Марина Александровна сидела в кресле, чуть поджав ноги, держа в руках фарфоровую чашку с тонким ободком, по которому бегал золотой узор. Чай остыл, но она, кажется, не замечала. Лицо было спокойным, только в глазах мерцала какая-то особая теплота — или это было предвкушение разговора, который вот-вот начнется.
— Ника, дорогая, — мягко произнесла она, словно стараясь обволочь словами. — Я так рада, что ты стала частью нашей семьи.
Вероника, севшая на диван напротив, улыбнулась, машинально приглаживая салфетку на журнальном столике. Этот жест — бессмысленный, почти детский — выдавал легкое волнение. Она привыкла нравиться, привыкла к тому, что ее старания замечают. Особенно приятно было слышать похвалу от Марины Александровны: свекровь не была щедра на комплименты. Редкий случай.
— Спасибо, — отозвалась она тихо. — Мне тоже очень приятно.
— Какая ты хозяйка, просто диву даешься! — продолжала Марина Александровна, поводя взглядом по комнате. — Все блестит, все на своих местах. И красиво-то как… Тимур попал в надежные руки, это точно.
Теплая волна прокатилась по груди Вероники. Она оглядела гостиную — светлые стены, аккуратно подобранные шторы, журнальный столик с букетом гербер. Эта трешка была ее гордостью. Каждый уголок обдуман, каждое решение взвешено: от цвета плитки в ванной до формы дверных ручек. Ремонт она делала сама, еще до того, как встретила Тимура. Все сама. И, надо признать, вышло так, как мечталось.
— Я старалась, — сказала она и чуть заметно улыбнулась.
— Видно, — кивнула Марина Александровна, приподнимая чашку и делая глоток. — Только знаешь, о чем я думаю?
Вероника вопросительно подняла взгляд.
— О внуках, — протянула свекровь, и в голосе ее зазвенела нотка мечтательности. — Представляешь, как здорово будет, когда по дому забегают маленькие ножки? Когда тут раздастся детский смех?
Щеки Вероники порозовели. Тема детей всегда была для нее болезненно-сладкой. Они с Тимуром решили подождать — год-два, не больше. Хотелось пожить для себя, насладиться тишиной и покоем. Но объяснять это Марине Александровне казалось лишним.
— Скоро, — сказала она тихо, почти шепотом. — Мы думаем об этом.
— Не затягивайте, дорогие, — мягко, но с нажимом добавила свекровь. — Время летит, а мне так хочется понянчить внучат.
Вероника улыбнулась, но уже без прежней легкости.
Через два дня вечером Тимур вернулся с мрачным лицом. В руках у него был белый конверт, который он вертел так, будто хотел разорвать.
— Ника, посмотри, что это, — сказал он, едва переступив порог кухни. — Счет за воду. Какая-то космическая сумма.
Вероника вытерла руки о полотенце, взяла конверт. Цифры действительно выглядели неправдоподобно.
— Ошибка, — уверенно сказала она. — Иначе не может быть.
Тимур сел за стол, тяжело вздохнув.
— Я звонил в управляющую компанию. Ноль реакции. Говорят, надо приходить лично.
— Схожу завтра, — сказала она, стараясь звучать ободряюще. — После работы.
Он кивнул, но по лицу было видно — раздражение не уходило. Тимур замолчал, уставился в тарелку, начал рассеянно крутить вилку.
— Знаешь, что бесит больше всего? — вдруг сказал он. — То, как они со мной разговаривали. Как с пустым местом. Потому что я не собственник. Ты понимаешь?
Вероника положила руку ему на плечо, мягко сжала.
— Тим, ну перестань. Они со всеми так. Это их стиль общения.
— Может быть, — пробормотал он, но глаза остались мрачными.
На следующий день вечером в дверь позвонили. На пороге стояла Марина Александровна. Вид у нее был тревожный, губы сжаты.
— Можно я присяду? — спросила она, не дожидаясь ответа и проходя в гостиную.
Вероника поспешила заварить чай, но гостья отказалась от угощения.
— Тимур рассказал мне про управляющую компанию, — начала она с порога. — Как они с ним обошлись! Как будто он никто!
Вероника удивленно подняла брови.
— Да ладно, Марина Александровна, ерунда. Мы все решим.
— Ерунда? — вспыхнула свекровь. — Он чувствует себя квартирантом! Как тебе не понятно? Мужчина должен быть хозяином в доме! А какой он хозяин, если квартира не его?
Холодок пробежал по спине Вероники. Разговор уходил в сторону, которая ей не нравилась.
— Но мы все решаем вместе, — возразила она спокойно. — И ремонт делали вместе, и мебель выбирали.
— Ника, милая, — вздохнула свекровь, — ты девочка умная, но пойми: мужчине важно чувствовать уверенность. А сейчас у него нет этой уверенности.
Вероника молчала. Внутри поднималась тревога, как вода в старом кране, который забыли закрутить.
Две недели прошли в странной тишине. Тимур стал отстраненным. Он поздно возвращался, говорил мало, в глазах стояла усталость — или, может, что-то похуже. Вероника старалась не тревожить его вопросами, но ощущала: гроза близко.
И вот однажды утром он положил перед ней папку. Лицо было решительное, как у человека, принявшего трудное, но окончательное решение.
— Ника, — сказал он. — Нам нужно поговорить.
Она открыла папку — дарственная. На имя Тимура Сергеевича Волкова.
— Что это? — спросила она глухо.
— Это решение нашей проблемы, — спокойно произнес Тимур. — Ты переписываешь квартиру на меня. И у нас больше не будет недоразумений.
Вероника подняла на него глаза. В голове гудело.
— Тимур, ты серьезно? Ты хочешь, чтобы я отдала тебе свою квартиру?
— Не отдала. Переписала. Мы же семья.
Она медленно отодвинула папку.
— Семья — это одно. А собственность — другое. Эту квартиру я купила задолго до нашего знакомства.
— Но теперь мы живем здесь вместе! — повысил голос Тимур. — Я вкладываюсь в ремонт, плачу счета. Почему я должен оставаться квартирантом?
— Квартирантом? — переспросила она, чувствуя, как дрожат руки. — В доме своей жены?
— Да! — почти крикнул он. — Потому что у меня нет прав! Ты завтра можешь выгнать меня, и я останусь ни с чем.
— Тимур, я же не собираюсь тебя выгонять, — устало сказала она.
— Тогда перепиши квартиру! Если ты мне доверяешь, какая разница, на чье имя она оформлена?
Вероника посмотрела на него долго, внимательно, будто впервые. И поняла: вот он — переломный момент. После него ничего прежнего не останется.
Вечер был глухой и тягучий, как простокваша, забытой в тепле. Вероника сидела на кухне, уткнувшись в ладони. На столе остывал чай, к которому она так и не притронулась. Мысли бегали кругами, как загнанные лошади: «Почему он так сказал? Почему именно так?».
Она пыталась найти оправдание — для него, для себя, для этой странной истории с дарственной. Но каждое оправдание рассыпалось, как мокрый песок.
Когда-то она любила в нем умение шутить, легкость. Как он умел обнять так, что исчезали все тревоги. Где все это? Где Тимур, которого она знала? Остался мужчина с каменным лицом и папкой в руках.
В девять вечера раздался звонок. Вероника вздрогнула — сердце подпрыгнуло, как рыба в садке. Она, конечно, надеялась: Тимур. Но на пороге стояла Марина Александровна. Лицо ее было жестким, губы тонкой линией.
— Можно войти? — спросила она, и Вероника заметила в голосе ту сталь, которую не спрячешь ни вежливостью, ни улыбкой.
— Конечно, — ответила Вероника и отошла в сторону.
Свекровь прошла в гостиную, села на диван. Держалась прямо, словно сидела не в квартире у невестки, а в собственном доме.
— Ну и что ты наделала? — спросила она, не тратя время на прелюдии.
Вероника молча присела в кресло напротив.
— Обидела мужа, расстроила всю семью, — продолжала Марина Александровна, сверкая глазами. — Как тебе не стыдно?
— Я отказалась переписать квартиру, — спокойно сказала Вероника. — Только и всего.
— Только? — фыркнула свекровь. — Ты не понимаешь, что это значит для мужчины? Он теперь как сирота при живых родителях!
— Он мой муж, — сухо ответила Вероника. — Но квартира моя. Это факт.
Марина Александровна резко подалась вперед:
— Настоящая жена должна поддерживать мужа! А ты что делаешь? Ты ему нож в спину!
Вероника почувствовала, как что-то холодное и твердое встает внутри, словно камень.
— Поддержка — это одно, — произнесла она тихо, — а отдавать свою собственность — совсем другое.
— У жены не должно быть «своей» собственности! — повысила голос свекровь. — Все должно быть общим!
— Почему именно мое должно стать общим? — спокойно спросила Вероника. — Пусть Тимур оформит на меня свою машину. Или вашу дачу.
На мгновение Марина Александровна растерялась. Но быстро собралась:
— Ты умничаешь! — рявкнула она. — Муж сказал — значит, так надо. Ты обязана это сделать!
— Обязана? — переспросила Вероника, медленно вставая. — А может, хватит мне указывать, что я должна?
Марина Александровна вскочила тоже, лицо пунцовое.
— Как ты смеешь так разговаривать со мной? Я мать твоего мужа!
— И это не дает вам права распоряжаться моей жизнью, — холодно ответила Вероника.
Она направилась в спальню. За спиной гремел голос свекрови:
— Куда ты идешь? Я с тобой разговариваю!
Вероника открыла шкаф. Достала большую дорожную сумку. Начала складывать туда рубашки, джинсы, свитера Тимура. Движения были быстрыми, решительными.
— Что ты делаешь? — ахнула Марина Александровна.
— Собираю вещи вашего сына, — ответила Вероника, не поднимая глаз.
— Ты не можешь его выгнать! — закричала свекровь.
— Могу, — спокойно сказала Вероника. — Это моя квартира.
Она застегнула молнию, подняла сумку и вышла в прихожую. Свекровь семенила за ней, бледная от злости.
Вероника поставила сумку у двери.
— Передайте Тимуру, — сказала она ровно. — И учтите: в этой квартире больше нет места ни ему, ни вам.
Марина Александровна выдохнула, как из проколотого мяча.
— Ты еще пожалеешь! — прошипела она.
— Увидим, — ответила Вероника и захлопнула дверь.
На третий день позвонил Тимур. Она не брала трубку. На пятый — ответила.
— Ника, давай поговорим, — голос был мягким, почти умоляющим.
— О чем? — спросила она, подписывая заявление на развод.
— Я был неправ, — сказал он быстро. — Мама меня накрутила. Забудь про эту дарственную, ладно?
Вероника поставила подпись.
— Поздно, — ответила она. — Документы я уже подала.
Молчание в трубке было тяжелым, как свинец.
— Ника… мы же любим друг друга, — наконец сказал он.
— Любовь кончилась, Тимур, — спокойно сказала она. — В тот момент, когда ты принес мне эту папку.
Она отключила телефон. Села на диван. Смотрела в окно — там, за стеклом, серое небо, редкие снежинки. Мир был чист и холоден. И она вдруг почувствовала: жизнь вернулась к ней.
Ее квартира осталась с ней. Ее жизнь — тоже.
Финал.