1918 год
Лиза очнулась от сильной тряски. Какое-то мгновение она не понимала, где находится и что с ней происходит. Где экипаж, в котором они ехали с маменькой и папенькой на Побережье, чтобы оттуда отправиться в Крым? Отчего она лежит посреди соломы?
Лиза громко простонала от головной боли и пошевелилась. Тут она услышала мужской голос:
– Тпру… – повозка остановилась и тот, кто ей управлял, спрыгнул и обошел телегу.
– Очнулася, милая?
Лиза приподнялась немного и увидела пожилого мужчину лет семидесяти. Его голубые глаза, почти бесцветные, лучились от доброты. Борода седая доходила до груди, а одет он был в старый поношенный пиджак, который висел на нем, как балахон.
– Где я?
– Дак, в телеге, – он почесал голову.
– Что я здесь делаю? – она присела, пытаясь справиться с головокружением.
– Дак я подобрал тебя у дороги. Еду, гляжу – мать честна! Лежишь! А рядышком еще трое. Но не жильцы… – он горестно вздохнул и покачал головой. – Ты дышала, вот я тебя и взвалил в телегу, да в село повёз. Ох, спиной опять намаюсь.
– Далеко мы отъехали? Где мои мама, папа, где Сонька?
– Ежели те трое из твоих, дак помёрли они. Далече мы уж проехали, девонька. Я тебя в солому закопал, а сам до ближайшего поселка добрался, да людей кликнул. Схоронят они почивших, Царствие им Небесное, – он перекрестился.
– Как они выглядели? – она уже понимала, что о её родителях и о прислужнице Соне он говорит, но всё же хоть какой-то огонек надежды оставался.
– Ну, женщина такая вся красивая, длинные темные волосы, синее платье. Мужчина видный, при костюме. И девчонка, молоденькая совсем, в простеньком платье. – он говорил, а огонек тух и глаза Лизы заливались слезами.
– А экипаж? Повозка там была?
– Ничего там не было, – развел руками дед. – Ты лежала рядом с девчонкой той, одна из всех дышала.
– Нам надо вернуться.
– Далече это, вёрст двенадцать уж где-то проехали. Да, небось, мужики местные унесли их, схоронят. А тебе, девонька, туды лучше не совать свой нос. Оно же как… Понимаю я, что не из простых ты. Наряд вон шелковый, туфельки, каких в жисть не видел никогда в глаза. Лучше не показываться люду от греха подальше. Куды путь-то держали?
– В Крым, – Лиза заплакала. – Имение в Рязани у нас отобрали, мы успели только деньги да драгоценности взять. Мужики, которые нас охраняли, одни за другим от нас по пути уходили. Четыре дня мы ехали, а сегодня утром на нас напали. Я даже понять ничего не успела, выскочили из лесу и давай бесчинствовать!
– Дела, девонька… Это же теперь ты и без средств, и без экипажу. Как же до Крыма доберешься? Небось, платить надо везде. А у тебя даже колечка нет.
Лиза оглядела себя и поняла, что с неё даже крестик сняли разбойники.
– Лучше бы и меня там порешили, – она зарыдала, а дед покачал головой:
– Побойся Бога, ты что же говоришь? Ежели в живых осталась, то для чего-то это надо. Слухай меня – поедешь со мной. Мы с бабкой вдвоем живем, скажешь всем, что ты дочь моего покойного сына Ермолая, что с тетушкой ты жила, а как та слегла, рассказала, что есть у тебя родственники по отцу. Вот ты к нам и подалась. Меня Кузьмой кличут, можешь дедом звать, а супружницу мою Дуняшей.
– Примет ли она меня?
– Примет. Она добрая душа. У нас и правда сын был, Ермолай, да беспутный, прости Господи. В город уехал и будто подменили его. В драке и загубили, когда тридцатник стукнуло. Шестнадцать зим уж прошло. Других детишек Бог не дал, внуков тоже не случилось. Сколько лет тебе, девонька?
– Семнадцать.
– Вот и ладненько, подходишь по возрасту. Зарывайся в сено тогда, когда кого-то увидишь или когда через села проезжать будем, чтобы люди не увидели тебя. Шибко ты в своем платье внимание привлекать будешь. Да и не похожа на сиротку.
– Далеко ехать?
– Еще верст десять, – вздохнул дед Кузьма и, сев в телегу, взялся за вожжи.
****
– Я тебя к Марфе зачем посылала, пень ты старый? – бушевала пожилая хозяйка дома.
– За шерстью, – вздыхал дед Кузьма. – дак привёз же, вона, в телеге.
– А что еще у тебя в телеге? Что за девицу ты приволок? Ты что же, старый, не видишь наряду её? Чай, плутовка какая, али от родителей сбёгла, а ты её сюда привёз. Беду хочешь на нас накликать?
– Не ворчи, Дуняша. И не кричи, соседи услышат. Топай в дом, и ты, Лизок, выбирайся из соломы, да в избу ступай. Там и потолкуем.
Баба Дуня первая в дом пошла с удивительной для её годов прытью. Лиза неуверенно встала у крыльца, а дед Кузьма подмигнул и шепнул:
– Не робей, Лизок. Дуняша всегда так – покричит, пошумит, а потом с лаской да заботой обратится.. Испужалась она шибко, времена-то сейчас лихие. А у нас в селе еще и ревкомитет.
Сели они за стол, баба Дуня впилась глазами в девушку, а дед Кузьма, вздохнув, подошел к печи да достал чугунок с отварной картошкой. Поставил на стол, наломал хлебу, а жена на это проворчала:
– Чай не приучена она яства такие вкушать. А, Елизавета? Ела когда отварной картофель в кожуре?
– Дунька, притихни, послухай лучше, – не дал дед Кузьма ответить девушке, зная характер своей жены. – Начинай, Лизок.
Тихо начав, Лиза постепенно повышала голос, всхлипывая во время рассказа. Она поведала, что из купеческой семьи, что матушка её фабрику держала, отец коней на продажу разводил. Брат офицером был в армии, но в семнадцатом году пал в бою. Батюшка мой, понимая, что происходит, начал продавать коней. А вскоре и рабочие на фабрике устроили забастовку. Разбежались все. Не успела маменька фабрику продать, как её отобрали, по стране прокатились революционные настрои. Мы сидели тихо, думали, обождем и всё уладится, но вскоре нам шепнули, что наше поместье заберут со дня на день. Вот и собрались мы в дорогу. Хотели через Крым в Турцию уехать, а оттуда в Италию. Наняли мужиков для охраны, да те, получив деньги, стали по пути от нас уходить. Коннце концов вчера вечером ушел и последний, Василий, забрав с собой нашу кухарку Хавронью. Осталась при нас лишь горничная Сонечка, сирота она и не сбежала лишь потому, что в Италию шибко ей хотелось. Но и её не пожалели, – Лиза заплакала.
– Дед, ты кого привел нам? – Баба Дуня со страхом смотрела на Лизу. – А ежели прознают кто она, несдобровать нам. Илюха с ревкомитета придет, что скажешь?
– А скажем так, Дуняша… Мол, нагулял наш сынок Ермолай девчонку, да не знали мы ничего о ней. Матушки она лишилась рано, воспитывалась с теткой, жила в городе. Там же и грамоте обучалась. Ты ведь грамотна, верно? Такое не скрыть.
– Умею читать, писать, считать, знаю итальянский, немецкий и французский язык.
– Матерь Божья, и чего, по-ихнему говоришь? – удивилась Дуня.
– Говорю. Только пишу плохо, – призналась Лиза.
– Ну здесь-то ни писать, ни говорить не надо. А вот что грамотна ты, выдашь сразу. Скажешь, что тетка учительницей была, тебя и научила всему, – учил её дед Кузьма, что говорить на будущее. – Скажешь, что тетка помирала, да призналась, что батька твой из деревенских,. вот и решила ты родню разыскать, так как одна-одинешенька осталась. Поняла?
– Поняла, – кивнула Лиза.
– И это, Дуняш, юбку и рубаху ей дай свои. Ты худа у меня шибко, да и Лизок как тростиночка. Что по росту будет ей маловато, так не беда. Главное, чтобы наряд свой шелковый спрятала. А я в город на ярмарку завтра проеду, может и пригляжу чего. И лапти… Небось, Лизок, не носила их никогда. Но ничего, привыкнешь. Мы зимой в валенках ходим, а летом в лаптях. А на выход туфельки тебе попроще приобретем.
Встав, Лиза зашла за ширму, подняла подол платья и оторвала пришитую полоску. Разбойники сняли с неё цепочку, крестик и кольца, а вот под подол заглядывать не стали. Видимо, не знали они, что многие предпочитали в одежду вшивать монетки. Вытащив полоску ткани, которая была поделена на восемь квадратиков, в каждый из которых была зашита монетка, Лиза положила её на стол и попросила дать ей нож. Когда она извлекла монеты, Дуня уставилась на них горящими глазами:
– Это же какое богатство! Это что же, золотые?
– Золотые. Дед Кузьма, сможешь в городе обменять? На них и одежонку мне купишь, что попроще, но и не совсем рванье.
Лиза уже понимала, что у неё началась новая жизнь и теперь мозг её работал лихорадочно, готовясь к выживаю в других условиях. Она могла бы скрыть эти монеты, а потом как-то добраться до Крыма. Но потом что? Нищая жизнь в чужой стране? Так зачем менять шило на мыло, как говорила её горничная Сонька.
***
На следующий день Лиза не высовывала носа из дома, зато Дуня, которая за ночь подобрела да прониклась к девочке сочувствием, принялась её обучать домашним премудростям. Сама Дуня осталась рано без родителей, знала, как это сложно. А Лизок помимо этого и жизнь другую начинала. Неведомо Дуне было, как это жить среди прислуги и роскошных нарядов, но чувства девчонки она понимала.
– Ты, Лизок, монеты спрячь. Жизнь она-то длинная и тебе всяко пригодятся.
Лиза убрала шесть монет, а остальные две она отдала деду Кузьме и бабе Дуне.
И пока хозяин дома по ярмарке ходил, Лиза училась делать тесто, да варить кашу.
– Позже шить научу да вязать.
– А я умею, – улыбнулась Лиза. – Матушка нанимала Елену Николаевну и та обучала меня рукоделию. Я умею шить и вышивать различные узоры на ткани. Вязать умею спицами и крючком.
– Ох, хоть чему-то путному тебя научили. Шить-то оно хорошо, рубаху новую купить – это целое дело. Штопанные все ходим, да перешитые. Дед мой валенки сам ваяет, и тебе сделает ближе к зиме, коли не сбежишь ты от нас.
Лиза не знала, что бы она делала, как бы не Соня. Именно она тогда уговорила свою молодую хозяйку монетки под платье убрать.
– Зачем? У батюшки сундук есть, спрячем под сиденье. А в Крыму в банке нас уже будут ждать.
– Всяко может быть. – упрямо отвечала горничная. – Я вот у Елисеевых была, когда сестру навещала, так хозяйка старшая в шубы зашивала драгоценности.
Матушка Лизы лишь посмеялась, сказав, что путь впереди безопасный, что охрана у них будет и не так уж и много они с собой везут. Но теперь Лиза поняла, что Соня будто что-то чувствовала или душа ей подсказывала. Мысленно возведя молитву за душу её, Лиза прошептала:
– Спасибо тебе, Сонечка, что надоумила.
К вечеру вернулся довольный дед Кузьма. Он вытащил из тканевого мешка три простеньких платья, юбку и рубашку. Там же были и туфельки. Они чуть-чуть были велики Лизе, но она решила, что будет подкладывать в носы что-то, чтобы нога не “гуляла”
В той своей жизни никогда бы она не надела то, что даже её Сонечка не носила. Но теперь выбирать не приходится, не носить же ей бабкину юбку, которая едва коленки прикрывала, да в маленьких дырочках от старости была.
Вздохнув, она убрала туфли, посмотрев на лапти. Вот в чем ей ходит придется, но ничего, она привыкнет.