Юлька знала, что семьи у неё нет. Тётя Таня, что растила её с малолетства, никогда не пыталась стать для неё матерью и даже не скрывала, что девочка ей чужая.
— Приютила тебя, сироту, теперь тяну, как проклятая, — любила повторять она, тяжело вздыхая и поджимая губы, будто и правда несла непосильный крест.
Дом у них стоял на самом краю посёлка — старенький, покосившийся, с облупившейся краской на окнах и забором, который накренился так, будто вот-вот рухнет. Внутри — низкие потолки, скрипучие половицы, запах сырости. Зимой печь топилась плохо, стены тянули холодом, а тётя Таня всё чаще ворчала. Если Юлька попадалась ей под руку в неподходящий момент, начинались привычные крики:
— Мешаешься под ногами! Иди в сарай, чтоб глаза мои не мозолила!
И она шла, не споря. Света в сарае не было, и Юлька зажигала маленький фонарик — подарок соседа Василька, садилась на ящик, укутавшись в старую фуфайку, и читала. Книги были её тайным спасением. Там всё было по-другому — мир тёплый, добрый, где сироты обязательно находили своё счастье. Юлька верила, что и её жизнь когда-нибудь изменится. Вот вырастет, поступит куда-нибудь, будет работать, и у неё появится семья — настоящая, добрая, где никто никого не гонит и не попрекает. У неё будет дом, большой, светлый, и дети будут смеяться, а она никогда, ни за что на свете, не скажет им: «Мешаешься под ногами».
Училась Юлька хорошо. Учителя хвалили, говорили: девочка способная, старательная. А она только сильнее старалась, будто боялась, что если хоть раз получит тройку, тётя Таня совсем прогонит.
Когда пришло время уезжать в город поступать, тётя Таня только выдохнула с облегчением.
— Вот и славно. Наконец-то поживу спокойно. Только смотри там, не подведи. Добейся многого, сюда чтоб не пришлось вернуться.
— Не вернусь, — тихо ответила Юлька.
Она и правда не собиралась возвращаться. Меньше всего на свете ей хотелось опять оказаться в том дворе с перекошенными воротами, где каждый взгляд напоминал, что она не своя.
Как попала она к тёте Тане — Юлька толком не знала. Сама тётя говорила, что приютила, пожалела, подняла на ноги. А что было раньше, оставалось тайной. Ни фотографий, ни писем, ни даже воспоминаний. Только смутные образы: тёплые руки какой-то женщины и колыбельная, обрывающаяся на полуслове. Иногда казалось, что всё это просто приснилось.
В городе Юльке поначалу было страшно. Всё новое, непривычное. Казалось, каждый прохожий знает, куда идёт, а она одна потерялась в этом бесконечном муравейнике. Сняла она комнатушку на окраине — тесную, с узкой кроватью и окном, выходящим прямо на ржавые гаражи, но Юлька всё равно радовалась: своя комната, пусть крошечная, зато её собственный угол.
Днём она училась, вечерами спешила на подработку в киоск, где продавала кофе и выпечку. Возвращалась поздно, усталая, с зябнущими руками, но счастливая тем, что справилась ещё с одним днём. Денег едва хватало на еду, на проезд и учебники. Платье было одно на все случаи, туфли — старые, поношенные. Но она не жаловалась. Всё казалось временным, преодолимым, как длинная дорога, по которой нужно идти, не сбиваясь с шага. Главное — не опустить руки.
Первое время Юлька часто вспоминала сарай, старую фуфайку, тот самый фонарик Василька. Вспоминала голос тёти Тани, её вечное: «Мешаешься под ногами!». Не с тоской, а будто назидание себе: вот откуда ты вышла, не смей забывать, ради чего стараешься.
Годы шли. Юлька окончила институт отлично, потом устроилась на работу: сначала рядовым менеджером, но как-то незаметно всё начало складываться. Доверили небольшой участок, потом отдел, потом и вовсе руководящую должность. Коллеги удивлялись: молодая, скромная, а как уверенно держится. Начальство хвалило — «перспективная», говорили. А она… она просто не умела иначе. Её трудолюбие было привычкой.
Так Юлька превратилась в Юлию Сергеевну — женщину в строгом костюме, с гладкой причёской и уверенным взглядом. Казалось бы, жизнь удалась. Ей бы радоваться, гордиться собой — сирота из посёлка, теперь руководит коллективом, живёт в собственной квартире. Но сердце почему-то молчало. Радости не было. Как будто всё, чего она добилась, было не о том. Она ведь когда-то мечтала не о карьере, а о доме, где пахнет пирогами, где детский смех звучит по утрам. Но годы бежали, а всё это почему-то не приходило.
Однажды в выходной Юля задумалась — почему так вышло. День выдался серым, ленивым, и мысли сами собой поползли туда, куда она давно не заглядывала. Села на кухне с чашкой кофе, глянула в окно — на улице люди шли кто с детьми, кто с собаками, парочки под руку, кто-то смеялся. «А у меня-то что?» — мелькнула мысль, и стало как-то пусто.
Вспомнился Валерка, однокурсник. Добрый, весёлый, немного рассеянный. Всё бегал за ней, приносил пирожки из буфета, звал в кино. А она тогда гордо, как взрослая, отрезала:
— Пока карьеру не построю — никаких романов.
Недавно Юля видела его в торговом центре: уверенный, подтянутый, рядом жена — красивая, ухоженная, и двое ребятишек, смешливых, как он сам.
Потом был Михаил — коллега, умный, внимательный, с красивыми глазами. Цветы приносил, провожал после работы, говорил:
— Юль, надо же не только работать, надо и жить.
А она снова, по привычке:
— Миша, у меня сейчас проект, не до этого.
Он попробовал ещё пару раз, а потом исчез. Через год женился, уехал в другой город. Юля слышала, что у него дочка родилась.
Был и мимолётный роман — с владельцем ресторана, где она вела рекламную кампанию. Всё вроде красиво: букеты, комплименты, ресторан. Но она чувствовала — не её это. Так, легкий флирт, без продолжения. И всё.
С тех пор в ее жизни больше никого и не было. Или просто она не замечала? Работала, строила карьеру, шла вперёд, не оглядываясь. Казалось, вот-вот, ещё немного, и наступит то самое «потом», когда можно будет расслабиться, отдохнуть, подумать о личном. Только это «потом» почему-то всё время отодвигалось.
Юля тяжело вздохнула. Не все цели, выходит, удалось достичь. И от этого на душе стало горько, будто впустую прожила немалый кусок жизни.
Вечером зазвонил телефон. На другом конце провода звучал звонкий голос давней подруги Анютки:
— Юль, я вернулась из Москвы! Надо срочно встретиться, сто лет не виделись!
— Ань, я, честно говоря, не хочу никуда выходить, — пробормотала Юля.
— Ну вот ещё! Собирайся, это не обсуждается! Через час жду тебя в нашем кафе!
Аня обладала тем редким даром — убедить кого угодно. И Юля, повздыхав, всё же пошла.
В кафе Анютка щебетала без умолку, рассказывала, где побывала, с кем виделась, какие покупки привезла.
— Представляешь, — тараторила она, — там такие магазины! А метро — как дворец!
Юля кивала, улыбалась, но слушала вполуха. Мысли опять возвращались к тому же: «А если бы я тогда не отказала Валерке? Или Мише? Может, всё было бы иначе?»
Аня смеялась, заказывала десерты, показывала фото на телефоне, а Юля тем временем всё больше уходила в себя. Ей вдруг стало невыносимо грустно — неужели она обречена так и остаться одна? Может, у каждого своя судьба, и ей не суждено иметь семью?
— Ты чего такая тихая? — спросила Аня. — Случилось что?
— Да нет, всё нормально, — Юля заставила себя улыбнуться, — просто задумалась.
Когда вечер подошёл к концу, Аня предложила подвезти Юлю домой, но та отказалась — хотелось пройтись пешком, дать себе время подумать. Осень давно вступила в свои права: ветер шуршал в ветвях деревьев, пахло дымком и свежестью, словно вот-вот выпадет первый снег.
Юля шла медленно, закутавшись в шарф, и вдруг услышала тихий плач. Звук доносился из подземного перехода. Она остановилась, прислушалась — да, точно, кто-то плачет.
Осторожно Юля спустилась по ступеням, присматриваясь к темному дальнему углу, где обычно дворники складывали метлы и лопаты, и откуда сейчас шёл этот жалобный звук. Юля заглянула и увидела мальчика лет шести. Он сидел на полу, обняв колени, и тихо всхлипывал.
— Эй, малыш… ты чего тут сидишь? — тихо спросила Юля.
Мальчик испуганно поднял глаза, затем снова уткнулся в колени. Юля сделала шаг ближе, присев на корточки.
— Не бойся, — мягко сказала она. — Я тебя не обижу. Замёрз, наверное? Давай. я тебе куплю пончик. Хочешь?
Мальчик посмотрел на неё с сомнением, будто пытался понять, можно ли верить. Курточка на нём была тонкая, рукава короткие, ботинки грязные.
— Пойдём, — повторила Юля, протягивая руку. Он замялся, ещё секунду колебался, а потом осторожно взялся за край её пальто.
В ближайшем кафетерии Юля заказала мальчику пончик и стакан сока. Он сел на высокий стул, аккуратно распаковал сладость и начал есть. Юля наблюдала за ним, и в её сердце росло странное тепло: этот маленький, испуганный ребёнок, такой уязвимый и доверчивый, вдруг оказался рядом, а значит, нуждался именно в ней.
Когда он доел, посмотрел на неё настороженно:
— А куда ты меня поведёшь?
Юля улыбнулась, стараясь, чтобы улыбка была мягкой, ободряющей:
— К самому доброму дяде, — сказала она. — Он знает, где твои родители.
Мальчик задумался, глаза его расширились, и вдруг в них засветился восторженный блеск.
— К Деду Морозу?
Юля замерла на мгновение, растерялась, но затем кивнула:
— Ну… Почти.
И повела его через опустевшие осенние улицы, к полицейскому участку. Дежурный в участке сразу вышел им навстречу, будто встречал старых знакомых.
— Петруха, снова ты? — сказал он, качнув головой. — Да что ж с тобой делать-то, а?
Юля удивлённо взглянула на полицейского, и тот объяснил:
— Его сюда приводят, как домой. Из детдома он, старшие ребята дурят его, подбивают на побег, заставляют клянчить деньги у прохожих, а потом бросают. Для него это как приключения, а потом вот — сидит и плачет.
Юля слушала, и сердце сжималось от жалости. Мальчик стоял рядом, притихший, теребил рукав своей куртки и ни на кого не смотрел.
— Пройдите с ним к старшему, — сказал дежурный. — Бумаги подпишем и вы свободны.
Юля кивнула, хотя слово «свободна» вдруг прозвучало странно. Что значит свободна? А мальчик?
Они прошли в кабинет. За столом сидел мужчина средних лет в форме — в званиях Юля не разбиралась, но чувствовалось: человек серьёзный.
— Присаживайтесь, — сказал он, указывая на стул. — Это вы нашли Петруху?
— Да, — кивнула Юля. — Он сидел в переходе, плакал. Я подумала, что потерялся.
— Теряется он у нас часто, — усмехнулся мужчина, но без злобы. — Хороший мальчишка, только доверчивый слишком.
Он сделал пару записей в журнале, потом протянул Юле листок:
— Подпишите здесь и здесь.
Юля взяла ручку, расписалась. Когда она поднялась, чтобы уйти, Петруха вдруг захныкал:
— Ты же обещала, что к Деду Морозу отвезёшь…
Юля растерялась, и сотрудник уже хотел вмешаться, но она подняла ладонь:
— Просто, — тихо сказала она, присев перед ним, чтобы оказаться на уровне глаз ребёнка. — До Нового года еще далеко. Но пройдет совсем немного времени, и мы обязательно поедем к Деду Морозу. Вот только ты должен слушаться, никого не обижать и не убегать. Иначе пропустишь поездку, понимаешь?
Мальчик всхлипнул, но потом кивнул, вытирая нос рукавом.
— Обещаешь?
— Обещаю, — мягко ответила Юля.
Уже на улице, шагая к остановке, Юля ощущала странный ком в горле. Всё казалось неправильным: она ведь действительно обманула Петруху. Пусть ради его же блага, но это всё равно был обман. И чувство вины не отпускало, тихо щемя в груди.
Дома Юля долго ворочалась в кровати, не в силах уснуть. Стоило только закрыть глаза — и перед внутренним взором снова возникал Петя, сидящий в переходе, обнимающий колени, с глазами, полными доверия тёте, которая пообещала ему Деда Мороза.
Прошло несколько недель. Декабрь вступал в свои права: витрины магазинов сверкали гирляндами и мишурой, по улицам текли потоки людей с сумками и пакетами, город гудел предпраздничной суетой. Юля работала, улыбалась коллегам, принимала звонки и письма, но внутри было как-то неспокойно. Сколько бы она ни убеждала себя, что поступила правильно, тревога не отпускала. Всё время казалось, что где-то Петя нуждается в ней, а она не может быть рядом.
И вот, в один из таких предновогодних дней, терпение лопнуло. Юля, словно подчиняясь внутреннему импульсу, села в автобус и поехала туда, где оставила мальчика. В полицейский участок.
На крыльце участка она едва не столкнулась с тем самым старшим полицейским. Он узнал её сразу.
— Здравствуйте. Юлия, верно?
— Да… — голос Юли дрогнул. — Я хотела узнать про мальчика, Петю. Как он? В каком детском доме находится? Я бы хотела навестить его.
Мужчина вздохнул, долго молчал, будто подбирая слова.
— Петька сейчас в больнице, — наконец сказал он тихо. — Старшие ребята его побили.
Юля побледнела, сердце сжалось.
— Господи… за что?
— За то, что не пошёл с ними, — объяснил он. — Говорил, что поедет к Деду Морозу, они насмехались. А он… ввязался в драку. Хотел доказать, что Дед Мороз есть.
Юля опустила взгляд, и внутри словно сжали кулак, давя на сердце.
— Можно… можно узнать, в какой он больнице? — спросила она тихо, дрожа от волнения.
— Конечно, — ответил полицейский, и вдруг добавил: — Если хотите, поедем вместе. Я всё равно собирался туда. Меня, кстати, Георгий зовут.
Голос у него был спокойный и уверенный, такой, которому сразу безоглядно веришь. Юля кивнула, стараясь подавить волнение:
— Поехали.
По дороге они заехали в супермаркет. Юля сама не заметила, как потянулись руки к ярким упаковкам: фрукты, шоколадки, конфеты — всё, что могло хоть немного скрасить боль и одиночество мальчика.
Когда они вошли в больничную палату, Петя лежал на кровати бледный, но едва увидел их, лицо озарилось радостью.
— Я знал, что ты придёшь! — воскликнул он, будто и не сомневался ни на секунду.
Юля подошла, погладила его по голове, аккуратно поставила фрукты и конфеты на тумбочку рядом.
— Конечно, пришла. Обещала ведь.
Первые минуты Юля старалась сдерживать слёзы, но когда увидела синяк на щеке мальчика, сердце сжалось ещё сильнее. Хотелось забрать его к себе, прижать, защитить от всех бед. Она с трудом сдерживала желание сказать, что теперь никто не причинит ему боли.
Когда они вышли из больницы, на улице уже сгущалась темнота. Мороз щипал щеки, а снег падал крупными хлопьями, будто небо решило укрыть землю пушистым одеялом. Город в вечернем свете фонарей казался совсем другим: тихим, сказочным, будто здесь возможно всё — даже настоящее чудо.
Юля шла рядом с Георгием молча, слушая хруст снега под ногами. Внутри всё бурлило: усталость, тревога о Петрухе и, главное, растущее чувство, что это — её шанс сделать что-то по-настоящему важное.
— Я… хочу его забрать, — наконец сказала она.
Георгий остановился. Он посмотрел на неё внимательно, долго, словно пытался оценить, насколько серьёзна её решимость.
— Я тоже хотел, — признался он. — Только… в неполную семью отдают неохотно.
Они замерли, глядя друг другу в глаза. В этот момент слов не требовалось: всё было ясно. Словно каждая дорога, каждый поворот, всё, что происходило до этого, вело их именно к этой минуте. Как будто сама судьба подталкивала их к решению, которое они оба чувствовали всем сердцем.
С того дня они стали ездить к Петрушке вместе — каждый день, без пропусков. Юля и Георгий приносили ему книги, фрукты, игрушки. Вечерами, возвращаясь домой, они гуляли по городу, смеялись, делились мыслями и постепенно узнавали друг друга ближе. Юля впервые за много лет почувствовала, что живёт по-настоящему: не просто существует, а дышит полной грудью, радуется каждому дню.
Когда Петьку выписали, они начали забирать его на выходные. Втроём ходили в кино, катались с горки, лепили снеговика во дворе. На Новый год они втроем поехали за город — к самому настоящему Деду Морозу, в резиденцию с ёлкой, подарками и звонким смехом детей.
Новогодние праздники пролетели стремительно, но оставили после себя ощущение настоящего чуда. В эти дни Юля и Георгий подали заявление в ЗАГС, а чуть позже начали оформлять документы на усыновление. Когда пришёл долгожданный день, и в детском доме Петьке сообщили, что теперь он — их сын, мальчик не удержался и запрыгал от радости, крича на весь коридор:
— Я же говорил! Дед Мороз исполняет желания!
Сотрудницы детдома улыбались, кто-то вытирал глаза. Юля стояла рядом, держась за руку Георгия, и не могла сдержать слёз. Сердце её было полным, до краёв. Да, Дед Мороз исполняет желания. Просто её исполнилось не сразу, наверное, потому, что она писала письмо Деду Морозу. А вот Петя — он обратился лично. Юля посмотрела на сына, потом на Георгия и улыбнулась.
— Похоже, чудеса на самом деле случаются, — сказала она тихо.
— Случаются, — ответил Георгий, улыбаясь в ответ, — если в них верить.
Юля была безмерно счастлива, ведь вот она — семья, которую она ждала всю свою жизнь.