Светлана Алексеевна, застыв, стояла посреди гостиной. В ушах все еще стоял оглушительный грохот захлопнутой входной двери.
Непроизвольно, она медленно опустилась на край дивана, тот самый, где только что сидел ее двадцатидевятилетний сын Алексей, и бессильно обхватила ладонями колени.
Развод сына женщина восприняла с облегчением. Невестка была женщиной властной, дочь той самой сватьи, что купила им квартиру, выставив потом счет за свою щедрость.
Светлана видела, как воля сына постепенно растворялась в воле жены и ее семьи.
Но она молчала, зная, что взрослых детей не учат жить. Светлана Алексеевна искренне надеялась на то, что крах брака станет для Алексея уроком, толчком к взрослению. Но он, увы, видимо, не был усвоен.
Дверь в спальню скрипнула, и на пороге появился Владимир, ее второй муж. Они прожили вместе десять лет, без бурь и катастроф, как с первым мужем.
Владимир был человеком тихим, немного отстраненным. В их отношениях была некая договоренность не лезть друг другу в душу без приглашения.
— Ушел? — тихо спросил он.
Взгляд мужчины скользнул по ее побелевшему лицу и понял все без слов. Светлана лишь кивнула, сжав губы, чтобы не заплакать.
Слезы подступили комом к горлу, но она их сглотнула, привычная к самоконтролю.
— Предлагал разменять нашу квартиру, — выдохнула она, едва не заплакав.
Владимир присвистнул, сел рядом, положил свою крупную, трудовую руку на ее сцепленные пальцы.
— Я так понимаю, не спросив нашего мнения?
— Он считает, что нам с тобой трех комнат слишком много… — Светлана мысленно возвращалась к их разговору с Алексеем.
Он вошел пришел к матери не как проситель, а как полноправный заявитель своих прав. Прописка не давала ему никаких прав, но он точно так не думал.
— Мне негде жить, мама, — он бросил эту фразу как факт, без тени сомнения в том, что эта проблема должна быть решена, и решена немедленно.
И Светлана, как мать, попыталась решить. Ее первое предложение — переехать к ним — было искренним порывом.
Ей вновь виделся не взрослый мужчина с неудавшейся личной жизнью, а ее мальчик, которого нужно накормить, обогреть и утешить.
Пустая комната давно ждала его. Светлана Алексеевна уже мысленно переставляла там мебель, покупала новый торшер.
— Жить с вами? Нет, мам, спасибо, — его отказ был резким, почти брезгливым. — У нас с вами разные временные активности. Я не желаю слышать замечания, когда буду приходить домой поздно. Не хочу подстраиваться под ваш сон, под ваш образ жизни. Мне нужна своя территория.
— Я никогда не упрекала тебя за ночные бдения у компьютера или разбросанные вещи, — возмутилась Светлана Алексеевна.
Женщина тут же поняла, что сын не желал мириться с их жизнью, с их пенсионным режимом, с присутствием в доме другого мужчины.
Тогда она, собрав волю в кулак, предложила ему план “Б” — деньги. Та самая финансовая подушка, которую она с таким трудом сколотила за годы работы, откладывая с каждой зарплаты и экономя на себе.
Она не афишировала эти накопления, но для сына готова была расстаться с ними.
— Хорошо. Тогда я дам тебе денег. Хватит на первоначальный взнос по ипотеке. Но, Леша, цены сейчас… Позволить мы себе можем только что-то за МКАДом…
Его лицо, уже настроенное на конфликт, исказилось.
— Туда? В эту дыру? Мама, это же край света! Ездить на работу по три часа в одну сторону?! Нет уж, увольте…
— Но у тебя же фриланс! — не выдержала она. — Тебе к девяти утра никуда не надо! А если и ехать, то у тебя машина есть! Чем тебя этот район не устраивает? Там новые дома, инфраструктура…
Мужчина отмахнулся, как от матери, как от назойливой мухи.
— Не устраивает, и все. Далеко. Мама, эта квартира… Она слишком большая для вас двоих. Три комнаты… Мы можем ее обменять на две однушки. Одну — вам с Владимиром. Вторую — мне. И все будут при своем жилье.
У Светланы Алексеевны от предложения сына перехватило дыхание. Это было уже не просьбой, а ультиматумом.
— Алеша, — голос ее дрогнул, — ты понимаешь, что ты предлагаешь? Мы в результате получим две, скорее всего, убитые однушки в неизвестных и, возможно, не самых лучших районах. Мы здесь тридцать лет… Все наши воспоминания… Я… я не хочу и не могу…
После этих слов он посмотрел на нее не как на мать, а как на врага, чинящего ему препятствие.
— Ну и что? — бросил он с ледяной усмешкой. — Вам не хватит? Вам вдвоем мало будет одной комнаты?
Фраза “вам вдвоем” прозвучала как обвинение. Будто ее жизнь с Владимиром было предательством по отношению к нему, Алексею.
— Нет, я не хочу и не буду менять эту квартиру. Это мой дом. И точка!
Алексей поднялся и подошел к двери. Он взялся за ручку и, уже не глядя на мать, бросил через плечо свою финальную, отточенную фразу:
— Ну, хорошо, буду жить на улице! А вы вдвоем живите в своей трешке и не делайте вид, что не знаете меня, когда увидите у мусорного бака.
Мужчина выскользнул за дверь, хлопнув ей так громко, что содрогнулись стены.
— Что же я сделала не так? — прошептала Светлана Алексеевна, обращаясь больше к себе, чем к Владимиру. — Я же всегда старалась… И его отца обеспечила жильем после развода, чтоб не бедствовал, и ему предлагаю помощь. Почему он считает, что я ему что-то должна?
— Ты все сделала правильно. Он просто привык, что мама — бездонный колодец, из которого можно черпать, не заботясь о том, что он может иссякнуть.
Светлана закрыла глаза и вспомнила, как несколько лет назад, еще до своего замужества, Алексей сказал ей: “Мама, это твоя квартира, ты вложила в нее душу. Я никогда не попрошу тебя ее продать или разменять”.
Первые дни после разговора Светлана Алексеевна жила в состоянии ожидания. Она проверяла телефон, вздрагивала от каждого звонка, мысленно репетировала слова примирения.
“Он просто обижен, остынет и перезвонит. Он не может просто так… оборвать все”.
Мать даже попыталась оправдать его: стресс, боль от развода, растерянность. Ее материнское сердце отказывалось верить в очевидное.
Прошла неделя. Тишина. Она не выдержала и первая отправила ему сообщение: “Леша, как ты? Давай поговорим”.
Сообщение было доставлено, но ответа не последовало. Через день она позвонила, но сын не ответил.
“Он просто занят или телефон разрядился”, — убеждала она сам себя, но все меньше в это верила.
Владимир, наблюдая за ее мучениями, однажды вечером осторожно сказал:
— Света, не надо себя терзать. Он сделал свой выбор. И этот выбор — демонстративное молчание. Он наказывает тебя.
— Но за что? — голос Светланы Алексеевны сорвался на шепот. — Я же ничего плохого не сделала! Я предложила ему и кров, и деньги…
— Ты не отдала ему квартиру и выступила против того, чтобы ее продать…
На десятый день Светлана Алексеевна написала сыну длинное сообщение. Она не оправдывалась и не упрекала.
Женщина просто написала, что любит его и что он всегда будет ее сыном, несмотря ни на что.
— Ты просто дай знать, что с тобой все хорошо.
Ответ пришел мгновенно.
— Со мной все в порядке. Прошу не беспокоить.
Она перечитала эту фразу раз двадцать. Это был холодный, официальный, выверенный отказ.
Ее поставили на место. Следующим ударом стал ее день рождения. Она испекла любимый шоколадный торт сына, купила дорогие часы, про которые Алексей когда-то вскользь упоминал.
Женщина никак не решалась ему позвонить, но потом отправила сообщение: “Леша, с днем рождения! Хочешь, я заеду, передам подарок? Или мы можем встретиться в кафе?”
Через несколько часов пришел ответ от бывшей невестки, с которой у него, видимо, сохранились дипломатические отношения: “Алексей просил передать вам, что подарки ему не нужны и встречаться с вами он не планирует”.
Светлана Алексеевна с горечью поняла, что сын окончательно вычеркнул ее из своей жизни.
Женщина видела его раз в полгода — мельком, на улице, когда он, выходя из машины, замечал ее и тут же отворачивался, делая вид, что не узнал.
Светлана Алексеевна замирала, сердце бешено колотилось, а он спокойно шел своей дорогой.
Она узнала от общей знакомой, что сын снял однокомнатную квартиру в том самом районе, который когда-то назвал “дырой”.
Светлана Алексеевна прошла через все стадии горя: отрицание, гнев, торг, депрессию и принятие.
Смирившись с тем, что сына у нее больше нет, женщина успокоилась и продолжила дальше жить.