенно на слабых.
Про других — говорит свысока, даже о друзьях».
Я перечитала и закрыла телефон. Было тяжело. Он всё ещё казался интересным, с ним можно было обсуждать книги и фильмы. Но то, что я увидела — смех без тепла, гнев без меры и слова без уважения — тревожило сильнее, чем хотелось признать.
И в этот момент я впервые подумала: может, Марина была права. Первые встречи — сахарные, а потом проступает реальность.
Весна пришла внезапно. Мы гуляли в парке, он предложил прогуляться после работы. Вроде бы обычный вечер, но в голове уже постоянно крутились мои заметки: смех, злость, слова.
Он снова рассказывал о коллегах. О том, что один «вечно тупит», другая «вообще не на своём месте». Я шла рядом и ловила себя на том, что перестаю слушать. Его слова напоминали фон — однообразный и едкий.
— Ты что молчишь? — вдруг спросил он.
— А что мне сказать? — ответила я. — Ты опять всех критикуешь.
— Потому что они это заслуживают, — пожал он плечами. — Я-то всё делаю правильно.
В этот момент он рассмеялся — коротко, резко, как будто подытоживая свои же слова. И меня задело: смех его больше не казался лёгким и добрым. Он был таким, словно ему приятно всегда чувствовать себя выше.
Мы зашли в маленькое кафе у парка. За соседним столиком сидела пара студентов: смеялись, делили один кусок пиццы на двоих. Парень нечаянно пролил сок, девушка закатилась от смеха.
Мой спутник скривился:
— Вот же идиоты.
Я посмотрела на студентов: счастливая пара, простая, человеческая. И на него: серьёзный, уверенный в том, что только он знает, как правильно.
— Знаешь, — сказала я тихо, — мне кажется, мы слишком разные.
Он поднял бровь:
— В каком смысле?
— В том, как мы смотрим на людей. Ты всё время замечаешь, где они глупы или слабы. А я вижу, что они живые. Ошибаются, смешат, радуются.
— Значит, я реалист, а ты романтик, — усмехнулся он.
— Возможно, — кивнула я. — Но я не хочу каждый день слушать, кто на что не годен.
Он хотел возразить, но замолчал. Видимо, не ожидал, что я скажу так прямо.
Мы вышли из кафе молча. У метро он протянул руку, будто хотел коснуться моей ладони, но я шагнула в сторону.
— Так что? — спросил он.
Я посмотрела прямо:
— Так что дальше нам, наверное, не по пути.
Он пожал плечами:
— Как хочешь. Твоё право.
И пошёл прочь, даже не оглянувшись.
Дома я снова оказалась на кухне у Марины. Она слушала и кивала.
— Ну вот, — сказала она. — Ты проверила и убедилась, что он тебе не подходит.
— Да, — ответила я. — И поняла, что дальше будет только тяжелее.
Марина вздохнула:
— Знаешь, это не про плохих людей. Просто каждый показывает, что у него внутри. Кто-то хорошее, кто-то плохое. И если тебе с таким человеком не по пути, лучше остановиться сразу.
Я молчала. Внутри было пусто, но и легко одновременно. Я знала, что сделала правильный выбор: вовремя услышала, увидела и почувствовала.
Прошло время, и я поймала себя на том, что стала внимательнее к людям. Смотрела не только на то, что они говорят мне, но и на то, как они смеются, как реагируют на чужие действия, как отзываются о тех, кто рядом. Это оказалось правдой, вроде бы простые наблюдения, а так помогают в жизни.