«Валя, Коля, вы снова на те же грабли!» — хотелось кричать мне. Но я молчала. Молчала, когда они тайком от нас с Олегом мчались в Москву. Молчала, когда брали кредит, который им не по силам. Но когда они пришли к нам с протянутой рукой, чтобы мы оплатили их доброту к человеку, который пустил по миру всю семью, мое терпение лопнуло.
***
Свекровь, Валентина Петровна, позвонила в субботу в восемь утра. Я сразу поняла — случилось недоброе. В выходные так рано звонят только с плохими вестями. Олег еще спал, и я, поежившись, ответила на видеозвонок.
— Мариночка, привет! Не разбудила? — защебетала она с экрана, неестественно бодро. На заднем плане маячил свекор, Николай Иванович, с лицом мрачнее тучи.
— Доброе утро, Валентина Петровна. Нет, уже не сплю. Что-то стряслось?
Она замялась, бросив взгляд на мужа. Тот что-то буркнул себе под нос и отошел от камеры.
— Да так… Помощь ваша нужна. Олежек где?
Внутри все сжалось. Я знала, какая помощь им может понадобиться. Одна и та же уже пятнадцать лет.
— Спит еще. Говорите мне, я передам.
— Понимаешь, тут Толику… брату Коли… опять не везет, — начала она издалека. — В Москве он, бизнес хотел открыть, вложился, а его партнеры кинули. Теперь ему там и жить негде, и долги…
Я молча слушала, а в голове стучала одна мысль: «Опять. Снова этот Толик». Дядя Олега, вечный стартапер и искатель приключений. Человек, чьи проекты всегда заканчивались одинаково — полным крахом и долгами, которые гасила вся семья.
— …в общем, ему срочно нужно триста тысяч. Чтобы только с самыми злыми кредиторами рассчитаться и билет домой купить, — закончила она и выжидающе посмотрела на меня.
— Триста тысяч? — переспросила я, хотя прекрасно расслышала. Кровь застучала в висках. Это была почти половина наших накоплений на первый взнос.
— Мариночка, ну он же не чужой! Пропадет ведь человек! Коля сам не свой, но у нас таких денег нет, сами знаете, пенсия… Вся надежда на вас.
Я глубоко вздохнула, стараясь сохранить самообладание.
— Валентина Петровна, мы же с вами это уже проходили. И не раз. Олег три года назад сказал — все, ни копейки больше дяде Толе. Он взрослый человек, пусть сам отвечает за свои поступки.
— Так то три года назад было! — всплеснула руками свекровь. — А сейчас ситуация критическая! Он на улице останется! Ты же знаешь Олега, он отходчивый, он простит… Он же не может отца в таком состоянии видеть!
Я посмотрела на дверь спальни. Олег спал, и я была благодарна за это. Этот разговор лучше начать без него.
— Наше решение не изменилось. Мы не будем давать деньги. Толик их снова потратит на очередную авантюру. Извините.
В трубке повисла ледяная тишина. Лицо свекрови окаменело.
— Ясно. Значит, на родного дядю денег нет. А на ваши поездки в Турцию — есть. Я поняла тебя, Марина. Не ожидала такой черствости.
Она отключилась, не дав мне и слова сказать. Я села на кухонный стул. Руки дрожали. Я знала, что это только начало. День обещал быть очень, очень длинным.
Через час проснулся Олег. Я рассказала ему о звонке. Он помрачнел, сжал кулаки.
— И снова здорово. Я же им русским языком сказал: все. Хватит.
— Твоя мама считает, что ты «отходчивый» и простишь. И что я — черствая змея, которая не дает спасти «пропадающего человека».
— Она не со зла, ты же знаешь, — устало сказал Олег. — Она отца жалеет. Для него Толик — вечная боль. Младший брат все-таки.
— А меня кто-нибудь пожалеет? Нас? Нашу будущую квартиру? Мы во всем себе отказываем, а дядя Толя должен жить на широкую ногу за наш счет?
Олег подошел и обнял меня.
— Марин, я на твоей стороне. Я сам им позвоню и еще раз все скажу. Никаких денег. Точка.
Он позвонил. Я слышала, как он твердо, но сдерживая злость, говорил в трубку. Слышал обрывки фраз: «Пап, я сказал нет!», «Сколько можно?», «Он никогда не изменится!». Закончив разговор, он бросил телефон на диван.
— Все. Кажется, поняли. Отец обиделся, конечно. Но я был непреклонен.
Мне хотелось верить ему. Но что-то в моем сердце подсказывало: эта история еще не закончена.
***
Два дня в доме стояла напряженная тишина. Родители не звонили. Мы с Олегом тоже. Каждый из нас думал, что буря миновала, что они наконец-то прислушались к голосу разума. Как же мы ошибались.
Во вторник вечером, когда мы садились ужинать, раздался звонок в дверь. На пороге стояли свекор со свекровью. С дорожной сумкой.
— Мы к вам на часок, — с порога заявила Валентина Петровна, проходя в квартиру. — Нам нужно поговорить.
— Что-то случилось? — Олег напрягся, пропуская их в гостиную.
— Мы уезжаем. В Москву, — без предисловий сказал Николай Иванович, тяжело опускаясь в кресло. Голос его был глухим и решительным.
Я замерла с тарелкой в руках.
— В Москву? Зачем?
— Как зачем? — вспыхнула свекровь. — К Толику! Не оставим же мы его там одного подыхать! Раз вы нам отказали, мы нашли другой выход.
Олег побледнел.
— Какой еще выход? Мам, что вы удумали?
— Кредит мы взяли, — тихо, но твердо произнес свекор. — На себя. Раз сын помочь не может, отец поможет.
Я чуть не выронила тарелку. Кредит. Пенсионеры. С их пенсиями, которые едва покрывали коммуналку и лекарства.
— Какой кредит? Вы в своем уме? — Олег сорвался на крик. — Вам же его не одобрят! А если одобрят, чем вы платить будете?
— Одобрили, — отрезала Валентина Петровна, и в ее голосе прозвучали нотки триумфа. — Триста пятьдесят тысяч. В микрофинансовой организации. Да, под большой процент. Но это не твое дело, Олег. Это наши деньги и наши проблемы. Мы завтра утром уезжаем. Отдадим Толику долг, он начнет новую жизнь.
«Новую жизнь». Я слышала эту фразу уже в десятый раз. Каждые два-три года дядя Толик «начинал новую жизнь» за счет родственников.
— Вы совершаете огромную ошибку! — я не выдержала. — Вы же знаете, что будет! Он потратит эти деньги за неделю и снова придет к вам!
— А ты помолчи! — рявкнул на меня обычно тихий свекор. — Не тебе нас учить, как нам с моим братом поступать! Мы пришли не за советом. Мы пришли сказать, чтобы вы присмотрели за квартирой. И кота покормили.
Олег смотрел на родителей, и я видела, как в нем борются гнев, обида и сыновья любовь.
— Папа, мама, не делайте этого. Прошу вас. Давайте сейчас все отменим. Я… я сам поговорю с Толиком по телефону.
— Поздно, сынок. Деньги уже на карте, — свекровь поднялась. — Мы не можем его предать. Он наша кровь. А вы… живите, как знаете. Похоже, у тебя, Олег, теперь другая семья.
Эта фраза ударила наотмашь. Она знала, куда бить.
Они ушли, оставив нас в звенящей тишине. Олег сел на диван и обхватил голову руками.
— Я не верю. Я просто не верю, что они это сделали.
— Я верю, — тихо сказала я, садясь рядом. — Они всегда это делали. Просто раньше суммы были меньше.
— Но они же нарушили обещание! Отец мне клялся!
— Для них обещание, данное сыну, не так важно, как очередная мольба о помощи от «пропащего» брата. Они в ловушке, Олег. В эмоциональной ловушке.
Мы сидели в темноте. Ужин остыл. Говорить не хотелось. Было ощущение, что над нашей маленькой семьей сгущаются тучи. И на этот раз гроза будет такой, какой мы еще не видели.
***
Неделя прошла как в тумане. Родители уехали. Мы исправно заходили кормить их кота Мурзика, поливали цветы и смотрели на пустую квартиру, в которой витало напряжение. Они звонили дважды.
Первый раз — с вокзала в Москве. Голос у Валентины Петровны был восторженным.
— Встретились! Толик такой худой, замученный! Но глаза горят! Говорит, у него гениальная идея, как все вернуть и приумножить! Мы ему деньги отдали, он такой счастливый был, плакал! Сказал, что мы его единственная опора!
Олег слушал молча, лишь желваки на скулах ходили. Повесив трубку, он сказал:
— Глаза горят. Знаю я этот блеск. Блеск человека, который уже мысленно спускает деньги.
Второй звонок был через три дня. Свекровь щебетала, что они сняли квартирку на окраине, живут все вместе, Толик каждый день уезжает «по делам», ведет переговоры.
— Говорит, скоро такие деньжищи пойдут, мы все кредиты закроем и вам еще на квартиру добавим! — радостно сообщила она.
Я промолчала. Зачем говорить очевидное? Зачем портить ей эту последнюю, как я понимала, иллюзию счастья?
А потом они пропали. Три дня — ни звонка, ни сообщения. Олег начал нервничать. Звонил сам — сначала шли длинные гудки, потом телефон оказался выключен.
— Что-то не так, Марин, я чувствую, — говорил он, расхаживая по комнате.
— Олег, успокойся. Может, просто заработались, — врала я и себе, и ему.
Развязка наступила в пятницу вечером. Звонок с незнакомого номера. Олег схватил телефон.
— Да? Мама? Что случилось? Почему с чужого номера?
Он слушал, и его лицо становилось пепельным.
— Как пропал? … Как все? … Совсем все? … А телефон? … Понятно. Где вы сейчас? … Сидите там, я что-нибудь придумаю.
Он положил трубку и посмотрел на меня пустыми глазами.
— Все. Конец.
— Что случилось? Говори!
— Дядя Толик пропал. Три дня назад ушел «на последнюю встречу» и не вернулся. Вместе с остатками денег. Их телефоны он, видимо, тоже прихватил — сдал в ломбард. Они сидят в чужой квартире, за которую завтра платить, а у них ни копейки. Даже на еду и на билет домой.
Я села. Вот и все. Сценарий, предсказанный мной с точностью до дня.
— И что они просят? — спросила я без всяких эмоций.
— Денег. На билеты и чтобы заплатить за квартиру за эти дни. Чтобы их оттуда выпустили.
— Сколько?
— Пятнадцать тысяч.
Я молча встала, взяла свою сумку, достала кошелек. Отсчитала три купюры по пять тысяч. Протянула Олегу.
— Вот. Переводи.
Он удивленно посмотрел на меня.
— Ты… так просто?
— На дорогу домой, чтобы они не остались бомжами в Москве, я дам. Это не для Толика. Это чтобы прекратить этот цирк. Но, Олег, запомни. Это последний раз. Последний.
Он молча кивнул, взял деньги и ушел к банкомату. А я осталась одна. И впервые за много лет я почувствовала не злость, а ледяное, всепоглощающее безразличие. Я поняла, что основное сражение еще впереди. Оно начнется, когда они вернутся.
***
Родители вернулись через два дня. Тихие, подавленные. Особенно свекор. Он, кажется, постарел лет на десять. Похудел, осунулся, и в глазах застыла серая тоска. Валентина Петровна, наоборот, была полна какой-то лихорадочной, злой энергии.
Они позвонили и напросились «на чай». Я знала, что это не просто чай. Это будет «разговор». Я приготовила ужин, накрыла на стол. Олег был мрачен и молчалив. Атмосфера в квартире была такой плотной, что ее, казалось, можно резать ножом.
Первые полчаса они говорили о ерунде: о погоде, о здоровье, о коте. Потом Валентина Петровна не выдержала.
— В общем… — начала она, отодвинув чашку. — Мы пришли поговорить о кредите.
Олег напрягся. Я демонстративно взяла вилку и продолжила есть салат, показывая, что меня это не касается.
— Нам пришло уведомление… — вступил в разговор Николай Иванович, и голос его дрогнул. — Платеж через неделю. Сорок три тысячи.
Я чуть не поперхнулась. Сорок три тысячи в месяц. При их совокупной пенсии в тридцать пять.
— Мы не знаем, что делать, — свекровь посмотрела прямо на Олега. — У нас таких денег нет и не будет. Олежек, сынок… Помоги. Мы же ради брата твоего отца старались…
Олег молчал. Он смотрел в свою тарелку, и я видела, как тяжело ему дается это молчание. Он разрывался.
— Мы можем платить тысяч десять… ну, пятнадцать, если совсем на хлебе и воде сидеть, — продолжала она. — А остальное… Олег, ну ты же у нас один. Кому еще нам помочь? Мы потом тебе все вернем. Когда-нибудь.
И тут мое терпение, которое я так долго и старательно держала в узде, лопнуло. Я положила вилку на стол с таким стуком, что все вздрогнули.
— Вернете? Когда? Когда дядя Толик принесет вам миллион в клювике?
— Марина! — шикнул на меня Олег.
Но меня уже было не остановить. Я встала, ощущая, как дрожу от ярости.
— Нет, Олег, помолчи! Я больше не буду молчать! Валентина Петровна, Николай Иванович! Мы вас предупреждали? Предупреждали. Олег вас умолял этого не делать? Умолял. Мы вам сто раз говорили, что ваш Толик — пропащий человек, аферист и паразит? Говорили!
— Да как ты смеешь так о моем брате! — вскочил свекор.
— А я смею! Потому что мой муж и я вкалываем с утра до ночи! Мы на всем экономим, чтобы купить себе угол, свое жилье! А вы берете огромный кредит, отдаете его человеку, который вас обворовывал десятилетиями, и теперь приходите к нам, чтобы мы оплатили вашу… слепую, глупую жалость?
— Марина, прекрати, пожалуйста… — взмолился Олег.
— Нет! — я повернулась к нему. — Хватит быть хорошим для всех! Твои родители сделали выбор. Взрослый, осознанный выбор — наступить на те же грабли в сотый раз. Они выбрали помочь Толику, а не подумать о собственном будущем. Так вот, — я снова посмотрела на застывших свекров, — Это был ваш выбор. И расплачиваться за него вы будете сами. Мы вам не дадим ни копейки.
Я произнесла это твердо и холодно, глядя прямо в глаза Валентине Петровне. Она смотрела на меня с ненавистью. Свекор — с обидой и непониманием. А Олег… Олег смотрел на меня так, будто я предала его. И в этот момент я поняла, что война объявлена не только со свекрами. Война началась в нашей собственной семье.
***
Они ушли, хлопнув дверью. Олег даже не пошел их провожать. В квартире повисла такая тишина, что было слышно, как тикают часы на стене. Громко, навязчиво, отсчитывая секунды нашего рушащегося брака.
Олег сел в кресло, то самое, в котором сидел его отец, и закрыл лицо руками. Я стояла посреди комнаты, все еще на адреналине от собственной смелости, но уже чувствуя, как подкатывает тошнота от осознания последствий.
— Ты… довольна? — глухо спросил он, не поднимая головы.
— Довольна? Олег, ты серьезно? Я в ужасе от того, что происходит! Но кто-то должен был это сказать!
— Не так! Не в такой форме! Можно было мягче! Это мои родители, Марина!
Он вскочил, и я впервые за много лет увидела в его глазах настоящую, неприкрытую ярость, направленную на меня.
— А можно было им просто не врать тебе? Не нарушать слово, которое твой отец тебе давал? — я тоже повысила голос. — Почему ты злишься на меня, а не на них? Это они тебя предали, а не я!
— Они старые, они его жалеют, они не понимают!
— Все они понимают! Твоя мама прекрасно понимает, что делает! Она манипулирует твоим отцом, его чувством вины перед братом, а потом вами обоими — твоим сыновним долгом! Это яд, Олег! Яд, который отравляет нашу жизнь уже много лет! Я просто перекрыла кран!
— Перекрыла кран? — он горько усмехнулся. — Ты унизила моих родителей! Выставила их дураками и нищими! Ты видела лицо отца? Он же меня теперь ненавидит!
— А ты видел мое лицо, когда твоя мама сообщила, что они взяли кредит? Видел мое лицо, когда ты переводил им деньги на билеты? Или мое лицо тебя волнует меньше?
Мы стояли друг напротив друга посреди гостиной и кричали. Выплескивали все, что копилось годами. Мою усталость от вечных проблем его семьи. Его раздвоенность между долгом перед родителями и любовью ко мне.
— Я не могу просто так их бросить! — кричал он. — Что бы они ни сделали, они мои родители! Их могут выселить из квартиры за долги!
— Это не твоя ответственность! — кричала я в ответ. — Есть другие способы! Продать гараж, дачу! Ужаться, в конце концов! Почему самый простой выход для них — это залезть в наш карман? Потому что ты всегда позволял!
— Я позволял, потому что я их люблю! Может, тебе этого не понять!
Эта фраза была ударом под дых. Я замолчала, чувствуя, как к горлу подкатывают слезы обиды.
— Не понять? — тихо переспросила я. — Я все эти годы была на твоей стороне. Я поддерживала тебя, когда ты ругался с ними из-за Толика. Я приняла твое решение «больше ни копейки» как наше общее. А теперь, когда я это решение отстаиваю, оказывается, я ничего не понимаю в любви?
Он отвел глаза. Ему стало стыдно, я это видела. Но отступать он не собирался.
— Я не знаю, Марин. Я ничего сейчас не знаю. Мне нужно подумать.
Он взял куртку и вышел из квартиры. Просто молча ушел в ночь. А я осталась стоять одна посреди разгромленного ужина и разгромленной жизни. И впервые я подумала, что это, возможно, конец.
***
Следующие несколько дней были адом. Олег ночевал дома, но мы почти не разговаривали. Он уходил раньше, приходил позже, избегал моего взгляда. На все мои попытки поговорить отвечал односложно: «Я устал», «Давай не сейчас». Он жил со мной в одной квартире, но был за тысячи километров.
А потом начался телефонный террор. Валентина Петровна, видимо, поняв, что на меня давить бесполезно, вцепилась в сына. Она звонила ему по десять раз на дню. На работу, домой, утром, поздно вечером.
Я не слышала их разговоров, но видела Олега после них. Он становился еще более мрачным, осунувшимся. Один раз я застала его в коридоре, он говорил по телефону шепотом, и я разобрала обрывки фраз:
— Мам, перестань плакать… Я что-нибудь придумаю… Нет, Марина не согласна… Я не могу у нее взять…
Мое сердце сжималось. Я видела, как его разрывают на части. Но отступить я не могла. Я знала: уступи я сейчас — и мы утонем в этом болоте все вместе. Нашей семьи просто не станет.
Развязка наступила через неделю. В день, когда им нужно было вносить первый платеж по кредиту. Я пришла с работы уставшая, мечтая только о горячем душе и тишине. Олега еще не было. Я зашла в наше мобильное приложение банка, чтобы оплатить интернет, и случайно увидела последнюю операцию.
Перевод. Двадцать тысяч рублей. На карту Николая Ивановича.
У меня потемнело в глазах. Он сделал это. Взял деньги с нашего общего накопительного счета, на который мы откладывали на квартиру, и отправил им. Тайно. У меня за спиной.
Я села на кровать, не раздеваясь. Меня трясло. Это было не просто предательство. Это был плевок в душу. Он не просто ослушался меня, он показал, что наше общее будущее, наши общие цели, наши договоренности для него — пустой звук по сравнению с требованиями его мамы.
Когда он пришел домой, я молча показала ему экран телефона.
— Что это, Олег?
Он посмотрел, и на его лице не отразилось ни удивления, ни раскаяния. Только тяжелая, глухая усталость.
— Это? Это помощь моим родителям.
— Это наши деньги, Олег. С нашего счета. Который мы договорились не трогать.
— А что мне было делать?! — он снова взорвался, но на этот раз в его голосе звучали нотки отчаяния. — Мать звонит, рыдает в трубку, говорит, что у отца сердце прихватило! Говорит, что если мы не заплатим, придут коллекторы и опишут имущество! Что я должен был делать, Марина, скажи мне?! Сидеть и ждать, пока они там умрут с голоду или от стыда?!
— Ты должен был поговорить со мной! — закричала я, и слезы, которые я так долго сдерживала, хлынули из глаз. — Ты должен был прийти и сказать: «Марина, там такая ситуация, давай вместе решим, что делать!» А ты поступил как вор! Украл у своей же семьи! У нас!
— Я не крал! Это и мои деньги тоже!
— Дело не в деньгах, идиот! Дело в доверии! Ты его разрушил! Ты выбрал их, а не меня! Не нас!
Я рыдала, не в силах остановиться. От обиды, от бессилия, от того, что мой самый близкий человек оказался чужим.
— Так жить нельзя, Олег, — сказала я сквозь слезы, когда немного успокоилась. — Я так больше не могу. Ты должен выбрать. Или мы — семья, со своими правилами, целями и границами. Или ты — спасатель своих родителей, который тащит на себе их ошибки. Но тогда без меня.
Я взяла подушку с кровати и бросила ее на диван в гостиной.
— Сегодня ты спишь здесь. А завтра… завтра мы решим, что делать дальше.
Я ушла в спальню и впервые заперла за собой дверь.
***
Я не спала всю ночь. Прислушивалась к тишине из гостиной, ожидая, что он придет, постучит, попросит прощения. Но он не пришел. Утром я вышла из спальни с опухшими глазами и твердым решением — подавать на развод. Хватит.
Олег сидел на кухне. Не спал, это было видно. Перед ним стояла пустая чашка из-под кофе. Он поднял на меня тяжелый взгляд.
— Марин, прости меня.
Голос был хриплым и тихим.
— За что именно, Олег? За то, что деньги взял? Или за то, что врал?
— За все, — сказал он. — За то, что был слепым идиотом. Я просидел тут всю ночь и думал. Ты права.
Я замерла, не веря своим ушам.
— Права?
— Во всем. Дело не в деньгах. И не в родителях. Дело в том, что я позволил им разрушить нашу семью. Я пытался быть хорошим сыном и не заметил, как перестал быть хорошим мужем.
Он встал и подошел ко мне. В его глазах стояли слезы.
— Когда ты вчера сказала, что я поступил как вор… до меня дошло. Я украл не деньги. Я украл у нас доверие. Украл наше «мы». Прости. Если сможешь.
Я смотрела на него, и лед в моей груди начал медленно таять. Это был тот Олег, которого я полюбила. Который умел признавать ошибки.
— Что ты собираешься делать? — тихо спросила я.
— Я уже сделал. Полчаса назад я позвонил родителям.
— И что ты сказал?
— Сказал, что двадцати тысяч, которые я перевел, хватит на половину платежа. А вторую половину они должны найти сами. Я предложил им выход: продать отцовский гараж в кооперативе. Он им все равно не нужен, машины давно нет. Денег хватит, чтобы закрыть большую часть этого безумного кредита.
Я молчала, ошарашенная.
— А они? Что они?
— Мать кричала, что я бессердечный сын, что я выгоняю их на улицу. А отец… он молчал. А потом взял трубку и сказал: «Олег прав. Пора заканчивать этот цирк. Я завтра же подам объявление о продаже».
Олег взял мои руки в свои.
— Марин, я поставил им условие. Полное. Мы им помогаем с продажей, с документами. Но с этого дня тема дяди Толика в нашей семье закрыта навсегда. Любая попытка завести о нем разговор или попросить на него денег — и я прекращаю с ними всякое общение. И я больше никогда, слышишь, никогда не приму ни одного финансового решения, не обсудив его с тобой.
Он смотрел мне в глаза, и я видела, что он не врет. Он все понял. Понял, что семья — это не только кровь. Это выбор, ежедневный выбор быть вместе, уважать друг друга и защищать свой маленький мир от любых бурь. Даже если эти бури устраивают самые близкие люди.
Я обняла его. Крепко-крепко. Мы стояли посреди нашей кухни, два уставших, измотанных человека, которые только что едва не потеряли друг друга. Наш брак выстоял. Но трещина осталась. И я знала, что нам понадобится много времени, чтобы она затянулась. Но теперь у нас был шанс.
Как вы считаете, правильно ли поступила героиня, поставив такой жесткий ультиматум? Или в отношениях с родителями нужно проявлять гибкость, даже если они совершают ошибки?