— Да у нас и места-то тут почти нет… — неуверенно пробормотал Дима, сжимая в руках пакет с картошкой.
— Места найдётся, — отрезала мать, переступая порог. — Я надолго не задержусь.
Аня стояла у плиты, мешала суп, когда услышала эти слова. Не обернулась. Даже не сразу поняла, что произошло — всё слишком быстро. Щёлкнул замок, хлопнула дверь, и в коридоре уже топали знакомые шаги.
— Ты знал? — спросила она, не поворачиваясь.
— Мамина ванна сломалась, — сдержанно ответил Дима. — Пока ремонт, поживёт у нас пару недель.
Суп убежал, заливая плиту. Аня не пошевелилась.
Раньше они старались не ссориться. Много говорили, искали компромиссы. Когда только начали жить вместе — в той самой двушке в панельке на Дальневосточном, — всё казалось временным. Платили ипотеку, делили расходы. Привыкали. К шуму от лифта, к трубам, которые зимой скрипели по ночам, и к соседям, вечно коптящим что-то в коридоре.
Свекровь приезжала иногда — всегда внезапно, всегда с претензиями.
«Опять пельмени из магазина? Что ж вы ребёнка-то травите?»
«У вас полотенца где стираются? Почему они такие жёсткие?»
«Ковёр в коридоре я бы выкинула. От него запах!»
Аня злилась, но терпела. Она понимала: это мама Димы. Ему сложно. Да и действительно — временно же. Потом они съедут, выплатят ипотеку, будет дом, тишина, свой огород. У него — гараж, у неё — розы. Глупые мечты, но они держали.
Теперь всё стало иначе. Временное вдруг приобрело очертания постоянного. Свекровь привезла подушки, кастрюли и даже свою кофеварку. И села на кухне, как хозяйка.
— Я привыкла кофе варить утром. Сама. Растворимое не пью.
На третий день Дима ушёл на работу рано, и они с Аней остались вдвоём.
— Вы когда хотели в ванну-то? — осторожно спросила она, заваривая чай.
— Мастер придёт на днях. Но я не спешу. Тут, знаешь, поспокойнее. Там то ли сверху что-то капает, то ли снизу. И соседи шумные. А тут — прям тишина.
— Ну да, — сухо сказала Аня.
Тишина стоила ей усилий. Чтобы не ронять нож на доску громко. Чтобы тапки ставить аккуратно, не цокая. Чтобы сын, Сева, пятилетний непоседа, не прыгал по дивану.
Но даже это не помогало. Замечания сыпались, как из ведра.
— Зачем вы в морозилку рыбу засунули, если она без упаковки?
— Куртка Севы мала, ты не видишь? Швы уже расходятся.
— Ты как его вообще кормишь? Щеки впали. Ребёнку суп нужен, суп, а не эти ваши йогурты.
— Мама, не надо, пожалуйста, — сказал Дима, когда она заявила, что в детской холодно, и «вы что, не можете купить обогреватель?»
— Вы — это кто? Я вам что, не семья уже? — и обиженно захлопнула дверь в зал.
Аня работала из дома. В рекламе. Писала тексты, делала презентации. Сроки горели, и каждое утро она начинала с попытки договориться сама с собой: только не взрываться. дожить до вечера. не отвечать.
Но не помогало. Свекровь заняла кухню. Сидела за столом с ноутбуком, включала сериалы на телефоне, громко переговаривалась с подругами по видеосвязи. Аня пряталась в детской. Иногда — в ванной.
— Ты где целый день шляешься? — услышала она однажды в телефонном разговоре свекрови с кем-то. — А у меня невестка дома сидит. Никакой пользы. И ребёнка в сад не водят — жалко ему, видите ли, носки надевать.
— Я слышу вас, — сказала Аня. Тихо. Из ванной.
— Ну и что? Я ж не в спину говорю, а в голос.
Через неделю свекровь достала копии коммунальных платежей.
— Вот, на, смотри, сколько за воду. А кто у нас по два раза в день моется? Я — нет.
— Я за воду плачу, Людмила Васильевна. И за свет. У нас всё пополам.
— Ага. А ремонт кто делал? Мой сын. Я видела, как он с балкона носил гипсокартон. Потом неделю спина болела. Ты его даже не пожалела.
Аня не знала, как это комментировать. Они делали ремонт вместе. Она клеила обои, шкурила стены, выбирала плитку, пока он работал. Все покупки шли с её карты. Она и чек-то могла показать — но зачем?
Бессмысленно.
— Ты ей скажи, пусть не ерепенится, — слышала она, как шепчет свекровь Диме. — Ты вообще её слушаешь больше, чем меня. А я — мать!
Аня молчала. У неё больше не было сил ни объяснять, ни спорить.
Вечером, как обычно, они ужинали втроём. Сева разбросал ложки. Аня подбирала. В голове было пусто. Только звенела где-то с краю мысль: ещё чуть-чуть. ещё шаг — и всё.
Свекровь доедала салат. Встала, потянулась, хлопнула ладонями.
— Ты нас не корми, просто посуду мой, — бросила она, проходя на кухню.
На следующий день Аня проснулась от стука. Не в дверь — в нервы. Точнее, по нервам. Мелкие, назойливые удары: чайник гремит крышкой, ложки вываливаются из ящика, кто-то двигает табурет.
Она лежала в постели, закрыв глаза, и пыталась не дышать. Не потому что хотела спать — просто не хотелось просыпаться в это снова. Там, за дверью, уже начался день свекрови. А значит, снова — громкий голос, кухонные войны, поучения, проверка температуры еды, громкость звука, времени пробуждения ребёнка.
— Вы хоть будильник ставьте, — говорила та вчера. — Сева как дикарь — в девять просыпается, без режима.
Сева приполз к ней в постель ближе к восьми, уткнулся лбом в плечо и зашептал:
— Мама, бабушка опять мультик мне выключила. Сказала, глаза испорчу. Я же тихо смотрел…
Аня обняла сына, сдержала вздох. Потом встала. Оделась. В ванной — зубная щётка свекрови на её полочке. В кухне — её кружка, но уже с чаем и ложечкой мёда. Аня пила чёрный, без сахара. Но это уже не имело значения.
— Доброе утро, — сказала она с порога.
— Ага. Тут овсянка. Без сахара, конечно. Я Севе сделала. И тебе тоже.
— Спасибо. Я не хочу.
— Ну как хочешь. Я просто… Вчера в „Здоровье“ читала — завтракать обязательно нужно. Особенно женщинам. От гормонов зависит, кстати.
Гормоны. Пищеварение. Микрофлора. Женщинам вообще полезно молчать, если нечего сказать, — едко подумала Аня, но вслух не ответила.
На выходных приехала своя мама — Анина. С пакетом еды, тортиком и банкой вишнёвого варенья. Маленькая, сухонькая, в очках. Боялась конфликтов. Не любила лезть в чужое.
— Как у вас тут? — шепнула она, когда они сели на кухне пить чай. — Ты нормально?
Аня усмехнулась.
— А ты сама посмотри.
На кухню зашла свекровь — в халате, с телефоном, заколкой в волосах.
— А это, значит, вы мама нашей Анечки? Очень приятно. А я уж думала, вы к нам не ходите. Всё внучка — только по видео.
— Так Аня говорит — вам и так тесно. Я и не хотела мешать…
— Да ну, вы что. Мы не гордые. Просто каждый день одно и то же: стирка, готовка, мультики. Хоть вы развлекли.
Аня молча жевала пирог, глядя в стол. Её мама натянуто улыбалась. Сидели как актрисы в плохом спектакле: одна играла «хозяйку с принципами», вторая — «неуверенную гостью».
После ухода матери Аня пыталась поговорить с Димой.
— Ты вообще видишь, что происходит? Она контролирует всё. Даже еду. Даже Севу.
— Она просто хочет помочь.
— Это не помощь. Это вторжение. Она заняла нашу жизнь — и говорит, как нам жить.
— Ну подожди… Она же обещала, что ненадолго.
— Ты понимаешь, что “ненадолго” — это уже месяц?
Он молчал. Глядел в окно. Потом развёл руками:
— Я не знаю, что делать. Мне вас обеих жалко.
— Меня тебе не должно быть «жалко». Я не жертва. Я — твоя жена. Или я уже не в счёт?
На следующей неделе Аня нашла сообщение от свекрови в родительском чате детского сада. Она вписалась в обсуждение питания и предложила убрать соки:
«Мой внук дома пьёт только воду. И никаких сосисок. Это вообще не еда».
Аня не сдержалась. Написала в чат, что позицию бабушки можно не учитывать, она не принимает решений по питанию Севы. Потом — удалила. Потом — ещё раз написала, только мягче. Потом — снова удалила. В конце концов, просто закрыла телефон.
Но вечером у них был серьёзный разговор.
— Ты зачем меня выставляешь перед всеми? — возмущалась свекровь. — Ты же сама соки покупаешь — разве не видишь, сколько сахара там?
— Я вижу. Но это мой ребёнок.
— Вот именно — мой внук. И я не хуже тебя знаю, что для него лучше.
— Нет, хуже. Потому что ты его видишь раз в месяц — точнее, раньше видела. А теперь видишь каждый день, потому что живёшь в его комнате. В нашей. В нашей квартире, между прочим.
— О, значит, пошло уже «это моя территория»? Как в сериалах. Я тебя поняла. Только вот за ипотеку кто платит?
— Мы. Я и Дима. Поровну. Так что не надо мне рассказывать, чья это квартира.
— Не ори. Мальчик спит.
Аня почувствовала, как руки начали дрожать. Спина вспотела. В горле стало сухо.
— Вы хотите жить по своим правилам — живите. Но в своей квартире. Или хотя бы не пытайтесь всем рулить. Я устала.
— Ты просто не хочешь слышать ничего, кроме себя. А я не позволю своему сыну жить в хаосе.
— Он уже в нём живёт. Потому что не может сказать вам — хватит.
Вечером они с Димой поссорились всерьёз. Севу уложили. На кухне — тишина. Только холодильник постанывал тихо.
— Ты мне скажи честно. Ты вообще хочешь, чтобы она съехала?
— Ты хочешь, чтобы я выгнал маму?
— Я хочу, чтобы ты выбрал — с кем ты живёшь. С матерью или с женой.
Он посмотрел на неё. Долго. Молча.
Потом встал. Взял телефон. Вышел в коридор. Вернулся через полчаса.
— Мама говорит, пока некуда ехать. У неё ремонт в ванной не закончен. Ей негде.
Аня посмотрела в потолок. Потом на него.
— Понятно.
С понедельника Аня перестала готовить. Просто — перестала. Утром брала Севу за руку, вела в сад, а потом — в кафе у метро: брала кофе, сырники, ставила ноутбук. Работала оттуда, возвращалась поздно. Иногда покупала себе еду в контейнере. Иногда просто не ела.
Свекровь, конечно, это заметила.
— А дома что, еды нет? — спросила как-то, когда Аня зашла с коробкой салата.
— Есть. Но это моя еда. Я же не Севу кормлю, как вы говорите.
— Ишь ты какая! Обиделась! А посуду кто мыть будет?
— У каждого своя зона ответственности, — спокойно ответила Аня и закрыла дверь в детскую.
Посуду в итоге мыла сама. Иногда. Когда не могла смотреть на заваленную раковину. Не из чувства долга — просто, чтобы избавиться от визуального шума.
Дима вёл себя так, будто ничего не произошло. Привычный метод — не замечать. Спрашивал, как прошёл день, предлагал сходить в кино, уговаривал не нервничать. Не понимал, что она уже не нервничает. Нервы — это эмоции. А у неё — пустота.
Однажды вечером Аня включила ноутбук и открыла папку с документами. Перевела деньги за ипотеку. Посмотрела, сколько осталось. Вздохнула. Взяла калькулятор, посчитала, сколько нужно на аренду однушки в районе. Посчитала ещё раз.
Впритык. Но можно.
На следующую субботу они снова собрались всей семьёй — потому что пришёл счёт за отопление. Свекровь, конечно, не осталась в стороне.
— Вот, глянь, пять с половиной тысяч! Это что, за три недели? Или у вас батареи ночью греют, а вы окна открываете?
— У нас счетчик, Людмила Васильевна. Платим по факту. И мы с Димой платим. Не вы.
— А, то есть я живу — и несу убытки? Интересная позиция.
Аня выдохнула.
— Если вы действительно хотите обсуждать деньги, давайте обсудим всё. Включая еду, счета, воду, интернет. Я могу вам скинуть таблицу расходов, и вы выберете, что готовы покрывать. Или хотя бы посчитать — сколько стоит жить здесь.
— Ты с ума сошла?! Я вообще-то мать!
— А я — не ваша дочь. И не ваша служанка.
В коридоре послышались шаги. Дима, как всегда, пришёл не вовремя.
— Что тут опять?
— Ничего, — ответили обе одновременно. Но голос Ани был твёрдым.
— Мы просто обсудили границы. Людмила Васильевна считает, что имеет право на всё. Я — что нет.
Он посмотрел на мать, потом на Аню.
— Можно как-то… мягче?
— Нет. Уже нельзя.
На следующий день Аня собрала вещи. Свои и Севины. Тихо. Без крика. Без истерик. Просто — молча сложила одежду, книги, тетради, альбом с наклейками. Взяла ноутбук, документы, зарядки. Всё, что важно. Остальное — оставила.
Сева смотрел, как она складывает свитер, и спросил:
— А мы куда едем?
— Немного поживём в другом месте. Где потише. Где мама сможет спать.
Он кивнул. Потом подумал.
— А бабушка?
Аня опустилась на колени. Обняла его.
— Бабушка останется тут. С папой.
Он кивнул снова. И почему-то не спросил — а папа потом к нам приедет?
Они сняли однушку недалеко от старого дома. Аня договорилась с хозяйкой, привезла немного посуды и купила на «Авито» стол. Обои были старые, ванна со сколами, но — тишина. И никто не комментировал, что Сева ест на ужин.
Первые дни были странными. Слишком свободными. Она могла пойти в душ, когда хотела. Могла не закрывать дверь в спальню. Не объяснять, почему посуду моет не сразу.
Через неделю Дима позвонил.
— Ты так и не отвечаешь. Мы поговорим?
— Я не знаю, что говорить. Всё уже сказано.
— Я скучаю.
— Я — нет. Я отдыхаю.
Молчание. Долгое.
— Ты хочешь, чтобы мама уехала?
— Я хотела, чтобы ты это понял сам. Но уже не хочу. Я просто хочу жить в спокойствии. Это не ультиматум. Это усталость.
Он не перезвонил.
Через месяц свекровь написала Севе в мессенджере. Отправила голосовое:
— Сева, бабушка соскучилась. Приезжай в гости, у меня есть вкусный пирог. Только не забудь сказать маме — чтоб не вмешивалась. Ты ж взрослый уже. Она всё равно обидится, что бы я ни сказала. Но ты главное приезжай. И мультик прихвати, я включу. Только не тот, где они дерутся, а что-то добренькое.
Аня слушала голосовое и чувствовала, как внутри всё холодеет.
Сева посмотрел на неё:
— Можно я к бабушке не поеду? Я лучше тут.
— Можно, — сказала Аня.
Спустя ещё месяц Дима пришёл на встречу. На детской площадке. В пальто, с кофе. Сева играл с машинками, Аня сидела на лавке.
— Я всё понял, — сказал он. — Поздно, наверное, но понял.
— Что ты понял?
— Что нельзя всем угодить. Что я тебя подвёл. Что у нас был шанс. И я его…
— Да, — перебила она. — Ты его упустил. Но не только ты. Я тоже. Мы оба надеялись, что как-нибудь всё само наладится. А оно — не наладилось.
Он кивнул. Грустно. Потом посмотрел на сына.
— Можно я его заберу в выходные? В парк сходим.
— Только не к бабушке.
— Я знаю.
Через пару недель Аня встретила свекровь у магазина. Та была в пальто, с хозяйственной сумкой, недовольным выражением лица.
— Анечка. Ну ты как? Скучаешь, небось, по семье?
— Нет. Совсем нет.
— Не дерзи. Ты ж теперь самостоятельная. Не кормишь. Не стираешь. Не подаёшь.
Аня смотрела спокойно. Не отвечала.
Свекровь вздохнула, сделала шаг, поправила сумку.
— Ты нас не корми, просто посуду мой, — бросила она, проходя на кухню своего привычного мира, где все должны быть должны.
А Аня — больше никому не была.