Ключи в дверь. Поворот. Щелчок. И вот я уже дома — уставшая, измотанная, с тяжёлыми пакетами в руках. Сумка сползает с плеча, пакеты — на пол. Хочется просто рухнуть на диван и забыться. Но не тут-то было.
— Татьяна! — голос Лёши гремит из комнаты, будто гром среди ясного неба. — Ты что там опять натворила?!
Я замираю. Сердце ухает куда-то вниз. Что теперь? Что я сделала не так? Не так поставила тарелки? Не так сложила его вещи? Или снова забыла купить что-то из его длинного списка желаний?
— Машину! — он выходит в коридор, красный, взъерошенный, в домашних штанах и застиранной футболке. — Ты её как припарковала?! Ты вообще соображаешь, что делаешь?!
Я моргаю. Машину? Серьёзно? Я её поставила там, где всегда ставлю — у подъезда, под окнами. Немного криво, может быть. Ну и что? Место своё я заняла, никому не мешаю.
— Лёша, я устала, — выдыхаю я, снимая куртку. — Какая разница, как я её поставила? Главное, что поставила.
— Какая разница?! — он хватается за голову, будто я сказала что-то совершенно невероятное. — Да ты хоть понимаешь, что это моя машина?! Я на ней езжу! А ты её паркуешь как корова!
Моя машина. Вот оно. Это словосочетание звучит в его устах так естественно, будто он и правда её купил. Будто это он каждый месяц отдавал треть зарплаты в кредит. Будто это он оформлял все документы, стоял в очередях, заправлял по дороге на работу.
— Лёша, — я поворачиваюсь к нему, и что-то внутри меня щёлкает. — Это не твоя машина. Это моя машина. Я её купила. Я за неё плачу. Я заправляю. Я мою. Ты на ней только ездишь.
Тишина. Он смотрит на меня с таким недоумением, словно я вдруг заговорила на каком-то непонятном наречии.
— Повтори-ка, — бросает он, и голос звучит тише обычного, но в этой тишине чувствуется что-то угрожающее.
— То, что есть, — я чувствую, как внутри поднимается волна. Долгая, тяжёлая волна, которую я сдерживала бог знает сколько времени. — Ты живёшь за мой счёт, Лёша. Уже два года. Два года я одна плачу за всё — за квартиру, за еду, за коммуналку, за эту чёртову машину. А ты орёшь на меня из-за того, что я её не так поставила?!
Он молчит. Лицо его каменеет. А я продолжаю — потому что остановиться уже не могу.
— Я устала быть дойной коровой! — голос мой дрожит, но я не сдерживаюсь. — Я устала работать на двоих, тащить всё на себе, слушать твои претензии и делать вид, что всё нормально! Ничего не нормально, Лёша! Совсем ничего!
— Ты эгоистка, — бросает он холодно. — Вот кто ты. Эгоистка. Я тебе помогаю по дому, а ты мне в лицо плюёшь.
Помогаешь? Я чуть не смеюсь. Помогаешь — это когда ты раз в неделю выносишь мусор? Или когда ты «готовишь» — то есть разогреваешь в микроволновке то, что я приготовила вчера?
— Лёша, уходи, — говорю я тихо. — Просто уйди. Мне нужно побыть одной.
Он фыркает, разворачивается и уходит в комнату. Дверь хлопает. Я стою посреди коридора, дрожащая, с комком в горле. И впервые за долгое время понимаю: я не могу так больше. Не могу и не хочу.
Утро начинается как обычно. Будильник. Душ. Кофе. Я собираюсь на работу, а Лёша ещё спит — он всегда спит до обеда. Ему не нужно никуда торопиться. У него нет работы. Уже два года.
Когда мы только начинали жить вместе, он обещал, что это временно. Что он найдёт что-то получше. Что нужно просто немного подождать. Я ждала. Месяц. Два. Полгода. Год. А потом перестала считать.
Он не искал. Он листал телефон, играл в компьютерные игры, встречался с друзьями. А я работала. Я работала за двоих. Приходила домой уставшая, готовила, убирала, стирала. А он лежал на диване и говорил, что у него «депрессия» и «кризис личности».
Я открываю шкаф — мне нужно достать блузку. Но там нет места. Совсем. Потому что Лёша занял всё пространство своими вещами. Его куртки, его толстовки, его джинсы. Моя одежда втиснута в один угол, помята, сдавлена.
— Лёша, — говорю я, заходя в комнату. — Можешь освободить мне хоть половину шкафа? Мне негде хранить свои вещи.
Он даже не поднимает глаз от телефона.
— Потом, — бормочет он.
Потом. Всегда потом. Я выдыхаю, закрываю глаза, возвращаюсь к шкафу. Достаю помятую блузку, разглаживаю её руками. И снова чувствую этот комок в горле.
На работе я не могу сосредоточиться. Весь день думаю об одном и том же. О том, как он кричал на меня вчера. О том, что я сказала ему в ответ. О том, что я больше не могу так жить.
Вечером я звоню подруге — Оксане. Она единственная, кто знает, что у меня творится дома. Она единственная, кто не говорит мне: «Ну, ты же его любишь, потерпи». Она говорит правду. Иногда жёсткую, но правду.
— Танюх, ты боишься остаться одна, — говорит она после того, как я выливаю на неё всё, что накопилось. — Вот и терпишь. А он это чувствует. Он знает, что ты никуда не денешься. И пользуется.
Я молчу. Потому что она права. Я боюсь. Боюсь пустоты. Боюсь тишины. Боюсь смотреть в зеркало и видеть там женщину, которая осталась одна.
— Но знаешь что самое страшное? — продолжает Оксана. — Самое страшное — это не остаться одной. Самое страшное — это остаться с человеком, который тебя не уважает. Потому что тогда ты теряешь не его. Ты теряешь себя.
Эти слова застревают во мне, как заноза. Я теряю себя. Да. Именно это и происходит. Каждый день я живу как на пороховой бочке — жду, когда рванёт. Очередной скандал, очередная придирка. А когда я последний раз думала о себе? Даже не помню.
Дома меня встречает запах сигарет. Я замираю на пороге. Снова. Снова он курил в квартире. Хотя я просила. Хотя я умоляла. Хотя мне от этого дурно.
— Лёш, — говорю, переступая порог комнаты, — опять дымил тут?
Он развалился на диване, вокруг — пустые банки из-под пива и переполненная пепельница. Рядом с ним — его друзья. Трое. Они смотрят на меня, ухмыляются.
— Да, — бросает он небрежно. — А что?
— А то, что я тебя просила не курить в квартире! — голос мой срывается на крик. — Мне от этого плохо! Я не могу дышать!
— Тань, не психуй, — один из его друзей — Серёга, кажется — хмыкает. — Мы тут недолго. Посидим ещё чуток и пойдём.
Недолго. Они сидят здесь уже три часа. Они сидят здесь почти каждый день. Они пьют моё пиво, едят мои чипсы, курят в моей квартире. И я должна молчать. Потому что это «друзья Лёши», а значит, я не имею права возражать.
— Убирайтесь, — говорю я тихо.
— Что? — Лёша поднимает на меня глаза.
— Убирайтесь отсюда. Все. Сейчас же.
Повисает тишина. Серёга переглядывается с остальными. Лёша медленно встаёт.
— Ты что, совсем охамела? — говорит он угрожающе. — Это мой дом!
— Нет, — отвечаю я, и голос мой звучит удивительно твёрдо. — Это мой дом. Квартира оформлена на меня. Я за неё плачу. И я имею право решать, кто здесь находится. А вас я не приглашала.
Друзья Лёши быстро собираются и уходят, бормоча что-то невнятное. Лёша остаётся. Смотрит на меня с ненавистью.
— Ты пожалеешь, — бросает он.
Но я уже не боюсь. Потому что внутри меня наконец что-то сломалось. И я понимаю: мне всё равно. Пусть он злится. Пусть угрожает. Я больше не позволю ему управлять моей жизнью.
На следующий день я иду к нотариусу. Узнаю, как правильно оформить выселение. Юрист объясняет мне: если человек не прописан и не платит за квартиру, я имею полное право попросить его съехать. Мне становится легче. Я не одна. Закон на моей стороне.
Вечером я снова разговариваю с Оксаной. Она поддерживает меня, говорит, что я молодец, что наконец-то решилась.
— А если он не уйдёт? — спрашиваю я.
— Уйдёт, — уверенно отвечает она. — Потому что ему некуда деваться. Он привык жить за твой счёт. Но когда ты перестанешь это позволять, он сам уползёт. Таких я видела.
Я думаю об этом всю ночь. Лежу, смотрю в потолок, слушаю его храп за стеной. И впервые за долгое время не чувствую ни жалости, ни вины. Я чувствую только усталость. И решимость.
Утро. Лёша встаёт поздно, как всегда. Я уже собралась, позавтракала, приготовила себе обед с собой. Он выходит на кухню, зевает, наливает себе кофе из моей турки.
— Тань, — говорит он небрежно, даже не глядя на меня. — Заедешь сегодня на сервис, заберёшь машину? Там техосмотр закончился.
Я медленно поворачиваюсь к нему. Смотрю. Он стоит, опираясь на стол, в своих вечных домашних штанах, с чашкой в руке, и спокойно ждёт моего ответа. Как будто всё нормально. Как будто я ему что-то должна.
— Нет, — говорю я.
— Что — нет? — он поднимает брови.
— Нет, я не заеду. Заедешь сам.
Он смеётся. Коротко, зло.
— Ты чего, Танюха? Опять нервы? Я же говорю — там техосмотр. Мне машина нужна.
— Машина не твоя, — отвечаю я спокойно. — И ты на неё больше не поедешь.
Тишина. Он ставит чашку на стол. Медленно. Выпрямляется. Смотрит на меня так, будто я сошла с ума.
— Что ты несёшь?
— Через две недели ты съезжаешь, — говорю я, и голос мой звучит ровно, без дрожи. — Собирай вещи. Машину оставляешь — она на меня оформлена. Ключи тоже оставляешь.
Он молчит. Потом начинает смеяться. Громко, истерично.
— Серьёзно сейчас? — он прыскает со смеху. — Ты и правда веришь, что я отсюда съеду? Танюх, ты меня рассмешила.
Я достаю из сумки распечатанные листы. Кладу их на стол перед ним.
— Вот список хостелов, — говорю я. — Недорогих. Можешь выбрать любой. А вот — вакансии. Я нашла несколько подходящих. Грузчик, курьер, охранник. Ничего сложного. Зарплата небольшая, но на первое время хватит.
Он смотрит на листы, потом на меня. Лицо его темнеет.
— Ты что, мать твою, издеваешься?!
— Нет, — отвечаю я. — Я просто больше не хочу жить с человеком, который меня не уважает. Который орёт на меня, живёт за мой счёт и считает это нормальным.
— Я тебя не уважаю?! — он повышает голос. — Да я тебе два года помогал! Я тебе готовил, убирал, поддерживал! А ты — неблагодарная стерва!
— Лёша, — говорю я устало. — Ты не готовил. Ты разогревал в микроволновке то, что я готовила. Ты не убирал. Ты раз в неделю выносил мусор. Ты не поддерживал. Ты сидел на диване и играл в игры, пока я работала и приносила деньги.
— Да у меня депрессия! — кричит он. — Ты не понимаешь! Я не могу работать!
— Но ты можешь целыми днями сидеть с друзьями, курить, пить пиво и играть в приставку, — говорю я. — Депрессия, значит. Очень избирательная депрессия.
Он хватается за голову, начинает ходить по кухне. Нервно, резко.
— Ты меня бросаешь, — говорит он, и в голосе его появляются жалобные нотки. — Танюх, ну как так можно? Мы же вместе столько времени. Я тебя люблю.
Любишь. Это слово звучит так фальшиво, что мне становится смешно. Я усмехаюсь.
— Лёша, ты любишь не меня. Ты любишь то, что я тебя содержу. То, что у тебя есть крыша над головой, еда, машина, деньги на сигареты и пиво. Ты любишь удобство. А я тебе нужна только как источник этого удобства.
— Это не так! — он бьёт кулаком по столу. — Ты просто не видишь, как мне тяжело!
— Мне тоже тяжело, — отвечаю я тихо. — Но я продолжаю работать. Продолжаю платить за всё. Продолжаю жить. А ты просто сдался. И решил, что я буду тащить тебя на себе. Но я больше не буду, Лёша. Хватит.
Он смотрит на меня долго. Потом резко разворачивается и уходит в комнату. Хлопает дверью. Стою посреди кухни, гляжу на эти листки с адресами и вакансиями. Сделала. Наконец решилась.
Две недели тянутся в какой-то вязкой тишине. Мы почти не перекидываемся словами. Иногда бросает колкие замечания, пытается задеть, вызвать чувство вины. Но я молчу. Я просто жду.
Он собирает вещи медленно, демонстративно. Пытается показать, как ему тяжело, как он страдает. Но мне всё равно. Внутри меня уже нет ни жалости, ни сожаления. Есть только тихое облегчение.
И вот наступает день, когда он уходит. Собирает последние вещи, берёт сумки, стоит у двери. Смотрит на меня с укором.
— Ты пожалеешь, — говорит он. — Останешься одна. И поймёшь, что натворила.
— Может быть, — отвечаю я спокойно. — Но это будет моя жизнь. И мой выбор.
Он уходит. Дверь закрывается. Стою в прихожей после его ухода. Тихо. И вдруг понимаю — грудь не сдавлена, дышу свободно. Впервые за кучу времени.
Прошла неделя. Открываю глаза — и сразу ощущаю эту тишину. Никакого храпа, никаких криков. Никаких громких голосов, никаких требований, никаких претензий. Просто тишина. И она не пугает меня. Наоборот — она успокаивает.
Поднимаюсь, ставлю турку на плиту, устраиваюсь на кухне с чашкой. Смотрю за окно — там весна начинается. Деревья покрылись первыми листьями, воздух пахнет свежестью и чем-то новым. Я улыбаюсь. Давно не улыбалась просто так, без причины.
Квартира стала другой. Разобрала его барахло, освободила наконец шкаф. Разложила свои вещи как душе угодно. Ту самую картину повесила — он всё твердил, мол, ерунда какая-то. Поставила на подоконник цветы. Открыла окна настежь, проветрила каждый угол.
И впервые за долгое время я почувствовала, что это действительно мой дом. Не наш. Мой.
Лёша звонил пару раз. Первым делом жалость включал — мол, жить негде, холодно, одиноко. Потом в другую сторону пошёл: клялся-божился, что исправится, работу найдёт, другим человеком станет. Я слушала его спокойно и отвечала коротко:
— Я всегда тебе помогу, если ты сам себя уважаешь. Но не позволю жить за мой счёт и орать на меня.
После третьего звонка он перестал названивать. Может, нашёл кого-то другого, кто согласится его содержать. Может, наконец-то начал работать. Мне всё равно. Это больше не моя забота.
Оксана заехала ко мне вчера, привезла торт и цветы.
— Ну что, подруженька, — Оксана обняла меня за плечи, — свободна теперь?
— Свободна, — отвечаю, и слышу в собственном голосе такую твёрдость, что сама удивляюсь.
Сидим на кухне, кофе пьём, треплемся обо всём подряд. Она про работу, про своих мальчишек, про какую-то новую соседку. А я слушаю и думаю — когда же я последний раз вот так просто посидела? Без спешки, без этого камня на душе.
— Слушай, — Оксана прищурилась, разглядывая меня, — ты прямо преобразилась. На глазах. Полегчала что ли. Как будто сбросила со спины мешок.
Киваю. Точно подметила. Груз и правда спал — чужие запросы, чужая лень, чужое безделье. Больше не грызёт вина за то, что хочу жить по-своему.
И вот сегодня я наконец сделала то, о чём грезила с юности, но всё руки не доходили — записалась на рисование. Нашла студийку рядом, позвонила, спросила про занятия. Первое занятие — в субботу.
Когда я записывалась, администратор спросила:
— Вы раньше рисовали?
— Давно, — ответила я. — Очень давно. Ещё в школе.
— Ничего страшного, — улыбнулась она. — Главное — желание. Придёте?
— Обязательно, — сказала я. Первый раз за кучу лет почувствовала внутри что-то вроде радости.
Вечером полезла в кладовку, откопала старый альбом. Лежал там годами, запылился весь, страницы пожелтели. Открыла — а там мои древние рисунки. Корявые, детские, но честные такие. Цветы, деревья, портреты одноклассников. Я рисовала тогда всё, что видела. Рисовала, потому что мне нравилось. Потому что это приносило радость.
Потом была учёба, работа, отношения. Я забыла про рисование. Забыла про то, что когда-то мечтала стать художницей. Забыла про себя.
Но теперь я вспомнила. И я хочу вернуть это. Хочу опять ощущать эту радость — когда делаешь что-то ради себя, а не ради кого-то ещё.
Я закрыла альбом, положила его на стол. Завтра куплю новые краски, новые кисти, новый холст. Начну заново. С чистого листа. Во всех смыслах.
Я подхожу к зеркалу, смотрю на себя. Вижу женщину, которая устала, но не сломалась. Которая боялась, но всё равно решилась. Которая наконец-то позволила себе жить.
— Ты молодец, — говорю я своему отражению тихо. — Ты справилась.
И улыбаюсь. Искренне. Светло. Потому что я знаю: впереди ещё много трудностей, много вопросов, много неизвестности. Но теперь я не одна. Теперь со мной я сама. И этого достаточно.
Я выключаю свет, ложусь в кровать. За окном шумит ветер, где-то вдали лает собака, проезжает машина. Обычные звуки обычного вечера. Но для меня они звучат по-новому. Потому что это звуки моей жизни. Моей, а не чужой.
Я закрываю глаза и засыпаю. Легко. Спокойно. Без тяжести в груди, без страха перед завтрашним днём. Просто засыпаю. И знаю, что завтра проснусь снова — свободной, сильной, живой.