— Объясни мне, что это за весёлая переписка у тебя с «Быстрыми деньгами» и «Кредит-Экспрессом»?
Голос Елены был ровным, почти безразличным, и от этого спокойствия по спине Кирилла пробежал холодок, не имеющий ничего общего с кухонным сквозняком. Она сидела за столом, выпрямив спину, и смотрела на него поверх трёх распечатанных конвертов, разложенных аккуратным веером. Дешёвая серая бумага, кричащие логотипы в стиле «вырвиглаз» и зловещие красные штампы «ПОВТОРНОЕ УВЕДОМЛЕНИЕ». Они выглядели как уличный мусор, случайно занесённый ветром на безупречную дубовую столешницу, которую Елена так любила и натирала до блеска каждую субботу.
Кирилл застыл с вилкой в руке, на которой аппетитно дымился кусок запечённой курицы. Секунду назад он наслаждался ужином и рассказывал что-то незначительное про работу, а теперь еда в его тарелке превратилась в безвкусную массу. Его лицо, до этого расслабленное, начало медленно терять цвет, покрываясь некрасивыми бледными пятнами. Он сглотнул, хотя во рту пересохло.
— Лен, это… это спам какой-то. Ошибка, наверное. Ты же знаешь, сколько сейчас развелось мошенников, рассылают всякую ерунду, лишь бы напугать.
Он попытался изобразить снисходительную улыбку, мол, «нашла из-за чего переживать», но мышцы лица его не слушались, и получилась жалкая, кривая гримаса. Елена даже не шелохнулась. Она просто взяла верхний конверт, аккуратно, двумя пальцами, словно брезгуя, и подвинула его по гладкой поверхности стола прямо к тарелке мужа.
— Ошибка на твоё имя, Кирилл Андреевич. С твоими полными паспортными данными и точной суммой долга. Сорок семь тысяч. Вторая ошибка — тридцать две. Третья, самая свежая, пришла сегодня — шестьдесят. Итого, сто тридцать девять тысяч рублей ошибочных долгов, которые требуют погасить до конца недели. Кирилл, не держи меня за полную идиотку. Я хочу услышать правду. Немедленно.
Её голос был похож на тонкую ледяную корку над глубоким омутом — внешне спокойный, но под ним чувствовалась тёмная, засасывающая ярость. Кирилл медленно положил вилку. Аппетит испарился. Он уставился в стену, на причудливый узор кафельной плитки, избегая её взгляда, который, казалось, мог прожечь в нём дыру.
— Ну… было дело. Немного не рассчитал. Думал, быстро отыграюсь, там была верная ставка, стопроцентная… Понимаешь, совсем чуть-чуть не хватило. Почти получилось.
— «Отыграюсь»? — она произнесла это слово так, будто пробовала на вкус что-то гнилое. — Значит, теперь ставки. Ты решил сменить квалификацию? Прогресс.
В её голосе не было ни капли истерики, только смертельный холод иронии. Потерпев поражение в молчаливой дуэли с плиткой, Кирилл наконец посмотрел на неё. В его глазах плескалась та самая омерзительная смесь собачьей вины и детской надежды, которую она слишком хорошо знала. Надежды на то, что сейчас она тяжело вздохнёт, пожурит его для вида, а потом произнесёт привычное: «Ладно, горе ты моё, что-нибудь придумаем». Он даже слегка подался вперёд, всем своим видом показывая готовность быть прощённым.
— Лен, ну я же знаю, ты меня не бросишь. Мы же семья. Я всё исправлю, клянусь! Просто сейчас небольшой затык… Мы справимся. Ты ведь поможешь мне, правда?
И это стало последней каплей. Ледяная корка треснула, и наружу вырвалось не пламя, а шипение раскалённого металла, опущенного в ледяную воду.
— Какая прелесть! Ты набрал долгов, а мне теперь это всё отдавать?! Нет уже, Кирилл! Вот как сам набрал эти долги, так сам и возвращай!
Он отшатнулся от стола, словно его ударили. Он ожидал упрёков, криков, недельного молчания, но никак не этого жёсткого, окончательного отсечения.
— Но… мне уже звонили какие-то типы. Они угрожают… Говорят, приедут описывать имущество…
Елена резко встала. Её движения стали быстрыми и точными, как у хирурга, приступающего к ампутации.
— Прекрасные новости, — отчеканила она, направляясь в гостиную. — Значит, у тебя появится отличная мотивация. Она вернулась через минуту с большой картонной коробкой, в которой им когда-то доставили пылесос. Она молча бросила её на пол у его ног. Затем, не обращая на него внимания, проследовала к телевизору, выдернула провода его игровой приставки, которую он ценил больше собственной репутации, и швырнула её в коробку вместе с геймпадами. Кирилл смотрел на это с полуоткрытым ртом.
— Ты… ты что делаешь?
— Это — первая часть оплаты, — её голос был твёрд как сталь. — Завтра я выставлю это на продажу. Потом туда же отправится твой новый перфоратор, которым ты так хвастался перед друзьями и которым просверлил ровно две дырки. А за ним последует твоя коллекция часов. А если и этого не хватит, найдёшь себе вторую работу. Грузчиком в ночную смену. Моих денег, Кирилл, в твоих долгах не будет ни единой копейки.
Кирилл смотрел, как его любимая приставка, его портал в другие миры, где он был героем, а не неудачником, исчезает в пыльной картонной утробе. На секунду ему показалось, что это какой-то абсурдный, злой розыгрыш. Что сейчас Елена рассмеётся, скажет, что просто хотела его напугать, и всё вернётся на свои места. Но она не смеялась. На её лице не было ни тени улыбки, только холодная, отстранённая сосредоточенность, как у человека, выполняющего неприятную, но необходимую работу.
— Ты с ума сошла? — выдохнул он, когда наконец обрёл дар речи. — Лена, прекрати этот театр. Ну, погорячилась, я всё понимаю. Давай поговорим.
Она проигнорировала его, словно он был просто предметом мебели. Развернувшись, она прошла в коридор и открыла дверцу встроенного шкафа. Там, на верхней полке, в массивном пластиковом кейсе, лежал его перфоратор. Подарок самому себе на прошлый день рождения. Мощный, дорогой, с полным набором буров. Он им невероятно гордился, хотя использовал всего один раз, чтобы повесить полку для её же цветов.
Когда она потянулась за кейсом, он очнулся. Вскочив из-за стола, он бросился к ней и перехватил её руку, когда она уже снимала инструмент с полки.
— Я сказал, хватит! — прорычал он, его голос был низким и угрожающим. — Не смей трогать мои вещи!
Её пальцы не разжались. Она просто посмотрела на его руку, сжимавшую её запястье, потом перевела взгляд на его лицо. В её глазах не было страха. Только ледяное презрение.
— Твои вещи? — тихо переспросила она. — Кирилл, в этом доме нет ничего твоего. Твои только долги. Отпусти мою руку.
Он не отпустил. Он вцепился в кейс второй рукой. На мгновение они застыли в этом нелепом перетягивании каната. Его лицо побагровело от злости и унижения, её — оставалось непроницаемым. Это была не борьба мужа и жены. Это была борьба человека, цепляющегося за свои иллюзии, и реальности, которая пришла их забрать.
— Ты не имеешь права! Это моё! Я это купил!
— Ты купил это на деньги, которые я откладывала на страховку для машины, — её голос резал без ножа. — Я тогда промолчала. Решила, что раз тебе так хочется иметь «мужскую игрушку», пусть будет. Я думала, это придаст тебе уверенности. А оказалось, это просто ещё один способ пустить пыль в глаза твоим дружкам, пока твоя жена латает дыры в бюджете после твоего очередного «небольшого просчёта».
Каждое слово было как удар под дых. Он вспомнил, как она тогда нахмурилась, но ничего не сказала. Он счёл это за молчаливое одобрение. А это, оказывается, была молчаливая оплата его каприза. Его хватка ослабла. Он разжал пальцы, и Елена, не меняя выражения лица, спокойно сняла кейс с полки и отнесла его в кухню. Тяжёлый пластик глухо ударился о картонное дно коробки.
Кирилл поплёлся за ней, как побитая собака. Он чувствовал себя голым. Все его атрибуты успешности, вся эта мишура, которую он так старательно создавал, обращалась в прах на его глазах.
— Это… это жестоко, Лен, — пробормотал он, прислонившись к дверному косяку. — Мы же строили всё это вместе. Это наш дом, наши вещи…
Она обернулась.
— Не надо путать, Кирилл. «Наш» дом — это ипотека, которую плачу я, потому что твоей зарплаты едва хватает на бензин и обеды. «Наши» вещи — это холодильник, который я выбирала по энергоэффективности, а не по цвету, и диван, на который я копила полгода. А вот эта приставка, этот перфоратор и… — она сделала паузу, её взгляд метнулся в сторону спальни, — …и твои часы — это не «наше». Это твои личные трофеи, купленные в кредит или на деньги, выдернутые из семьи. И теперь эти трофеи покроют твои боевые потери.
С этими словами она прошла мимо него в спальню. Он пошёл за ней, уже не пытаясь сопротивляться, а просто наблюдая за разрушением своего мира. Она подошла к комоду, открыла верхний ящик и достала деревянную шкатулку, обитую изнутри тёмным бархатом. Его коллекция. Четверо часов. Не баснословно дорогих, но солидных, брендовых. Каждые — отметка какого-то его «успеха», который, как он теперь понимал, был оплачен её молчанием.
Она не стала выкладывать их по одному. Она просто взяла шкатулку и, подойдя к коробке в кухне, аккуратно поставила её поверх кейса с перфоратором. Потом оглядела пустые полки и удовлетворённо кивнула.
Кирилл смотрел на неё, на эту чужую, решительную женщину, и не узнавал её.
— Я тебя не узнаю… Где моя Лена?
Она повернулась к нему, и в её глазах мелькнуло что-то похожее на горечь.
— Она умерла, Кирилл. Она умерла, когда в третий раз оплачивала твои «небольшие просчёты». Я её преемница. И я просто закрываю убыточный проект.
Коробка стояла посреди кухни, как уродливый картонный памятник его рухнувшей жизни. В ней лежали его отдушины, его маленькие радости, его доказательства того, что он не просто офисный планктон, а мужчина с увлечениями. Теперь всё это превратилось в товар, который будет продан за бесценок, чтобы покрыть дыры от его же глупости. Кирилл смотрел на эту коробку, потом на Елену, и в его душе что-то окончательно надломилось. Гнев испарился, уступив место липкому, вязкому отчаянию.
Он сделал шаг к ней, протянув руки, как будто хотел обнять, но остановился на полпути. Его голос стал тонким, просящим, тем самым голосом, которым он когда-то выпрашивал у матери прощение за разбитую вазу.
— Ленусь, ну пожалуйста. Не надо так. Я виноват, я всё признаю. Я — идиот, кретин, я всё профукал. Но не ломай то, что у нас есть. Помнишь, как мы эту квартиру выбирали? Как ты радовалась вот этой плитке? Помнишь нашу поездку в Питер? Мы же были счастливы. Неужели всё это можно вот так, в одну коробку сложить и выкинуть?
Он пытался апеллировать к их общему прошлому, к тем светлым моментам, которые, как ему казалось, должны были перевесить всё остальное. Но он не понимал, что для неё эти воспоминания были отравлены. Поездка в Питер была оплачена с её кредитки, потому что он «забыл» свою дома. Радость от плитки была омрачена тем, что на счетах после ремонта остался ноль, хотя он обещал, что его премия всё покроет. Каждое «счастливое» воспоминание имело свою цену, и счёт предъявили только сейчас.
Елена смотрела на него без всякого сочувствия. Его жалкая попытка вызвать в ней ностальгию была для неё лишь ещё одним доказательством его инфантильности. Он всё ещё думал, что можно заболтать проблему, загладить её красивыми словами о прошлом.
— Перестань, Кирилл. Ты сейчас говоришь не о «нас». Ты говоришь о своём комфорте. Ты боишься не того, что потеряешь меня. Ты боишься, что тебе придётся самому платить по счетам, вставать по утрам на нелюбимую работу, а вечером идти на вторую. Ты боишься, что больше не будет женщины, которая молча закроет твои долги и приготовит горячий ужин. Так что не приплетай сюда Питер.
Она развернулась, давая понять, что разговор окончен. Но именно в этот момент, видя её непреклонную спину, Кирилл понял, что происходит нечто необратимое. Это не просто ссора. Это ампутация. И он — та самая гангренозная конечность, которую отсекают без сожаления. Паника накрыла его с головой.
— А куда я пойду?! — выкрикнул он ей в спину. — Ты меня на улицу выгоняешь? После всего, что было? Ты просто выкидываешь меня, как собаку?
Она остановилась и медленно повернулась. На её лице не было злости. Была усталая задумчивость, словно она решала сложную логистическую задачу. Она смотрела на него несколько секунд, и в её глазах что-то щёлкнуло. Решение было найдено.
— Нет, Кирилл. Не на улицу. У тебя есть дом.
Не говоря больше ни слова, она достала из кармана джинсов мобильный телефон. Её большой палец привычно и быстро забегал по экрану, открывая список контактов. Кирилл смотрел на неё, не понимая, что происходит. Он думал, она вызывает такси, чтобы уехать самой. Но она нажала на вызов и поднесла телефон к уху.
— Здравствуйте, Нина Петровна, — сказала она в трубку ровным, почти деловым тоном. — Да, это Лена. У вас всё в порядке? Хорошо. Звоню по делу. У нас тут сложилась определённая ситуация.
Кирилл замер. Нина Петровна. Его мать. Кровь отхлынула от его лица. Он хотел что-то крикнуть, вырвать телефон, но ноги словно вросли в пол. Он мог только слушать, как его жена методично, без эмоций и лишних эпитетов, выносит ему приговор.
— Нет-нет, не волнуйтесь, все живы и здоровы. Физически. Просто ваш сын в очередной раз проявил свой финансовый гений. Набрал долгов в микрозаймах. Сумма приличная… Нет, Нина Петровна, я в этом участвовать не буду. Моё участие закончилось. Именно поэтому я и звоню. Я считаю, что ему будет лучше некоторое время пожить у вас с отцом.
Пауза. Кирилл слышал жужжание в ушах. Она не просто выгоняла его. Она возвращала его родителям. Как бракованную вещь. Как не оправдавшего надежд ребёнка. Это было унижение хуже любого крика, хуже любой пощёчины.
— Когда сможете за ним приехать? — продолжила Елена всё тем же спокойным голосом. — Думаю, чем скорее, тем лучше. Ему нужно собрать вещи. Да, конечно, я всё понимаю. Ждём.
Она завершила вызов и положила телефон на стол. Потом посмотрела на своего мужа, который стоял белый как полотно. В его глазах был ужас, смешанный с последней, идиотской искоркой надежды. Надежды на то, что сейчас приедет мама, его мама, и она-то уж точно поставит эту зарвавшуюся стерву на место. Она его защитит. Она всегда его защищала.
— Родители едут, — констатировала Елена. — Можешь пойти собрать свою зубную щётку. Остальное тебе пока без надобности.
Час ожидания растянулся в липкую, удушающую вечность. Они не разговаривали. Кирилл бесцельно слонялся из комнаты в кухню, как зверь в клетке, периодически бросая на Елену затравленные взгляды. Он было сунулся к шкафу, чтобы собрать какие-то вещи, но, открыв его, растерянно замер. А что брать? Футболки? Джинсы? Вся его прежняя жизнь, казалось, осталась за пределами этой квартиры, и теперь он не понимал, что из этого барахла ему может понадобиться в новой, унизительной реальности. Елена же вела себя так, будто его уже не существовало. Она хладнокровно домыла посуду после их последнего ужина, протёрла столешницу и с методичной точностью расставила специи на полке. Каждое её движение было выверенным и спокойным, и эта бытовая рутина на фоне рушащегося брака выглядела чудовищно.
Звонок в дверь прозвучал как выстрел стартового пистолета. Кирилл вздрогнул, а Елена, вытерев руки о полотенце, пошла открывать. На пороге стояли его родители. Нина Петровна, маленькая, суетливая женщина с вечно встревоженными глазами, и Андрей Николаевич, её полная противоположность — высокий, кряжистый, с тяжёлым взглядом и лицом, словно высеченным из камня.
— Проходите, — ровным голосом сказала Елена, отступая в сторону.
Нина Петровна тут же бросилась к сыну, её руки инстинктивно потянулись к нему, чтобы обнять, погладить, защитить.
— Кирюша, что случилось? Что она тебе наговорила?
Кирилл тут же ухватился за эту спасительную соломинку.
— Мам, ты видишь, что она творит? Она продаёт мои вещи! Она выгоняет меня из дома! — он указал трясущимся пальцем на коробку, стоявшую посреди кухни как улика.
Андрей Николаевич, не сказав ни слова, вошёл в кухню. Его тяжёлые ботинки гулко стучали по плитке. Он молча обошёл стол, его взгляд скользнул по коробке, задержался на письмах из кредитных контор. Он взял одно. Его большие, загрубевшие пальцы казались нелепыми на фоне тонкой дешёвой бумаги. Он читал медленно, беззвучно шевеля губами, и с каждой секундой его лицо становилось всё более тёмным. Нина Петровна продолжала кудахтать над сыном, бросая на Елену обвиняющие взгляды.
— Леночка, ну как же так? Разве так решаются проблемы в семье? Надо же было поговорить, обсудить…
— Мы и обсудили, — спокойно ответила Елена, прислонившись к стене и скрестив руки на груди. Она была теперь лишь наблюдателем. — Всё, что нужно было сказать, сказано. Решение принято.
В этот момент Андрей Николаевич положил письмо на стол. Глухой шлепок заставил всех замолчать. Он поднял глаза не на невестку, а на сына.
— Сто тридцать девять тысяч, — произнёс он так тихо, что это прозвучало страшнее любого крика. — Ты в своём уме, Кирилл?
— Пап, я всё объясню! Это ошибка, меня подставили, я хотел как лучше… — залепетал Кирилл, теряя всю свою напускную уверенность под этим тяжёлым взглядом.
— Молчать, — отрезал отец. Он снова посмотрел на сына, и в его взгляде смешались ярость и глубокое, выжигающее стыд. — Ты эти деньги на жену свою повесить решил? Думал, она поплачет и заплатит? Ты думал, она будет и дальше твою задницу подтирать, пока ты в свои игрушки играешь? Я тебя мужчиной растил или паразитом?
Нина Петровна ахнула.
— Андрей, перестань! Он же наш сын! Нельзя же так…
— Вот именно, что наш! — рявкнул отец, впервые повысив голос, и она испуганно вжала голову в плечи. — И мне за него стыдно! Стыдно перед этой женщиной, — он кивнул в сторону Елены, — которая вкалывала, пока этот балбес спускал деньги на ветер! Стыдно, что я вырастил не мужика, а великовозрастного ребёнка, который не способен отвечать за свои поступки!
Он сделал шаг к Кириллу, который съёжился под этим напором. Отец был страшен в гневе.
— Собирайся.
— Куда? — прошептал Кирилл.
— Домой. Ко мне. Будешь жить по моим правилам. Подъём в шесть, отбой в десять. Вся зарплата — мне на стол. Будем отдавать твои «ошибки». До копейки. И никаких приставок и часов. Работать будешь. И думать. Может, хоть к сорока годам в голове что-то появится.
Это был приговор. Окончательный и бесповоротный. Кирилл посмотрел на мать с последней надеждой, но та лишь отвела глаза, не смея перечить мужу. Он был раздавлен. Не женой, а собственным отцом, на глазах у всех.
— Я никуда не пойду, — слабо пискнул он.
Андрей Николаевич не стал больше ничего говорить. Он просто подошёл и жёстко, без всякой нежности, взял сына за локоть. Хватка была железной. Он повёл его, пошатывающегося и обмякшего, к выходу, как ведут арестанта.
— Ключи от квартиры на стол положи, — бросил он через плечо.
Кирилл, не глядя на Елену, вытащил из кармана связку и бросил на комод в прихожей. Звякнувший металл стал последним звуком их совместной жизни. Дверь захлопнулась.
Елена осталась одна в оглушительной тишине. Она не двигалась несколько минут, прислушиваясь к удаляющимся шагам на лестничной клетке. Потом медленно прошла на кухню. Подошла к окну. Внизу, под светом фонаря, она увидела, как отец почти силой заталкивает её мужа на заднее сиденье старой отцовской машины.
Она отвернулась от окна. Взгляд её упал на коробку. На мгновение ей захотелось выбросить её ко всем чертям, но она передумала. Завтра она всё сфотографирует и выставит на продажу. Спокойно и деловито. Она подошла к раковине, взяла чистый стакан и налила себе холодной воды из-под крана. Сделала большой, жадный глоток. Воздух в квартире стал чище…