— Ты что, с ума сошла? — голос свекрови гремел так, что дрожали стекла в шкафу.
— Нет, Галина Ивановна, я наконец-то пришла в себя, — ответила Алена, и даже сама удивилась, каким твердым стал её голос.
Все началось с этой сцены — как выстрел среди ночи. Квартира, где обычно звенела ложками, пахла выпечкой и звучали приглушенные разговоры, теперь превратилась в арену схватки. В углу стола лежала нераспакованная сетка с рыбой, которую родственники притащили «для общего ужина». Рыба, символ предстоящего праздника, вдруг стала мертвой декорацией их семейного театра.
Алена смотрела на свекровь, и ей казалось, что видит перед собой не женщину в теплой кофте и с добрыми руками, а генерала, привыкшего командовать армией. Тетка Ольга Семеновна сидела в кресле и что-то тихо приговаривала себе под нос — молитву или ругательства, трудно было разобрать. Светлана, младшая, суетилась вокруг детей, как будто хотела скрыться за их визгами, но дети чувствовали напряжение и тоже замолкли.
Дмитрий вошел в комнату в тот момент, когда воздух уже был густым, как перед грозой. И впервые за долгое время Алена почувствовала: если она сейчас не скажет правду, то навсегда потеряет свой дом.
А ведь всё начиналось почти как сказка. Маленькая квартира, в которую она вкладывала душу, стала крепостью от одиночества. Каждый предмет был выбран ею: занавески, которые пропускали мягкий свет, тарелки с ручной росписью, даже вазочка с полевыми цветами на подоконнике. Алена называла это «своим крошечным миром».
И вот этот мир медленно, неумолимо расползался в трещины чужих тарелок, чужих голосов, чужих запахов. Вначале она не сопротивлялась — наоборот, ей казалось: вот оно, настоящее счастье, когда за одним столом собираются родные. Смеются, делятся историями, приносят с собой жизнь.
Но жизнь эта оказалась прожорливой, требовательной, бессовестной. Она всасывала ее силы и деньги так же легко, как дети Светланы сосали конфеты из вазы, не спрашивая разрешения.
Тот октябрьский вечер стал последней каплей. Алена вошла в квартиру, усталая, мечтая хотя бы час побыть одна. Но дома уже сидели все. Разговоры о рыбе, о салатах, о дорогой колбасе. Списки покупок, написанные чужой рукой. Даже кошка, которую она приютила год назад, смотрела на нее с вопросом в глазах: «А нас тут вообще спрашивали?»
Она сказала правду — впервые так громко. И в этой правде было всё: обида, злость, отчаяние. Словно прорвалась плотина.
— Я не обязана кормить армию! — почти закричала она, и стены, казалось, эхом повторили её крик.
Родственники притихли. Галина Ивановна — с открытым ртом, Ольга Семеновна — с вытянутым лицом, Светлана — с бледной улыбкой, пытавшейся спасти ситуацию. Но ситуация уже не поддавалась спасению.
Дмитрий, её муж, стал в центре, как посредник, но его слова были похожи на жалкое эхо:
— Это же моя семья… ну, нельзя же так…
И в этот момент Алена впервые увидела: он не с ней. Он не рядом. Он там — по другую сторону линии, где чужие люди именуются «своими», а жена — просто обслуживающий персонал.
После того вечера квартира словно выдохнула. Стены, уставшие слушать чужие голоса, наконец остались в тишине. На столе стояла лишь одна кружка, одна тарелка. И пицца, заказанная для одного человека, пахла свободой.
Телефон звонил ночью, экран высвечивал имя мужа. Но Алена только усмехнулась и заблокировала номер. Как будто в её жизни наконец-то закрыли дверь, которую давно нужно было захлопнуть.
Она легла спать с ощущением странного покоя — будто пережила бурю и теперь лежала на берегу, вся в песке и воде, но живая.
А наутро, проснувшись в своей квартире — чистой, тихой, без запаха чужой еды, — она решила: нужно купить фиалки. Фиалки, которые будут расти только для неё.
Алена взяла сумку и пошла в магазин, наслаждаясь улицей, где даже прохожие казались роднее, чем вчерашние гости. И в груди у неё поселилось новое чувство: впереди ещё будет трудно, но теперь это будет её дорога.
Но она ещё не знала, что с этим вечером история не закончилась. Всё только начиналось. Потому что родственники — они, как тени: даже если выгнать их за дверь, они находят щель в окне.
И именно эта щель скоро распахнется настежь.
— Алёна, открой! Нам надо поговорить! — голос свекрови грохотал в дверь, будто молотком били по металлу.
Она стояла в прихожей, босиком, с чашкой недопитого кофе в руке. На часах было девять утра воскресенья. Тот самый день, который она мечтала провести в тишине: фиалки пересадить, бельё развесить, книгу дочитать. Но вместо этого дверь содрогалась от ударов, а в глазах появилось знакомое чувство — холодное, вязкое, похожее на страх.
Алена не открыла. Вдохнула, выдохнула, шагнула к окну. На улице стояла Галина Ивановна — с пакетом, из которого торчал батон. Рядом Светлана с детьми, а чуть поодаль тётка Ольга Семёновна. Все в сборе. Словно ничего и не было. Словно вчерашний скандал — это просто мелкая ссора, которую «умная жена» обязана сгладить.
— Мы ж семья! — прокричала снизу свекровь. — Ты что, чужая нам теперь?
Алена медленно задвинула штору.
День прошёл в тревоге. Она ходила по квартире, слушала шаги за дверью — то ли ей мерещилось, то ли и правда кто-то топтался на лестничной клетке. Телефон молчал — Дмитрий не звонил. Но это молчание было ещё страшнее, чем крики.
К вечеру Алена услышала: дверь лифта хлопнула, послышались шаги и смех. Муж вернулся. Но не один. С ним вместе — мать.
— Ты обязана впустить! — Галина Ивановна стучала, как полицейский. — Мы поговорим по-человечески!
Алена не выдержала. Открыла. И сразу пожалела.
В прихожую влетела свекровь, осмотрелась, как хозяйка, повесила пальто. Дмитрий зашёл следом, глаза упрямые, губы тонкая линия.
— Ты вчера наговорила лишнего, — начал он. — Мама права, надо всё решить. Ты не можешь нас всех игнорировать.
— А я не могу жить так, как жила, — ответила Алена. — Я устала. Я не рабыня.
Галина Ивановна фыркнула:
— Рабыня! Да тебя в жёны взяли, в дом привели, а ты на нас гавкаешь.
— В мой дом, — спокойно сказала Алена. — Это моя квартира. Купленная на мои деньги.
Тишина стала тяжёлой, липкой. Дмитрий поднял брови, будто услышал оскорбление.
— Значит, ты теперь будешь мне тыкать в лицо, что это твоё жильё? — прошипел он. — Так вот, я муж! Имею такие же права!
— Ты имеешь право жить здесь со мной, — тихо сказала Алена. — Но не превращать мою жизнь в столовую для твоих родственников.
— Господи, — закатила глаза свекровь. — Девка совсем сдурела.
Разговор сорвался в крик. Дети Светланы носились по коридору, роняя обувь, тётка Ольга Семёновна разливала чай, как будто и не замечала напряжения. Дмитрий орал, что Алена «разрушает семью», Алена в ответ кричала, что «семья не должна жить за её счёт».
В какой-то момент свекровь подошла к холодильнику, открыла его и, не спросив, вытащила курицу.
— Вот это мы завтра запечём.
И именно тогда Алена сорвалась окончательно. Она выхватила курицу из рук свекрови и швырнула обратно в холодильник так, что дверца громко хлопнула.
— Хватит! — её голос был таким, что даже дети замерли. — Я не кухарка, не бесплатный ресторан, не дежурная мама для всех вас! Вон из моего дома! Все!
Галина Ивановна побледнела, но глаза её полыхнули ненавистью.
— Ты ещё пожалеешь, девка. Таких, как ты, мужики бросают. Останешься одна — тогда поплачешь.
Алена посмотрела на Дмитрия. Хоть бы одно слово. Хоть бы одна попытка защитить. Но он молчал.
И в этом молчании всё стало ясно.
Они ушли. Дверь захлопнулась, и Алена опустилась прямо на пол. Тряслась. Слёзы текли, но не от обиды — от освобождения.
Но спокойствие длилось недолго. Вечером пришло сообщение от неизвестного номера:
«Ты нас опозорила. Мы всё равно вернёмся. Это не твой дом, это дом семьи. И мы не уйдём».
Алена сидела с телефоном в руках и чувствовала, как внутри всё сжимается. Она понимала: это не угроза в пустоту. Эти люди и правда вернутся. Они как корни сорняка — вырвешь, а наутро снова проросли.
Она пошла на кухню, заварила чай. Смотрела, как кипяток заливает пакетик, и думала: что дальше? Полиция? Замки менять? Или уезжать самой?
Ночью снился странный сон. Будто она идёт по длинному коридору, двери слева и справа открываются, и из каждой выходят её «родственники». Но лица у них были серые, одинаковые, будто маски. Они тянули к ней руки, и все говорили одно и то же: «Мы же семья… мы же семья…»
Она проснулась в холодном поту.
Утром поняла: отступать некуда. Если пустить их обратно, потеряет себя. Нужно будет бороться. Но как?
Она смотрела в зеркало на своё лицо — бледное, но решительное. И впервые произнесла вслух:
— Это моя жизнь. Моя.
Слова прозвучали непривычно громко, будто за ними кто-то стоял. Может, это и была та самая сила, которую она искала всё это время.
А где-то за дверью снова послышались шаги.
Конец.