Первые признаки
В два года Миша складывал из кубиков не домики, а уравнения. В пять — решил, что сказки нелогичны, и требовал научных журналов. Мы с женой Леной светились от гордости. Наш мальчик — вундеркинд! Мы вложили в него всё: лучшие школы, репетиторы, олимпиады. Я работал на трех работах, Лена отказалась от карьеры, чтобы возить его на занятия. Наш дом стал тренировочной базой для его интеллекта.
Его первый школьный конфликт я помню дословно. Учительница пожаловалась: «Он сказал однокласснику, что его чувства из-за двойки — всего лишь выброс кортизола, и это нерационально». Нам тогда казалось это забавным.
Восхождение к вершине, которая оказалась ледяной
К 16 годам у Миши не было друзей. Зато были победы на международных олимпиадах, патент и приглашение в зарубежный университет. Он говорил с нами только о целесообразности инвестиций в его образование или о неэффективности наших бытовых решений. Я пытался шутить, обнять его — он отстранялся с легким раздражением, как от назойливой мухи.
— Папа, твои попытки установить эмоциональный контакт неэффективны. Наша связь — биологическая и финансовая. Давай обсуждать факты.
Лена плакала по ночам. Я утешал ее: «Он просто сосредоточен на науке. Подрастет — поймет».
Разговор, который перерезал последнюю нить
В день его 18-летия мы устроили ужин. Лена испекла торт, я приготовил речь. Миша вошел в гостиную с бумагами в руках.
— Я составил финансовый отчет, — начал он без предисловий. — Вот сумма ваших затрат на мое образование и содержание за 18 лет. Я рассчитал процентную ставку. Обещаю погасить этот долг в течение пяти лет после начала карьеры.
Воздух выстрелил из комнаты. Лена замерла с ножом для торта в руке.
— Сын… это же не долг… — прошептал я.
— Конечно, долг, — поправил он. — Вы совершили вложение в перспективный актив. Я — актив. Теперь давайте обсудим условия выкупа моей свободы от дальнейших нерациональных обязательств.
Приговор, вынесенный собственным ребенком
И тогда он произнес это. Спокойно, четко, как аксиому.
— Юридически вы мои родители. Биологически — доноры генетического материала. Социально — спонсоры.
Эмоциональная привязанность — эволюционный механизм для выживания потомства. Я его перерос. Вы выполнили свою функцию. Теперь давайте завершим сотрудничество эффективно.
Лена издала странный звук, будто ее ударили в живот, и выбежала. Я остался с ним лицом к лицу.
— Миша… а любовь? Просто… любовь?»— это было все, что я смог выдавить.
Он вздохнул, как усталый профессор объясняет первокурснику.
— Любовь — это сложный биохимический процесс. Он помогал вам тратить ресурсы на меня. Цель достигнута. Процесс можно завершать.
После катастрофы
Лена не оправилась. Она живет в тихой апатии, как будто главный процессор в ее жизни отключили. Я хожу на работу, плачу по кредитам, которые брал на его «будущее».
Он уехал. Пишет раз в 4 месяца: «Перевод осуществлен. Остаток долга: …» Без подписи. Мы для него — закрытый финансовый проект.
Иногда я прохожу мимо детской площадки. Вижу, как какой-нибудь папа качает на качелях своего малыша, и они хохочут. Простым, иррациональным, человеческим смехом. И мне кажется, я вырастил не гения. Я вырастил идеальную, бездушную машину по переработке родительской любви в сухие цифры. И самое страшное — я сам собрал ее своими руками, гордо поставляя винтики: образованием, амбициями, верой в его исключительность.
Мы хотели, чтобы он был самым умным. Мы не подумали, чтобы он был счастливым. И он, со своим холодным интеллектом, принял самое рациональное решение — вычеркнуть нас из уравнения своей жизни. И его не в чем винить. Он лишь довел до совершенства систему, которую создали мы.
А как вы думаете, что важнее в воспитании — развить интеллект или вырастить человека, способного на любовь и эмпатию? И где та грань, за которой забота о будущем ребенка убивает настоящее? Ждем ваши мысли в комментариях.