Артем сидел на полу в своей комнате и тихо перебирал машинки. У него было их всего шесть — одна потерялась на даче, одну забрал мальчик из школы и не вернул. Из оставшихся любимой была зеленая с отломанным зеркальцем. Она «жила» под кроватью, как в гараже.
Дверь скрипнула. Артем вздрогнул. Он машинально сжал машинку в руке и посмотрел на дверь.
— Артем, ты опять разложил игрушки? — раздался голос Виктории. Она всегда говорила так — не громко, но холодно, как будто каждое слово резало воздух.
— Я уберу… — тихо сказал он.
— “Я уберу”, — передразнила она. — Пол пятнами. Игрушки валяются. Ты в этом доме как в гостинице — пожил и ушёл?
Она зашла в комнату и посмотрела на него так, будто он сделал что-то ужасное.
— Ты испачкал ковер. Я вчера его пылесосила.
— Прости…
Виктория не отвечала. Она развернулась и ушла, закрыв дверь чуть громче, чем следовало. Это был её способ показать, что она недовольна.
Артем медленно собрал машинки, сложил их в коробку и сел на кровать. Сердце билось быстро. Иногда он пытался понять, что он делает не так. Почему Виктория так сердится? Почему дома всегда тихо, и почему он боится даже просто петь себе под нос?
Он вспомнил, как однажды напел песенку из мультика — ту, которую мама любила. Виктория тогда резко открыла дверь и сказала:
— Хватит визжать. Это не цирк.
Он тогда заплакал. А потом тайком нарисовал маму. Она была в белом платье, с длинными светлыми волосами. Он повесил рисунок на внутреннюю сторону шкафа, туда, где Виктория не заглядывает. Это был его секрет.
Отец пришел поздно вечером. Он работал инженером и часто задерживался. Артем уже лежал в постели, но не спал. Он знал: как только захлопнется входная дверь, начнётся их вечерний диалог.
Он услышал:
— Сереж, ты говорил, что он будет помогать. А он как жилец! Я устала убирать за ним.
— Вика, ему восемь лет…
— А что? В восемь лет нельзя научиться складывать вещи и мыть кружку?
— Он учится…
— Он не учится. Он делает, что хочет. Он весь в свою мать. А я тебе что говорила? Я не буду сиделкой.
Отец не ответил. Было тихо, только холодильник гудел внизу.
Артем повернулся лицом к стене. Иногда он притворялся, что это всё не его жизнь, а сериал. Вот — серия про строгую мачеху. Следующая — добрая, где мама вернётся. Он просыпался — и всё было так же.
На следующее утро в школу он шел понуро. Учительница — Татьяна Николаевна — была доброй. Она не ругала, если кто-то забывал тетрадь, а гладила по плечу и говорила: «Ничего, в следующий раз обязательно всё принесешь».
— Артем, а ты сегодня не принес поделку? — спросила она.
— Нет…
— А почему?
Он пожал плечами. Принести было нечего — Виктория сказала, что «лепить эту ерунду» она не собирается. Пластилин в ящике был засохший.
— Ну ничего, мы сделаем вместе. Хочешь после уроков остаться?
Он кивнул.
После школы они вместе сделали маленькую собачку из пластилина. Артем улыбался, когда Татьяна Николаевна похвалила его.
— Ты очень аккуратно лепишь. У тебя талант. У тебя мама тоже лепила?
Он замер.
— Она… умерла.
— Прости, я не знала, — мягко сказала она и положила руку на его плечо. — Ты очень сильный мальчик, Артем.
Когда он пришёл домой, Виктория уже была в кухне. Пахло тушёной капустой. Он не любил её, но молча сел за стол.
— Где был? — спросила она, не поднимая глаз от тарелки.
— У Татьяны Николаевны. Делали поделку.
— Почему не предупредил?
— Я… забыл…
— Забыл? В следующий раз будешь сидеть без ужина. Я что, няня, чтобы тебя искать?
Он молчал. Ему казалось, что даже ложка в руке у Виктории стучит громче, чем надо. Он ел капусту медленно, не разжёвывая, почти с отвращением.
Позже, в своей комнате, он достал из тетради собачку из пластилина. Она немного смялась, но он аккуратно поправил уши.
Он тихо прошептал:
— Я назову тебя Дружок. Ты будешь жить здесь, со мной. Мы будем играть тихо, чтоб она не слышала…
Он улыбнулся. Впервые за день .
Утро было серым. За окном мелко моросил дождь, и капли стекали по стеклу, как будто кто-то тихо плакал.
Артем сидел на краю кровати и натягивал носки. Он знал: если опоздает — Виктория рассердится. Если выйдетслишком рано — она подумает, что он убегает. Всё было как по минному полю: шаг влево, шаг вправо — взрыв.
— Опять чавкал ночью, — услышал он голос Виктории из кухни. — Кто так ест? Весь дом разбудил.
Он ничего не ответил. Он знал: спорить нельзя.
На завтрак была овсянка. Холодная. Он ел молча, чувствуя, как комок в горле мешает даже глотать.
— После школы сразу домой. И не вздумай шляться. И Татьяне Николаевне передай, что ты не её сын.
Он кивнул.
— И ещё. Вечером приходят мои подруги. Так что будешь сидеть в комнате. Не визжи, не бегай, не включай телевизор.
В школе Артем снова молчал. На перемене к нему подошёл Коля:
— Хочешь меняться машинками?
Артем только пожал плечами.
— Ты чего? Опять она?
Артем ничего не ответил. Коля знал, о ком речь. Все в классе уже слышали про «мачеху-змею», как её прозвали несколько ребят. Только Артем не смеялся, когда они шутили. Он не мог.
После уроков Татьяна Николаевна окликнула его:
— Артем, подожди. У тебя всё в порядке?
Он опустил глаза.
— А что?
— Я вижу. Ты стал тише. Постоянно вздрагиваешь. Я волнуюсь.
Он молчал. Потом тихо сказал:
— Она не любит меня. Мачеха.
— Почему ты так думаешь?
Он сжал плечи.
— Она злится всё время. Даже когда я стараюсь.
Татьяна Николаевна посмотрела на него долго. Потом кивнула:
— Артем, ты можешь говорить со мной в любое время. Я рядом. И если тебе плохо дома — ты должен сказать.
Он молча кивнул.
Когда он пришёл домой, было тихо. Из кухни доносились женские голоса и смех. Он сразу понял: пришли подруги Виктории.
Он быстро прошёл в свою комнату и закрыл дверь. Но в животе заурчало — он не ел ничего со школы.
Он тихонько вышел на кухню, стараясь не скрипнуть дверью. Хотел просто взять булочку.
— Ты куда? — Виктория появилась мгновенно.
— Я… есть хочу…
— Я сказала: сиди в комнате. У нас гости.
— Но я…
— Сказала — в комнату! Или ты хочешь, чтобы я на глазах у всех наказала тебя?
Он застыл. Потом молча развернулся и пошёл обратно. Глаза щипало.
Вечером, когда гости ушли, она зашла в его комнату.
— Ты думаешь, ты бедный мальчик, да? Все должны тебя жалеть? Учительница, друзья… Хочешь, чтобы все думали, что я тебя бью?
— Я ничего не говорил! — испугался он.
— Не ври. У тебя на лбу написано. Смотришь — как жертва. Прекрати это. Никто тебя не тронул. Ты не сирота, у тебя есть семья. А если не нравится — иди к своей маме на кладбище!
Её голос звенел, как стекло, готовое разбиться.
Он замер. Эти слова ударили сильнее, чем пощёчина. Он медленно сел на кровать и отвернулся. Слёзы текли по щекам. Она вышла, громко хлопнув дверью.
Ночью он не мог уснуть. Он лежал под одеялом, сжимая Дружка в руке. В ушах всё ещё звучали слова: «Иди к своей маме на кладбище».
Он встал, тихо надел куртку, кроссовки. Взял собачку, фонарик — и вышел из квартиры.
Он шёл по тёмной улице, не зная, куда. Просто хотел уйти. Подальше. Туда, где не кричат. Где можно говорить. Где можно быть собой.
Утром его нашли возле школы, на скамейке. Он замёрз. У него был насморк, и губы потрескались. Татьяна Николаевна подбежала первой.
— Артем! Боже, ты где был?
Он ничего не сказал. Просто обнял её. Крепко. По-настоящему. Она гладила его по голове и шептала:
— Всё хорошо. Ты теперь в безопасности. Всё будет хорошо, слышишь?
В кабинете директора сидели трое: Артем, Татьяна Николаевна и Виктория. Рядом стоял отец, молча, с опущенными глазами.
— Мы не могли проигнорировать, — спокойно говорила Татьяна Николаевна. — Ребёнок всю ночь провёл на улице. Это ЧП. Он ушёл из дома. Он замерз. Он напуган. Артем сказал, что боится возвращаться домой.
— Да? — Виктория резко повернулась к мальчику. — Боится, значит? А кто у нас не слушается, врёт и подслушивает за взрослыми?
— Достаточно, — прервал её директор. — Сейчас не время для упрёков. Мы должны понять, безопасно ли ребёнку дома. И если нет — это повод для обращения в органы опеки.
Виктория вспыхнула:
— Да вы с ума сошли! Я — не чудовище! У меня нервы, я работаю, я убираю, стираю, готовлю! А он…
— …он — ребёнок, — спокойно сказал отец. — Мой ребёнок.
Все замолчали.
Это был первый раз, когда Сергей сказал что-то вслух, не шепотом, не через стиснутые зубы, а прямо. Артем поднял на него глаза.
— Он — мой сын, — повторил отец. — И если он ушёл из дома — значит, что-то в этом доме не так.
Виктория откинулась на спинку стула. Она смотрела на мужа с удивлением. Потом — на Татьяну Николаевну. А потом — на Артема. Его глаза были красные, нос обветренный, но он впервые не отвёл взгляд.
Вечером дома было тихо. Виктория сидела на кухне, крутила в руках чашку. Отец мыл посуду. Артем — в комнате. Он не плакал. Он ждал.
Через полчаса дверь его комнаты открылась.
— Артем, — сказала Виктория. — Можно?
Он молча кивнул.
Она зашла, закрыла за собой дверь.
— Я… перегнула палку. Наверное. Мне непросто с тобой. Но тебе — ещё сложнее. Я не твоя мама. И, наверное, никогда не стану. Но… я всё равно твоя семья. Сейчас. И я не хочу, чтобы ты убегал.
Он не знал, что сказать. Просто смотрел на неё. Впервые её голос звучал без яда. Без раздражения.
— Я скажу честно. Я не умею обращаться с детьми. Я не знаю, как тебя любить. Но я попробую. Если ты позволишь.
Он шепнул:
— А можно… мне вернуть рисунок?
— Какой?
— С мамой. Я знаю, ты его выкинула.
Она замерла. Потом встала и вышла. Вернулась через пару минут — с мятой бумагой в руках. Артем бережно её взял, разгладил.
— Она была очень красивая, — тихо сказала Виктория. — Прости, что я его порвала. Это было от злости .
Он кивнул. Потом поднялся, достал пластилиновую собачку:
— Это Дружок. Он был со мной на улице.
— Симпатичный, — сказала она.
— Он не кусается.
Она улыбнулась впервые за долгое время:
— Надеюсь. А то у нас и так дома напряжённо.
Отец зашёл в комнату позже.
— Спасибо, что ты выдержал, сынок. И извини, что я был слаб. Я всё видел, но молчал.
— Я думал, ты меня не любишь.
Сергей сел рядом, обнял его.
— Я просто боялся. Но теперь — буду рядом. Обещаю.
На следующий день Виктория приготовила на завтрак блинчики. Она не спрашивала, любит ли Артем сладкое — просто поставила на стол варенье.
— Если хочешь, можешь взять второй.
Он не знал, что сказать. Просто взял.
В школе Татьяна Николаевна подмигнула ему:
— Ты сегодня светишься.
— Просто… дома тепло, — ответил он.
Она улыбнулась.
— Так и должно быть.
—Прошла неделя. Всё было… странно. Не идеально, не как в сказке, но уже и не страшно. Виктория не кричала. Не цеплялась к мелочам. Несколько раз даже спрашивала у Артема, как прошёл день.
Он не сразу верил. Казалось — это маска. Но потом понял: она действительно старается. А это было новым и немного пугающим.
Однажды вечером она подошла к нему с тетрадью:
— Тебе задали проект по природоведению? Помочь?
Он колебался. А потом кивнул.
Они вместе клеили картинки растений. Виктория неловко подрезала угол, промазала клей. Смеялась. Смешно, непривычно. Артем смотрел на неё и не понимал: это она? Та же женщина, что швыряла его рисунки и ругала за чавканье?
Когда он заснул, она заглянула в комнату. Укрыла одеялом. Увидела, что Дружок лежит рядом. Не тронула.
Отец стал другим. Он стал больше находиться дома, чаще разговаривал. Иногда читал Артему на ночь — как раньше, когда мама была жива. Иногда просто сидел рядом в тишине.
— Я не знал, что ты такой сильный, — сказал он однажды. — Ты научил меня быть смелым.
На день рождения Артем получил коробку с новыми машинками. Пять штук. Чистые, блестящие. От отца. Но был ещё один маленький пакетик.
От Виктории.
Он открыл — внутри был блокнот с плотными листами и набор цветных карандашей.
— Рисуй, — сказала она. — Только не прячь больше. Я хочу видеть.
— Спасибо, — прошептал он.
Он нарисовал новый портрет. На нём был он сам, папа, и… Виктория. Она стояла рядом, держала его за плечо. Лицо было чуть неуверенным, но тёплым.
Он повесил рисунок на стену.
Вечером Виктория подошла и подолгу смотрела.
— Это… я?
— Угу.
Она не смогла ничего сказать. Просто кивнула.
Потом вдруг села рядом и обняла его. Неуверенно, неловко. Но по-настоящему.
— Ты очень хороший мальчик, Артем. И я… я постараюсь быть той, кого ты не будешь бояться.
Он прижался к ней и впервые назвал:
— Тётя Вика…
Она улыбнулась. И в её глазах блеснули слёзы.
— Пусть будет так.На кухне, позже вечером, Сергей сказал Вике:
— Я горжусь тобой.
— Я думала, что не справлюсь. Но он… он научил меня быть мягче. Он сильнее, чем мы.
— Он — наш сын.
Она посмотрела в окно, где играли свет и тени от уличного фонаря.
— Теперь — да.
Весной Артем вернулся со школы, бросил портфель и вдруг — запел. Смешную песенку из мультфильма. Прямо вслух, на всю комнату.
Виктория вышла из кухни. Посмотрела. Не прикрикнула. Не одёрнула.
Просто улыбнулась и сказала:
— А у тебя голос ничего.
Он засмеялся. Это был смех — настоящий, звонкий, как ручей. Смех мальчика, которому снова можно быть собой.
А в этом доме стало — светло.