— Ты что, совсем офигел?! — Алина стояла в дверях спальни, держась за косяк, будто тот мог удержать её от того, чтобы не заорать сильнее. — Где мои деньги, Сергей?
Он медленно повернул голову от монитора, где на экране замерла пауза в игре, и протянул:
— Какие деньги?
— Те самые! Двадцать тысяч! Из книги!
— А-а-а, — протянул он, почесав затылок, будто речь шла о какой-то ерунде. — Ну да, брал.
— Что значит “брал”? — голос Алины дрогнул. — Ты даже не спросил?!
— Алина, не начинай, — раздражённо бросил Сергей. — Я память для компа купил. Он уже неделю висит. Без апгрейда работать невозможно.
— Без моего разрешения? — она чуть не задохнулась от возмущения. — Это были мои накопления, мои!
— Да успокойся ты. Мы же семья. Всё общее.
Алина опустила руки. В груди щемило от злости и какой-то мерзкой беспомощности. Всё повторялось. Как пластинка, заевшая на одной ноте.
В квартире пахло пережаренным луком и холодным пюре — ужин остыл, как и она сама за последние годы. За окном октябрьский вечер, тёмный, сырый. Листья липли к асфальту, люди спешили домой. А у неё — домой идти некуда. Потому что это “дом” давно уже был не домом.
Сергей откинулся на спинку стула:
— Не драматизируй. Ты бы всё равно потратила их на фигню. На свои девчачьи посиделки.
— На свой день рождения, если точнее, — Алина сказала тихо, но так, что воздух в комнате будто застыл. — На встречу с подругами. На хоть немного нормальное настроение.
Он хмыкнул:
— Подруги твои — бездельницы. Сидели бы дома, как нормальные женщины.
Алина молча повернулась к кухне. Ей казалось, что если она сейчас не уйдёт, то просто кинется на него.
Четыре года. Четыре грёбаных года.
Четыре года, как она тащит всё на себе, а он сидит, строит вид, будто “ищет себя”. И всё это под соусом “кризис рынка труда” и “я вот-вот что-то начну”.
Она открыла холодильник, достала бутылку воды, отпила прямо из горлышка. Глоток холодной жидкости обжёг горло — как будто внутри всё горело.
— Я не собираюсь больше это терпеть, — сказала она спокойно, почти шёпотом, но так, что Сергей насторожился.
— Опять за старое? — он фыркнул. — Да кому ты нужна с твоими заморочками? Мне одной такой хватает.
— Себе я нужна, — ответила она, и впервые за долгое время эти слова прозвучали уверенно.
Когда она только вышла замуж, всё казалось таким правильным. Сергей умел красиво говорить: “Зачем спешить с детьми, надо пожить для себя”, “Я устроюсь получше, тогда заживём”.
Он был обаятельный, уверенный, знал толк в словах. Тогда.
Теперь — раздавшийся, небритый мужик в трениках, вечно с кружкой кофе и сигаретой на балконе, который всё “вот-вот запустит свой проект”. Только проект этот давно умер, не родившись.
Алина сняла халат, повесила на спинку стула. В зеркале напротив — её отражение: усталое лицо, тени под глазами, губы без помады. Когда-то она любила краситься даже дома, просто так — ради себя. Сейчас и ради себя сил не было.
“Кому ты теперь нужна?” — всплыло в голове.
Сергею нравилось это повторять. Маленький, ядовитый укол, чтобы она не дергалась, не строила из себя независимую.
А ведь действует, гад. Действует.
Вечером Алина поставила чайник, включила свет над плитой — тёплый, желтоватый. Как в её детстве. Только там всегда пахло выпечкой и маминым спокойствием, а здесь — усталостью и застоявшимся воздухом.
Сергей вылез из комнаты с телефоном в руке:
— Ты чего молчишь? На меня дуешься?
— Нет, просто думаю.
— Опять о ерунде, да? Ну прости, если тебе так важно — я отдам эти деньги.
— Чем? — Алина усмехнулась. — У тебя на карте сто двадцать рублей и долг у микрофинансов в семь тысяч.
Он отвёл взгляд.
— Ну, значит, подзаработаю.
— Когда? — спросила она. — Через полгода? Год? Или когда компьютер “ускорится” настолько, что сам тебе работу найдет?
Сергей закатил глаза:
— Началось… Опять нотации. Я устал от этого.
— А я устала жить вот так, — отрезала она.
Повисла тишина. Только тикали часы на стене — старые, с облупленной рамкой. Эти часы они купили в первый месяц после свадьбы. Тогда время казалось союзником. Теперь — насмешкой.
Сергей отвернулся и пошёл обратно в комнату, бурча себе под нос:
— Всё у тебя плохо, всё не так… У других мужья пьют, гуляют, а ты нашла, к чему придраться — к железке за двадцать тысяч.
“Железка за двадцать тысяч.”
Смешно. Двадцать тысяч — это её полгода надежд на то, что хоть чуть-чуть можно пожить не в режиме выживания.
Она села на табурет, обняла кружку с остывшим чаем. В горле ком, в груди пусто.
Зачем я вообще всё это терплю?
Вопрос, который всплывал уже сотни раз — но всегда тонула в страхе.
А вдруг не справится? А вдруг он прав, и в тридцать одна “никому не нужна”?
Но сейчас в голове всё звучало иначе: а почему вообще должна быть нужна кому-то, кроме себя?
Ночь выдалась тревожной. Сергей, как ни в чём не бывало, пошёл спать, громко сопел, разложившись на половине кровати. Алина лежала, уставившись в потолок.
Каждая мелочь бесила — его дыхание, свет от монитора из щели двери, даже тикание тех часов.
К утру она встала, собрала волосы в пучок, достала из шкафа сумку. Не чемодан — просто большая спортивная.
Документы, пару комплектов одежды, косметичка, щётка. Всё, что нужно, чтобы хоть пару недель пожить отдельно.
Сергей проснулся, когда она застёгивала молнию.
— Ты что, куда собралась?
— К маме.
Он приподнялся на локтях:
— Да ну брось, Алин. Это цирк. Куда ты пойдёшь? Мама твоя и так еле дышит в своей однушке.
— Мне там будет спокойнее.
— Спокойнее?! — он засмеялся. — С бабкой под боком? Ну, давай, флаг тебе в руки. Только не прибегай потом со слезами.
Она молча надела пальто, застегнула молнию до конца.
— Алин, подожди. — Сергей встал, уже без злобы, скорее растерянный. — Давай поговорим нормально. Без этих твоих… драм.
— Мы разговариваем, — ответила она, не поднимая взгляд.
— Ну, хорошо. — Он подошёл ближе. — Я, может, и тупанул, с деньгами. Но, блин, не разводиться же из-за такого!
— Это не из-за “такого”, Серёж. Это из-за всего. Из-за того, что ты перестал быть партнёром. Я живу с чужим человеком.
— А может, это ты изменилась? — бросил он. — Стала холодной, злой. Только жалуешься да считаешь копейки.
Алина вздохнула.
— Потому что это мои копейки. И я их больше никому не отдам.
Она открыла дверь и вышла.
За спиной раздалось его привычное:
— Всё эмоции! Остынь — и вернёшься!
Но она не обернулась. На лестничной площадке пахло мокрым бетоном и чужими завтраками — кто-то жарил яичницу. Мир был обычный, серый, но впервые за долгое время — её.
На улице дождь, холодный, московский. Листья под ногами хлюпают, пальцы немеют. Но где-то внутри — тепло.
Она достала телефон и набрала:
— Мама, можно я приеду? На время.
— Конечно, дочка, — устало, но тепло ответила мама. — Приезжай.
В маршрутке Алина смотрела в окно. Город был серый, но живой. Люди спешили, ругались, смеялись — и у каждого своя история. А у неё только начинается новая глава.
Телефон завибрировал. Сообщение от Оли:
“Ну что, готовимся к вечеринке? ”
Алина улыбнулась и ответила:
“Готовимся. Только теперь отмечаем не день рождения, а свободу.”
Маршрутка подпрыгнула на кочке, а вместе с ней — что-то в душе Алины. Страх уехал. Осталась решимость.
Мамин дом встретил теплом и запахом жареной картошки. Маленькая кухня, кружки с цветочками, засохшие растения на подоконнике — всё так же, как пять лет назад, когда Алина последний раз здесь жила.
Мать, сухонькая, но энергичная женщина, выглянула из комнаты:
— Ну что, приехала? Слава богу.
— Приехала, — выдохнула Алина, ставя сумку у порога. — Надеюсь, временно.
— Хоть навсегда, если нужно, — мать махнула рукой. — Сколько можно терпеть этого бездельника?
Алина только кивнула. В груди всё ещё тряслось — не от страха, а от пустоты.
Словно внутри прорвало плотину, и теперь она просто не знала, с чего начать.
Она приняла душ, надела старую домашнюю кофту — мягкую, растянутую, но родную. Села за стол на кухне, где мама уже налила чай.
— Мам, — сказала Алина, глядя в кружку, — мне страшно.
— Чего? — мать подняла бровь.
— Всего. Что не справлюсь. Что ошиблась. Что опять буду одна.
Мама отхлебнула чай, покачала головой:
— Дочка, бояться — это нормально. Но ошибкой было жить с человеком, который не уважает. А одна — не значит несчастная.
Слова звучали просто, но попали точно в цель.
Не уважает. Вот оно. Не пьёт, не бьёт — зато каждый день по чуть-чуть грызёт. Говорит так, что чувствуешь себя мусором.
Прошла неделя.
Сергей писал каждый день.
Сначала — раздражённо:
“Ну что, нагулялась? Возвращайся.”
“Без меня тебе там делать нечего.”
Потом — мягче:
“Я скучаю. Прости, если перегнул.”
“Давай всё начнём заново.”
А потом и вовсе — жалобно:
“У меня интернет отрубили. Помоги оплатить, пока я не нашёл новую работу.”
Алина перечитывала эти сообщения без эмоций.
Интернет. Конечно. Вся его жизнь — в этом интернете.
Она не ответила.
Впервые за долгое время — не ответила.
На работе, куда Алина вернулась после небольшого отпуска, коллеги смотрели с удивлением.
— Ты что, правда ушла? — спросила Светка, бухгалтер.
— Да, — просто сказала Алина. — Хватит жить как в затяжном ремонте.
— А он что?
— А он думает, что я вернусь.
Светка хмыкнула:
— Вернутся — это когда есть куда. А ты уже не вернёшься, у тебя теперь своя дорога.
И Алина почувствовала: да. У неё своя. Пусть страшная, пусть ещё неустойчивая, но своя.
Октябрь подходил к концу. Дожди сменились холодом. Вечерами, возвращаясь домой, Алина шла через парк, где листья уже стали ломкими, а воздух пах дымом и замерзшей землёй.
Иногда ей всё ещё хотелось позвонить Сергею — просто из привычки. Спросить, как дела, что ел, как его “компьютер”.
Но она останавливала себя: нет, хватит.
Однажды вечером позвонил он сам.
— Алин, — его голос был усталый, без прежнего нахальства. — Я тут подумал… Может, встретимся? Поговорим спокойно. Без нервов.
— Зачем? — спросила она.
— Ну, я дурак, признаю. Не хотел тебя обижать. Просто… у меня не получалось ничего. Ни с работой, ни с делами. А ты вроде как единственная, кто меня понимал.
— Я тебя понимала, Серёж, — спокойно ответила она. — Только ты не захотел понять меня.
— Ну прости. Я ведь люблю тебя.
Алина молчала. Раньше эти слова били точно в сердце, а теперь звучали как что-то выцветшее, чужое.
— Любовь — это когда уважаешь. А ты любил только себя, — сказала она и нажала “сбросить”.
Телефон завибрировал снова через минуту. Она не взяла.
И впервые почувствовала не вину, а лёгкость.
На выходных они с подругами встретились в кафе. Оля пришла с новым парнем, Марина — с младшим братом, студентом. Все смеялись, обсуждали новости, ругали коммуналку, жаловались на начальников. Обычные разговоры, обычная жизнь.
Только Алина ловила себя на мысли, что впервые за долгое время ей не хочется бежать домой проверять, не обиделся ли кто-то, не ждёт ли.
Она просто есть.
Сидит, пьёт кофе, слушает чужие голоса и чувствует, как возвращается к себе.
— Ну и как там? — спросила Оля, откинувшись на спинку стула.
— Честно? — Алина усмехнулась. — Сначала было дико страшно. Потом пусто. А теперь… спокойно.
— Вот! — Оля ткнула пальцем. — Это и есть свобода. Когда спокойно.
Алина улыбнулась. Не восторженно, не напоказ. Просто тихо, по-настоящему.
Вечером, вернувшись к маме, она увидела в мессенджере новое сообщение. От Сергея.
Одно слово:
“Прости.”
А потом ещё одно:
“Я устроился на работу.”
Без фото, без деталей, без оправданий. Просто факт.
Алина долго смотрела на экран. Сердце кольнуло — не от тоски, скорее от какой-то грусти за потраченное время.
Хорошо, если у него и правда что-то изменится. Только теперь — не для неё.
Она набрала ответ:
“Рада, что у тебя всё налаживается. Береги себя.”
И поставила телефон на беззвучный режим.
Через месяц она сняла небольшую квартиру — однушку в старом доме недалеко от работы. Потёртый паркет, облезлые обои, запах старости — но своя.
Первые дни всё давалось тяжело: покупки, счета, бытовуха. Но с каждым утром она вставала с кровати с мыслью — я сама решаю, что будет дальше.
В выходные купила фикус — зелёный, живой. Поставила у окна.
— Будем расти вместе, — сказала ему, улыбаясь.
Мама принесла старую скатерть, подруги помогли с мебелью.
Постепенно квартира наполнилась звуками — чайник, радио, тихая музыка по вечерам. Без раздражающего “клац-клац” клавиатуры из соседней комнаты.
Однажды, идя на работу, она поймала себя на том, что humming себе под нос. Просто так. Без причины.
А вечером написала Оле:
“Знаешь, я ведь правда счастлива.”
Оля ответила эмодзи с сердцем.
Зима пришла рано. В окна била снежная крупа, ветер завывал в щелях. Алина сидела на подоконнике с кружкой чая, смотрела, как по улице спешат люди.
Мир снова казался большим. Не страшным — просто большим, как в детстве.
На телефоне всплыло напоминание — “День рождения”. Год прошёл с того самого дня, когда всё началось.
Она поставила таймер на духовке — пекла шарлотку. Себе. Без повода, без гостей. Просто потому, что хотелось.
И когда запах яблок наполнил кухню, Алина поняла: дом — это не стены и не прописка в паспорте. Это место, где тебе спокойно.
А спокойствие пришло только сейчас.
Она выключила духовку, налила себе вина, посмотрела в окно и сказала вслух, почти шёпотом:
— Спасибо, что ушла тогда.
И улыбнулась.
За окном снег укрывал город, а в её квартире было тепло, тихо и чисто.
Без крика. Без стука клавиш. Без чужих слов о том, “кому ты нужна”.
Теперь она знала — нужна себе. И этого более чем достаточно.
Конец.