Я никогда не думала, что моя собственная семья станет для меня западней. Три года… Три долгих года я каждый месяц переводила деньги на банковский счёт, думая, что строю наше с Максимом будущее. А оказалось — строила будущее его матери.
Всё началось с того злополучного вечера в октябре. Я сидела за кухонным столом, разбирая семейные документы перед подачей декларации. Максим возился с телефоном, как обычно игнорируя домашние дела. А я перебирала бумаги: справки о доходах, банковские выписки, договоры…
И тут я наткнулась на кредитный договор. Мои глаза пробежали по строчкам, и сердце замерло. Заёмщик — Валентина Петровна Коломиец. Моя свекровь. Не мы с Максимом, как я думала все эти годы. Не наша семья. Валентина Петровна.
— Макс, — позвала я, и голос прозвучал как-то хрипло. — А кто у нас оформлял ипотеку?
Он даже не поднял головы от экрана:
— Мама же. Ты забыла? У неё кредитная история лучше была.
Забыла? Я ЗАБЫЛА? Как можно забыть такую важную деталь? А потом до меня дошло — мне просто никто об этом толком не объяснял. Тогда, три года назад, когда мы решили купить эту двушку в новостройке, мне сказали: “Не волнуйся, всё оформим, главное — деньги вноси”. И я вносила. Каждый месяц. Двадцать восемь тысяч рублей. Половину моей зарплаты.
— Максим, а на кого квартира записана? — спросила я, хотя уже понимала ответ.
Теперь он оторвался от телефона и посмотрел на меня с лёгким раздражением:
— На маму, конечно. Она же заёмщик. Ты что, сегодня странные вопросы задаёшь?
Странные вопросы? Я спрашиваю про квартиру, за которую плачу уже три года, и это странно?
В животе что-то оборвалось. Не просто неприятно кольнуло — именно оборвалось, как натянутая до предела струна. Я встала и пошла к шкаф, достала все документы, которые касались нашего жилья. Свидетельство о собственности — на имя Валентины Петровны. Договор купли-продажи — покупатель Валентина Петровна. Даже договоры с коммунальными службами — всё на неё.
А я что? Я кто здесь? Постоялец, который исправно платит за проживание?
— Максим, мне нужно поговорить с твоей мамой, — сказала я, стараясь сохранить спокойствие.
— Зачем? — он снова уткнулся в телефон. — Что-то случилось?
Что случилось? Да ничего особенного. Просто я три года была идиоткой.
Валентина Петровна явилась к нам на следующий день с пакетом пирожков и своим обычным снисходительным видом. Она вообще любила делать вид, что мы с Максимом — это большие дети, которых нужно опекать. А я, видимо, была самым неразумным из этих детей.
Больше никаких прав у тебя нет.
Я стояла там, в той кухне, и понимала, что меня три года обманывали. Планомерно, спокойно, с улыбкой на лице. Я работала, приносила деньги, платила чужие долги и думала, что инвестирую в нашу семью. А они просто использовали мою доверчивость.
— Максим, — обратилась я к мужу, — ты это слышишь? Твоя мать говорит, что я тут временный жилец.
— Ну не временный, — замялся он. — Просто… мама права. Квартира её, документы на неё. Но мы же семья! Живём все вместе.
— Семья? — я даже рассмеялась от удивления. — В семье люди друг друга не обманывают. В семье не делают из одного человека дойную корову для остальных.
Валентина Петровна возмутилась:
— Никто тебя коровой не делает! Ты живёшь в хорошей квартире, в центре города. За такую площадь другие люди арендную плату в полтора раза больше платят!
— Но я плачу не арендную плату, — возразила я. — Я плачу ипотеку. Чужую ипотеку. За квартиру, которая никогда не станет моей.
— А что ты хотела? — холодно спросила она. — Чтобы я тебе просто так недвижимость подарила?
Подарила? Да я сама её покупаю! Своими деньгами, своим трудом!
Максим неловко ёрзал на стуле:
— Девочки, ну зачем вы ссоритесь? Живём же как-то… Алин, может, не стоит поднимать эту тему?
Не стоит поднимать? Я три года живу в неведении о том, что у меня нет никаких прав на жильё, а он говорит — не стоит поднимать тему?
— Максим, — сказала я очень медленно, — ты понимаешь, что происходит? Твоя мать получает квартиру за мои деньги. Я плачу кредит, но квартира остаётся ей. Это честно?
— Честно, — твёрдо ответила Валентина Петровна. — Я взяла на себя ответственность за кредит. Если завтра что-то случится — отвечать буду я. А ты просто помогаешь семье.
Помогаю семье… Интересная формулировка. Получается, что когда я отдаю тридцать пять тысяч в месяц — это помощь семье. А когда я прошу честности — это жадность и неблагодарность.
— Хорошо, — сказала я. — Тогда давайте договоримся официально. Переоформим кредит на меня, или включите меня как созаёмщицу. Раз я плачу, то пусть у меня будут хоть какие-то гарантии.
Валентина Петровна побагровела:
— Ещё чего! Я что, дура, чтобы отдавать тебе свою квартиру? Нет уж, как оформила на себя, так и оставлю.
— Тогда я больше не плачу, — сказала я спокойно.
Наступила тишина. Максим испуганно смотрел то на меня, то на мать. Валентина Петровна открывала и закрывала рот, как рыба, выброшенная на берег.
— Как это — не платишь? — наконец выдавила она.
— Очень просто. Это ваша квартира, вы за неё и платите. А я найду себе съёмное жильё.
— Алина, ты что творишь? — Максим схватился за голову. — Мы же семья! Нельзя так!
— Можно, — ответила я. — Семья — это когда все равны. А здесь я обслуживающий персонал.
И тогда я поняла самое главное: Максим не возмущался несправедливостью. Он возмущался тем, что я больше не хочу эту несправедливость терпеть.
— Ну и что мы будем делать? — растерянно спросил он. — Где жить будем?
— Вы будете жить здесь, с мамой. А я сниму квартиру и буду жить спокойно. Наконец-то.
В тот вечер я не спала. Лежала и смотрела в потолок, который, оказывается, тоже принадлежал не мне. Стены, пол, окна — ничего моего. Даже та полка, которую я своими руками прикрутила в ванной для моих кремов, — и та не моя.
Я думала о том, как три года назад мы с Максимом мечтали о собственном жилье. Как я радовалась, когда банк одобрил кредит. Как мы выбирали обои, планировали, где поставим диван, куда повесим телевизор. И как я гордилась тем, что мы с ним такие взрослые, ответственные — берём ипотеку, строим семью, планируем детей.
А оказалось, что планировала только я. Максим планировал жить в маминой квартире на мои деньги. А Валентина Петровна планировала, чтобы кто-то другой выплачивал её ипотеку.
И самое страшное — я поняла, что они оба считают это нормальным.
Утром я поехала к юристу. Светлана Викторовна принимала в маленьком офисе рядом с нашим домом. Я объяснила ситуацию, показала документы.
— Юридически, — сказала она, изучив бумаги, — квартира принадлежит свекрови. Вы не являетесь созаёмщицей, ваше имя нигде не фигурирует. Даже если докажете, что платили ипотеку, максимум, на что можете рассчитывать — это возврат денег через суд. И то не факт.
— А если я перестану платить?
— Вас никто не может заставить платить чужой кредит. Но тогда банк будет требовать деньги с заёмщицы — с вашей свекрови.
— А если она не сможет платить?
— Тогда квартиру продадут за долги.
Я вышла от юриста в каком-то оцепенении. Получается, я три года добровольно загоняла себя в ловушку. Платила чужие долги и при этом думала, что инвестирую в своё будущее.
Дома меня ждал Максим с виноватым лицом:
— Алин, мама сказала, что вы поругались. Ну зачем ты её расстраиваешь?
— Я её расстраиваю? — не поверила я своим ушам. — Максим, ты понимаешь, что происходит? Твоя мать три года обманывает меня. Я плачу за квартиру, которая мне не принадлежит и никогда не будет принадлежать.
— Ну и что? — он искренне не понимал. — Мы же всё равно здесь живём. Какая разница, на кого оформлено?
Какая разница? Разница огромная! Если завтра ваша мама решит меня выгнать — она может это сделать. И я останусь без квартиры, без денег, которые вложила, без всего. А она получит жильё, которое я три года оплачивала.
Но он этого не понимал. Для него я была удобным приложением к его жизни. Приложением, которое работает, платит, не скандалит и не требует лишнего внимания.
— Максим, я хочу, чтобы мы переоформили квартиру на нас двоих. Или хотя бы включили меня в договор как созаёмщицу.
— Зачем? — он посмотрел на меня так, будто я предложила ему продать почку. — Мама никогда на это не согласится. Да и зачем ей лишние проблемы?
Лишние проблемы… А мои проблемы его не волнуют.
— Если ты не готов решить этот вопрос, то я перестаю платить ипотеку, — сказала я твёрдо.
— Ты не можешь так поступить! — испугался он. — А где мы тогда жить будем?
— Ты будешь жить с мамой. А я найду съёмную квартиру.
— Алин, ты что, хочешь нас разрушить?
Разрушить? Но у нас уже ничего нет. Нет общих планов, нет общих целей, нет даже общего дома. Есть только моё желание жить по-человечески и их желание меня использовать.
Я дала Максиму неделю на размышления. Неделю, чтобы он поговорил с матерью, обратился к юристу, нашёл компромисс. Неделю, чтобы он выбрал между женой и мамой.
Он выбрал маму.
— Алина, — сказал он в конце недели, — мама не хочет переоформлять квартиру. Она боится, что потеряет её. Пойми её — это всё, что у неё есть.
— А что есть у меня? — спросила я. — У меня есть право платить чужой кредит?
— У тебя есть дом. У тебя есть семья.
— У меня есть иллюзия семьи. И чужой дом, где я гость.
Он замолчал. А потом сказал то, что окончательно меня добило:
— Может, не стоит ссориться? Живём же как-то…
Как-то… Да, мы жили как-то. Я как-то работала, как-то отдавала половину зарплаты, как-то мирилась с тем, что меня не считают за человека. А они как-то пользовались моей добротой и наивностью.
Но я больше не хотела жить “как-то”.
В понедельник я перестала переводить деньги на ипотечный счёт. Во вторник сняла с работы отгул и поехала смотреть съёмные квартиры. В среду Валентина Петровна прибежала к нам в слезах:
— Алина, что ты делаешь? Банк звонил, сказали, что платёж просрочен!
— Я больше не плачу чужую ипотеку, — спокойно ответила я.
— Как это — чужую? Ты же здесь живёшь!
— Я здесь живу, но квартира не моя. Вы сами мне это объяснили.
— Но у меня нет таких денег! — она растерянно смотрела на сына. — Максим, скажи ей что-нибудь!
Максим молчал. Наконец он тихо сказал:
— Алин, ну ты же понимаешь… Если мама не будет платить, квартиру заберут.
— Понимаю. И что?
— Как — что? Мы останемся на улице!
— Вы останетесь на улице. Я сниму квартиру и буду жить спокойно.
Они смотрели на меня как на предательницу. Как на человека, который вдруг перестал быть удобным и покладистым. А я впервые за три года чувствовала себя свободной.
В четверг я внесла предоплату за однокомнатную квартиру в том же районе. В пятницу начала собирать вещи. У меня оказалось не так много личных вещей — большинство покупок мы делали “на семью”, то есть на Валентину Петровну.
— Ты серьёзно уезжаешь? — спросил Максим, глядя на мои сумки.
— Серьёзно.
— А как же мы?
— А что — мы? — я обернулась к нему. — Максим, три года я жила в чужой квартире, платила чужие долги и думала, что это нормально. Потому что вы мне внушили, что это нормально. Но это не нормально. Это называется “использовать человека”.
— Мы тебя не использовали! — возмутился он. — Мы же семья!
— Семья — это когда люди поддерживают друг друга. А не когда одного человека делают дойной коровой, а потом ещё и виноватой в том, что она посмела возмутиться.
Он попытался меня обнять:
— Алин, ну давай как-нибудь решим эту проблему…
— Мы могли решить её неделю назад. Ты выбрал не решать.
— Но ты же меня любишь!
— Люблю. Но себя я тоже люблю. И больше не хочу жертвовать собой ради людей, которые этого не ценят.
Я ушла в субботу утром. Валентина Петровна к тому времени уже успела обзвонить всех родственников, рассказывая, какая я неблагодарная. Максим отмалчивался и делал вид, что его это не касается.
А я сидела в своей новой квартире — маленькой, но своей — и впервые за три года чувствовала, что дышу полной грудью.
Моя новая начальница, Елена Сергеевна, узнав о моей ситуации, сказала просто:
— Молодец, что ушла. Ты не обязана быть жертвой чужой жадности.
А я и не знала, что не обязана. Мне казалось, что если ты вышла замуж, то должна терпеть всё, что тебе преподносят. Оказалось — не должна.
Через месяц после моего переезда Максим начал звонить. Сначала робко, потом настойчивее:
— Алин, мама совсем плохо себя чувствует. Из-за стресса давление скачет.
— Мне жаль, что она болеет. Но это не мои проблемы.
— Алин, ну вернись! Мы что-нибудь придумаем с квартирой.
— Что именно придумаете?
— Ну… поговорим с мамой. Может, она согласится тебя в документы вписать.
— Максим, мы уже говорили об этом. Твоя мама ничего менять не будет. А я не хочу возвращаться к прежней жизни.
— Но я же тебя люблю!
— Если бы любил, то месяц назад поддержал бы меня, а не свою маму.
Он замолчал. А потом сказал:
— Алин, но ведь нельзя же так… из-за какой-то квартиры семью разрушать.
Из-за какой-то квартиры… Он так и не понял, что дело не в квартире. Дело в том, что меня не уважают. Не считают равной. Используют и при этом ещё обижаются, когда я возмущаюсь.
К концу второго месяца Валентина Петровна не выдержала. Она просрочила два платежа подряд — у неё просто не было таких денег. Её пенсии хватало только на коммунальные и еду. А двадцать восемь тысяч в месяц — это была моя зарплата.
Банк начал звонить ей каждый день. Потом пришло уведомление о начале процедуры взыскания. Валентина Петровна поняла, что может лишиться квартиры, и запаниковала.
Она даже пришла ко мне домой — каким-то образом узнала адрес. Стояла на пороге с красными глазами:
— Алина, ну помоги! Я же не специально так получилось!
— Валентина Петровна, вы три года обманывали меня. Делали вид, что мы вместе покупаем квартиру, а сами оформляли всё на себя.
— Я не обманывала! Просто… просто так вышло.
— Так не выходит. Так планируют.
— Ну хорошо, виновата я! Но что теперь делать? Квартиру заберут!
— Продавайте её. Закроете кредит и купите что-то поменьше на свои деньги.
— А где Максим жить будет?
— Максим взрослый мужчина. Пусть сам решает свои жилищные проблемы.
Она ушла, громко рыдая в подъезде. А я почувствовала… облегчение. Да, именно облегчение. Три года я считала себя виноватой в том, что мало помогаю семье, мало стараюсь, мало жертвую собой. А оказалось, что проблема не во мне. Проблема в том, что меня не уважают.
Ещё через месяц ко мне пришёл Максим. Не позвонил — пришёл. Стоял у двери с букетом цветов и виноватыми глазами:
— Алин, можно поговорить?
Я впустила его. Он огляделся по сторонам:
— Хорошая квартира. Уютная.
— Моя, — сказала я просто.
— Алин, я понял, что был неправ. Мама продала квартиру. Закрыла кредит, купила себе однокомнатную. А я… я ушёл от неё.
— И где теперь живёшь?
— Снимаю комнату. Алин, я хочу к тебе вернуться. Я понял, что без тебя не могу.
Я посмотрела на него — на мужчину, с которым прожила четыре года. На человека, которого когда-то любила. И поняла, что не чувствую ни злости, ни обиды. Ничего не чувствую.
— Максим, а что изменилось?
— Как что? Я понял свою ошибку!
— А в чём ошибка?
— Ну… я должен был тебя поддержать. Должен был заставить маму переоформить квартиру.
— И всё?
— А что ещё?
Я налила нам кофе и села напротив него:
— Максим, проблема не в квартире. Проблема в том, что ты не считаешь меня равной себе. Для тебя я — это удобное приложение к твоей жизни. Я должна работать, приносить деньги, не возмущаться и не требовать к себе уважения.
— Это неправда!
— Тогда объясни мне: почему три года я платила ипотеку, а ты ни разу не поинтересовался, на кого оформлены документы? Почему когда я подняла этот вопрос, ты сказал: “Может, не стоит ссориться”?
Он молчал.
— Максим, я больше не хочу быть в отношениях, где меня не уважают. Где моё мнение ничего не значит. Где я должна всё время что-то доказывать и за что-то извиняться.
— Но я же изменился!
— За три месяца? — я покачала головой. — Нет, Максим. Ты не изменился. Ты просто испугался остаться один. Это разные вещи.
— Алин, но мы же любим друг друга!
— Ты любишь удобную женщину, которая не создаёт проблем. А я люблю мужчину, которого рядом со мной нет.
Он ушёл тихо, не скандалил, не угрожал. Наверное, понял, что я не вернусь.
А я осталась в своей маленькой квартире и впервые за долгое время подумала о будущем. Не о том, как выжить или как угодить кому-то. А о том, чего я хочу от жизни.
Я хотела уважения. Хотела, чтобы со мной считались. Хотела строить отношения на равных, а не быть удобным банкоматом с ногами.
И знаете что? Это оказалось не так сложно. Надо было просто перестать соглашаться на меньшее.
Сейчас прошло полгода с тех пор, как я ушла. Я подала документы на льготную ипотеку — оказывается, молодым семьям дают хорошие условия. Даже одиноким молодым женщинам. Через полгода смогу купить свою квартиру. Свою настоящую.
Максим иногда звонит. Спрашивает, как дела, рассказывает новости. Мы разговариваем вежливо, как старые знакомые. Валентина Петровна, говорит он, обиделась на весь мир и никого не хочет видеть. Живёт в своей однокомнатной квартире и жалуется соседкам на неблагодарную сноху.
А я не жалуюсь ни на кого. Я просто живу. Своей жизнью, в своей квартире, на свои деньги. И впервые за долгое время чувствую себя по-настоящему дома.
Иногда я думаю: а что, если бы тогда, три года назад, Валентина Петровна честно сказала — квартира будет моя, но ты можешь жить в ней за деньги? Если бы Максим сразу объяснил — мы не строим общее будущее, мы помогаем моей маме купить жильё?
Знаете, что? Я бы ушла сразу. Потому что не согласилась бы на такие условия. А они это понимали. Поэтому и обманывали меня три года. Потому что знали — если я узнаю правду, то не стану играть в их игру.
Но правда всё равно выплыла наружу. Как обычно и бывает.
И теперь я знаю главное: никто не имеет права использовать твою доброту против тебя. Никто не имеет права заставлять тебя жертвовать собой ради чужого комфорта. И никто не имеет права обижаться на тебя за то, что ты отказываешься быть жертвой.
Даже если этот “никто” — твоя семья.
Потому что настоящая семья — это те люди, которые ценят тебя и поддерживают. А не те, которые используют и требуют благодарности за это использование.
Я выбрала себя. И знаете что? Это было правильное решение.