Марина стояла у плиты, помешивая борщ. Руки дрожали — не от холода, от нервов. Сегодня отец должен был познакомиться с Егором. Два месяца она откладывала эту встречу, придумывала отговорки. Но больше тянуть было нельзя.
— Может, отменим? — Егор обнял её сзади, уткнулся носом в шею. — Видишь же, как ты переживаешь.
— Нет. Хватит бегать. Мне сорок два года, а я боюсь отца как девчонка.
Егору было двадцать восемь. Четырнадцать лет разницы — пропасть, по мнению всех знакомых. «Альфонс», — шептались за спиной соседки. «Кризис среднего возраста», — качала головой лучшая подруга. «Мамочка нашла себе мальчика», — хихикали в родительском чате, где Марина забирала дочку из школы.
Но правда была проще. После развода Марина три года жила как робот. Работа — дом — дочка — сон. И так по кругу. А потом в спортзале появился новый тренер. Молодой, смешливый, с вечно растрёпанными волосами. Он не знал её истории, не жалел, не давал советов. Просто учил правильно приседать и шутил так, что она впервые за годы смеялась до слёз.
Звонок в дверь прозвучал как выстрел. Марина вздрогнула, выронила поварёшку.
— Я открою, — Егор сжал её плечо. — Всё будет хорошо.
Виктор Павлович вошёл, как входят генералы — спина прямая, взгляд оценивающий. Седые виски, выглаженная рубашка, начищенные до блеска туфли. Всю жизнь он проработал директором завода. Привык командовать, привык, чтобы слушались.
— Здравствуйте, Виктор Павлович. Я Егор.
Отец смотрел на протянутую руку секунд пять. Потом пожал — коротко, сухо.
— Молодой совсем. Сколько тебе?
— Двадцать восемь.
— А у тебя мать есть? Знает, с кем ты спишь?
Марина вышла из кухни, щёки горели.
— Папа, прекрати. Проходи к столу.
За столом повисла тишина. Марина разливала борщ, руки всё ещё дрожали. Несколько капель упало на скатерть — новую, специально купленную к визиту отца.
— Работаешь где? — Виктор Павлович смотрел на Егора как на подсудимого.
— Фитнес-тренер. И учусь на вечернем — физическая реабилитация.
— Тренер. — Отец хмыкнул. — Мускулы качаешь. А жить на что? Квартира есть?
— Снимаю.
— Понятно. А Марина тебя содержит?
Егор положил ложку. Спокойно, без злости:
— Я сам себя содержу. И Марину не использую, если вы об этом.
— Папа! — Марина встала. — Это моя жизнь. Моё решение.
— Это позор! — Виктор Павлович тоже поднялся. — Ты мать! У тебя дочь-подросток! Ты взрослая женщина, а выглядишь… как отчаявшаяся девчонка. Зачем тебе он?
Марина смотрела на отца. На его сжатые губы, на жилку, пульсирующую на виске. Всю жизнь она боялась этого взгляда. Пряталась, оправдывалась, плакала.
— Потому что с ним я смеюсь. — Голос звучал тихо, но твёрдо. — Ты всю жизнь молчал. Командовал. Судил. Когда мама болела — ты закрылся в кабинете. Когда она умерла — ты даже не плакал. Только сказал: «Жизнь продолжается». С Егором я впервые не боюсь быть собой.
— Собой? — Отец усмехнулся. — А кто ты? Сорокалетняя дура, которая связалась с мальчишкой? Он же тебя бросит! Найдёт молодую и бросит!
— Может быть. — Марина села обратно. — А может, и нет. Но это моя жизнь, папа. Мой риск. Мой выбор.
— Уходите. — Виктор Павлович направился к двери. — Не хочу это видеть.
Егор встал, но Марина покачала головой — мол, я сама. Догнала отца в прихожей.
— Когда умерла мама, я приходила к тебе. Каждый вечер. Ты отворачивался. Говорил — не распускайся. Когда меня бросил муж — ты сказал: сама виновата, надо было лучше стараться. Когда я нашла любовь — ты снова отвернулся. Так вот, папа. Ты не теряешь меня из-за Егора. Ты теряешь меня потому, что всю жизнь думал: любить — это контролировать.
Виктор Павлович застегнул пальто. Медленно, сосредоточенно, будто это была самая важная задача в мире.
— Твоя мать никогда не перечила. Была хорошей женой.
— И умерла в пятьдесят шесть. Так и не узнав, что такое быть счастливой.
Дверь закрылась. Марина прислонилась к стене, закрыла глаза. Из кухни вышел Егор, молча обнял.
— Всё нормально?
— Не знаю. Наверное.
* * *
Прошёл месяц. Виктор Павлович не звонил. Марина тоже. Дочка Настя спрашивала про деда, но что ответить? Что дедушка обиделся на маму за то, что она полюбила?
Работа, дом, спортзал. Жизнь шла своим чередом. Только иногда, готовя ужин, Марина вспоминала отцовские слова. «Сорокалетняя дура». Может, и правда дура? Но почему тогда так хорошо? Почему впервые за годы хочется утром вставать?
Егор не лез с разговорами. Просто был рядом. Смешил дурацкими анекдотами, готовил омлет по воскресеньям, учил Настю отжиматься. Дочка его приняла сразу — «Мам, он прикольный».
В один вечер зазвонил телефон. Марина посмотрела на экран — папа. Сердце ухнуло вниз.
Егор взял трубку:
— Алло?
— Это… это Виктор. Скажи Марине… пусть приедет. Без тебя. Если хочет. Я сварил её любимый борщ. Тот самый, с фасолью и черносливом. Не умею говорить красиво. Но… я начинаю понимать. Иногда любовь — это просто не мешать.
Егор протянул телефон Марине. Она взяла трубку, но отец уже повесил.
— Поедешь? — спросил Егор.
— Не знаю. Наверное.
— Поезжай. Он старается.
* * *
Отец открыл дверь сам. Выглядел уставшим, постаревшим. На кухне пахло борщом — точно как в детстве.
— Садись. — Он поставил тарелку. — Помнишь, мама всегда клала чернослив? Ты любила вылавливать.
— Помню.
Ели молча. Борщ был вкусный — отец умел готовить, просто редко делал это.
— Я ходил на кладбище. К маме. — Виктор Павлович отложил ложку. — Первый раз за год. Сидел там, думал. Она ведь тоже хотела на танцы записаться. Я смеялся — куда в твои годы? А она обиделась. Потом заболела.
— Папа…
— Дай сказать. Трудно мне. Я всю жизнь знал, как правильно. На заводе — правильно. Дома — правильно. А потом остался один. И понял — нет никакого «правильно». Есть только то, что делает тебя живым. Твоя мать умерла, так и не станцевав. А ты… ты хоть смеёшься.
Марина встала, обошла стол, обняла отца. Он замер, потом неловко обнял в ответ. Пах одеколоном «Шипр» и старостью.
— Приходите в воскресенье. Вместе. Настю привози. Я утку сделаю.
— Ты не умеешь утку.
— Научусь. В интернете посмотрю. Твой… Егор. Он что ест? Не вегетарианец?
— Нет, папа. Не вегетарианец.
— Хорошо. А то я этого не понимаю.
Марина улыбнулась. Первый шаг. Маленький, неуверенный, но — шаг.
Обратно ехала на такси. Писала Егору: «Всё хорошо. Папа приглашает на утку».
Ответ пришёл сразу: «Класс! Только пусть не пересолит. И ты не переживай — мы справимся».
Мы. Такое простое слово. Но почему-то от него становилось тепло.
За окном мелькали огни города. Где-то там, в одной из квартир, одинокий старик учился готовить утку. Учился отпускать. Учился любить не так, как привык, а так, как нужно.
Иногда любовь — это просто не мешать. Папа начинал понимать.