– Дорогая, я хочу детей и трешку! Давай продадим твою однушку с ремонтом в центре, а разницу пусть твои родители платят, а я на вахту – пока ты ребенка рожать будешь! – заявил муж супруге.
****
Дарья была завидной невестой: поистине прекрасная девушка с величественной осанкой и стройной фигурой. Её карие глаза, глубокие и загадочные, словно бездонные озёра, притягивали взгляд, а локоны длинных волос обрамляли лицо, придавая ей неотразимое очарование. Она была не только красива, но и добра, лишена тщеславия и не зацикливалась на своей внешности.
Обычно девушки, подобные Дарье, ищут состоятельных женихов. Некоторые из них меркантильны и используют свою красоту как товар, другие же просто стремятся к определённому социальному статусу, исключая «низы» рынка.
Однако Дарью было трудно заподозрить в корыстных мотивах. Её избранник, Ваня, никак не походил на богатого жениха. Он был худощавым, выглядел потрёпанным жизнью, ездил на старой иномарке, которая вот-вот могла развалиться, носил кроссовки с протёртой подошвой, которым было уже больше десяти лет, и джинсы с потёртыми коленями.
***
Марк, высокомерно запрокинув голову, окинул долговязую фигуру нового парня Дарьи своим проницательным въедливым взглядом, оценивая его с головы до пят. Его губы скривились в едва заметной усмешке, когда он бросил через плечо:
— Слушай, Даша, это кто? — Голос Марка звучал нарочито медленно, подчёркивая презрение к новому ухажеру Дарьи в каждом слове.
Марк с Дарьей знали друг друга с тех пор, как помнили себя: их отцы, друзья и коллеги с завода, растили детей в соседних квартирах. Марк был старше на три года своей подруги детства, всегда опекал Дашу — выгораживал перед родителями, гонял хулиганов из соседних дворов, а в шестнадцать, когда она расплакалась из-за первой ссоры с подругой, купил ей мороженое и целую неделю не отходил от нее ни на шаг, стараясь успокоить.
Для него она так и осталась той самой девчонкой с косичками, а не молодой красивой девушкой, стоящей сейчас с этим долговязым неприятным Марку молодым человеком. Молодого человека Дарьи звали Иваном.
— Знакомься, — Даша слегка прижалась к Ване, взяла его за руку, её голос прозвучал мягко, но уверенно, — это мой парень.
Ваня, не спеша отпустив руку Дарьи, бросил на Марка взгляд, в котором смешались вызов и настороженность. Васина машина — ржавая иномарка с глушителем, дымящим чёрными клубами, — рычала, будто протестуя против самого факта своего существования.
Ваня небрежно кивнул Марку, словно какому-то торговцу с рынка, у которого тот неделю назад брал виноград, и сел в свою машину, которой гордился. Ведь это была первая машина мужчины, и он, не взирая на отстойный внешний вид иномарки, ей по настоящему гордился. С пробуксовкой колёс он вырвался с парковки, оставив за собой шлейф гари.
— Ты серьёзно? — Марк махнул рукой в сторону исчезающего авто, разгоняя клубы едких отработанных газов. — Мечтала о парне, у которого кроссовки изолентой склеены? Это же… — он замялся, подбирая слово, — дно. И машина… Я уверен, что если проверить Вин-номер авто, 100% она числится в базе угонов.
Даша рассмеялась. Солнечный луч скользнул по её волосам, превращая каштановые пряди в золотые.
— Марк, если бы мы не дружили с детства, я бы подумала, что ты ревнуешь, — она дотронулась до его руки, и в её улыбке мелькнула прежняя, озорная девчонка. — Он добрый. А кроссовки… — она пожала плечами, — разве в этом счастье?
Марк молчал. Он остался наедине со своими грустными мыслями. Где-то вдалеке захлопнулась дверь подъезда, и эхо легких озорных Дашиных шагов растворилось в тишине. Он вдруг понял, что та Даша, которая когда-то прятала слезы в его куртке, теперь смотрела на мир глазами, полными решимости — и это пугало куда больше, чем потрёпанные кроссовки её избранника.
***
Дарья наблюдала, как Ваня аккуратно завязывает шнурки на потрёпанных кроссовках, обмотанных синей изолентой. Шесть месяцев их отношений стёрли первоначальное недоумение, но не любопытство. Заводская пыль ещё не успела осыпаться с его куртки — он пришёл прямо со смены, как всегда, с коробкой её любимых конфет “Мишка на севере”.
— Ваня… — она присела на край скамейки, ловя отблеск заката в его усталых глазах. — Ты же получаешь хорошие деньги. Почему до сих пор… — её взгляд скользнул к его обуви.
Он рассмеялся, и в этом смехе звенела усталость двенадцатичасовой смены. — Это мой фирменный стиль! Представляешь, в цеху все обсуждают последние кроссовки, а я… — он театрально щёлкнул по изоленте, — вот она, эксклюзивная коллекция. Хочешь, и тебе такие сделаю?
— Серьёзно, — она положила руку на его ладонь, чувствуя шершавые мозоли. — Я ведь не из праздного любопытства спрашиваю.
Ваня потянулся за сигаретой, но, поймав её взгляд, сунул пачку обратно в карман. — Помнишь Светку, мою сестру? Ей тридцать пять, а они с мужем до сих пор в общаге ютились. Накопили на ипотеку, да не рассчитали… — Ваня чертил палкой по земле цифры, будто до сих пор видел перед собой банковские выписки. — Отдал им свои сбережения. Не смог смотреть, как племянник в углу на матрасе спит.
Тень пробежала по лицу Ивана, и когда он заговорил о родителях: — А потом мать с отцом… Дачу взяли, думая на пенсии розы разводить. Только банк проценты поднял… А мать еще неудачно с мошенниками поговорила…, — Его пальцы невольно сжали ветку сирени, и фиолетовые лепестки закружились в воздухе. — Как бросить их? Они же мне детство подарили, где я мог просто… быть ребёнком.
Дарья прижала его руку к щеке. В этом прикосновении было больше, чем слова: она вдруг ясно увидела того мальчишку, что нёс на плечах груз чужих надежд, прикрывая дыры в дешевых кроссовках синей изолентой. И поняла, что под этой клейкой лентой скрывается не бедность, а странная, щемящая красота — как трещины на старых фресках, хранящих историю добра.
***
И вот, прошло еще полгода. Молодые люди поженились.
Дарья сидела на подоконнике, обхватив колени, и смотрела, как закат окрашивает стены их однокомнатной квартиры в медовые оттенки. Ремонт, сделанный её родителями совсем еще недавно, теперь сиял свежей краской и пахнул лавандой из вазы на журнальном столике. Иван расхаживал по комнате, его тень металась по стенам, как беспокойная птица в клетке.
— Какого же всё же я мужа заботливого ухватила. Родственникам вон как помогает, значит и я будут за ним как за каменной стеной, — подумала про себя Даша вдруг, взглянув на подробно осматривающего квартиру молодого мужа.
Как таковой свадьбы не было. Ни пышного платья, ни гостей, ни криков «горько». Они просто расписались в здании ЗАГСа, а после посидели в ресторане вдвоем, даже не пригласив никого из близких друзей или родственников.
«Счастье не нуждается в зрителях», — повторяла про себя Дарья, гладя ладонью шершавую поверхность самого обычного обручального кольца, подаренного Иваном
Иван остановился у окна, его профиль резко вырисовывался на фоне алеющего неба.
— Дашенька, — он обернулся, и в его глазах горел тот самый огонь, что когда-то зажёгся в цеху среди станков и сварки. — Я тебе не говорил, что хочу трёх детей. Нет, лучше пятерых! Чтоб дом звенел от детского смеха! — Он широко развёл руки, чуть не задев хрустальную вазу, подаренную тётей Людой.
— Ваня, — она встала, осторожно касаясь его плеча. — Это же замечательно! Но давай пока годик поживем для себя! Можно куда-нибудь летом съездить, насладиться шикарной обстановкой этой небольшой, но уютной квартирки. Видишь, как мои папа с мамой постарались: ремонт для нас с тобой сделали!
— Посмотри — тут всё новое: паркет, кухня-гостиная… — Её пальцы сжали складку его рубашки, будто пытаясь удержать что-то неуловимое. — Давай никуда не будем спешить?
Иван отстранился от объятий Дарьи, нервно проводя рукой по волосам.
— Нет, Даша, ты не понимаешь: эта клетушка — не для семьи! — Его голос дрогнул, выдавая страх, спрятанный за напором.
— Я думаю взять кредит на что-то более нам подходящее, например, хорошую просторную трешку, чтобы нашим будущим детям места хватило. Ну а что? Возьмем кредит, я поеду на север работать. Говорят, там за год трешку заработать можно. Твою однушку продадим, добавим… — Он замолчал, заметив, как Даше не понравилось, что эту уютную новую квартирку придется продать.
Дарья подошла к стене, где висела их единственная совместная фотография — они отмечали день рождения Дарьи в этой, тогда еще пустой квартире с голыми стенами — Ты помнишь, как мы здесь первую нашу ночь провели? — её пальцы скользнули по рамке. — На надувном матрасе посреди комнаты. Ты тогда сказал, что это лучше люкса, а сейчас тебе уже трешка нужна…
Иван прислонился лбом к холодному стеклу.
— Просто, понимаешь, я хочу дать тебе и нашим будущем детям лучшее, — прошептал он.
Она обняла его сзади, прижавшись щекой к его спине. В тишине комнаты, где пахло свежей краской и их общими мечтами, уже жило нечто большее, чем квадратные метры — трепетное, хрупкое, как первый ледок на реке.
****
Гостиная родителей Дарьи пахла яблочным пирогом и старыми книгами. На полке пылилась фотография, где десятилетняя Даша в маминой шляпе смеялась, сидя на плечах отца. Теперь же она стояла перед ними, сжимая в руках ключи от своей квартиры, будто пыталась вложить в металл всю свою решимость.
— Мам, пап… — голос её дрогнул, но она выпрямила спину. — Иван старается. Разве плохо, что он хочет дать нам больше? Трёшка — это же… — она махнула рукой к окну, за которым виднелись новостройки с зеркальными стёклами, — будущее. Для детей, для семьи…
Отец, отложив газету, медленно снял очки. Его пальцы, покрытые следами старой краски от ремонта в той самой «однушке», сжали дужки так, будто пытались удержать хрупкое равновесие.
— Детей, говоришь… — он хмыкнул, но в глазах не было насмешки — только тревога. — Дочка, ребёнка вырастить — не картошку посадить. Тут не стены нужны, а… — он запнулся, ища слово, которое так и осталось висеть в воздухе: уверенность.
Мать, до этого молча перебиравшая край вязаной салфетки, вдруг встала. Её тень, удлинённая закатным светом, легла на фотографию молодожёнов в резной рамке.
— Дашенька, — она коснулась дочкиной руки, словно проверяя, не исчезла ли та девочка с косичками под взрослой решимостью. — Ты же сама говорила: «Счастье любит тишину». Зачем гнаться за квадратными метрами? Твоя квартира… — голос её сорвался, — она же твоя.
Дарья отвела взгляд к окну. Там, на подоконнике, стоял кактус, который Иван подарил ей на первое свидание — колючий, но упрямо цветущий раз в год.
— Иван устроится на вахту, — проговорила она твёрдо. — Зарплаты там… Говорят, за полгода можно накопить на взнос.
— «Говорят»… — отец встал, и его тень накрыла комнату, как когда-то в детстве, когда он казался ей великаном. — А если не «говорят»? Если кредит, вахта, долги… — Он резко повернулся к серванту, где за стеклом пылилась медаль «За трудовую доблесть». — Жизнь — не заводской план, Дашка. Тут форс-мажоры… — он махнул рукой в сторону дачи, которую они едва не потеряли несколько лет назад.
Дарья сжала ключи так, что металл впился в ладонь. В её памяти всплыл Ваня, чинящий ту самую иномарку: лицо в машинном масле, но глаза — упрямые, как тот цветущий раз в год кактус.
— Я верю ему, — выдохнула она. — Вы же всегда учили меня… верить.
Тишина повисла густым сиропом. Где-то во дворе старого уютного родительского дворика заскрипели качели — те самые, на которых маленькая Даша кричала: «Папа, выше!».
Теперь же она ждала, чтобы эти стены, эти фотографии, это детство отпустили её в другую жизнь — где счастье измерялось не метрами, а тем, как Иван смотрел на нее, как обнимал и говорил, что всё устроит, что у них будет большая семья и много детей.
— Хочешь — продавай, — внезапно сказал отец, поворачиваясь к окну. Его отражение в стекле выглядело старше, чем сам он. — Но помни: дом — не стены. Это… — он обернулся, и в его глазах блеснуло что-то, что заставило Дарью вдруг вспомнить, как он нёс её на руках через лужу в семь лет, — это когда знаешь, куда вернуться, если станет холодно.
Ключи в её руке вдруг показались невесомыми.
***
Ключи от однокомнатной квартиры звенели в руках Дарьи в последний раз. Пустые стены, ещё вчера хранившие шепот их с Иваном мечтаний, теперь отражали эхо шагов грузчиков.
«Трешку в панельке взяли — угловую, с видом на промзону», — объяснял Иван Дарье, словно покупал не жильё, а лотерейный билет не себе, а кому-то, кто для него совсем безразличен. Новая мебель осталась в проданной «однушке» — красивый диван, кухня с мраморной столешницей.
– Всё равно же в трешке другая планировка, старая мебель не впишется, а покупатели хотя бы немного но доплатили за оставленную мебель! – оправдывал продажу квартиру с мебелью Иван.
Дарья лишь еле заметно кивнула. Она хотела доверять мужу, хотела, чтобы муж принимал решения, но с другой стороны, мебель была почти новой, они и нескольких месяцев не успели ей попользоваться.
Теперь вместо обустроенной однушки рядом с родительским домом была мрачная трешка с запахом сырости и еще каким-то специфическим запахом, въевшимся в стены за двадцать лет жизни чужих и незнакомых Даше чужих людей.
Иван уехал на север в день, когда Дарья увидела две полоски на тесте.
«Год — и вернусь с деньгами», — целовал её в макушку Ваня, а Даша хотела верить, что всё будет хорошо. Только в день расставания Даша поняла, что Иван уезжает фактически в самый важный, в самый ответственный момент, когда ей, как никогда нужна будет его помощь. Она раньше не думала об этом, но реальность расставания отрезвила её еще детский неповзрослевший разум.
Рожала Даша еще под вой метели за окном роддома, сжимая в одной руке телефон с недоступным номером мужа, а в другой — плюшевого мишку, которого мама сунула ей в сумку «на удачу».
Не всё было по плану, поэтому в роддоме Даше пришлось задержаться дольше обычного. Выписывали её с ребенком уже под дождь. Встречали ее папа с мамой. Родственники мужа – мать Ивана с его родной сестрой – лишь поздравили Дашу с выпиской по смс. Таксист, глядя на свёрток в её руках, включил песенку про аиста — Дарья молча смотрела, как капли стекают по стеклу, рисуя на щеке мокрую дорожку. Даше тоже хотелось плакать от того, что она, вроде как замужем, а вроде как – и нет.
Родители привезли Дашу в свою квартиру, где пахло детством: ванилью из духовки и мамиными духами «Красная Москва». Петрович, ещё не сняв фартук с надписью «Главный дегустатор», взял внучку на руки, будто нёс хрустальную вазу.
«Спи, Дашенька, — бормотал он, качая ребёнка под мерцание телика, — я с Настёнкой побдю». Михайловна же, завернув коляску в целлофан от дождя, и сама укутавшись в дождевик часами кружила вокруг дома, словно тень с крыльями. «Воздух — лучший педиатр», — говорила она соседкам.
По ночам Дарья вставала к окну. Она гадала, видит ли Иван эти звёзды где-то за полярным кругом, связь с мужем была редкой, и только по телефону: мессенджеры были недоступны и Даша даже фото дочки не могла переслать мужу.
А по утрам, когда маленькая Настя плакала, требуя грудь, Дарья шептала в её пухлую щёчку: «Папа вернётся. Он же обещал…». А по подоконнику стучал, казалось бы, нескончаемый дождь — упрямо, монотонно, будто выбивал азбукой Морзе: «Жди-жди-жди».
***
Сухой разгоряченный летним зноем воздух ворвался в квартиру вместе с Иваном. Его куртка, пропахшая машинным маслом и дальними дорогами, была брошена хозяином на пол. Дарья, державшая на руках Настю, замерла у порога: полгода она представляла эту встречу — объятия, смех, коробку конфет в рюкзаке… Но Иван стоял, не снимая ботинок, и его глаза бегали по потолку, будто искали какое-то оправдание.
— Ваня… — она шагнула к нему, но он отстранился, доставая пачку сигарет.
— Даш, слушай… — он закурил, не глядя на спящую дочь. — Деньги… те, с вахты… Матери отдал. У неё там… — он махнул рукой, и пепел упал на ковёр гостиной, оставив оплавленное пятно. — В общем, без вариантов было.
Тишину разорвал хрустальный звон — Петрович, войдя в комнату, выпустил из рук чашку с чаем. Осколки рассыпались по полу, как разбитые обещания.
— Ты… что? — он подошёл вплотную, и Дарья впервые увидела, как дрожат руки отца — те самые, что качали её на качелях, которые нянчили ее ребенка. — Мы полгода кредит платили за тебя, хотя ты обещал переводить деньги с вахты каждый месяц! Дочь с ребёнком на моей шее сидят, а ты… матери? Твои мать с отцом- обеспеченные люди!
Иван швырнул окурок в открытую форточку окна, стараясь не глядеть на Петровича.
— Ваши деньги?! — Иван засмеялся резко, но фальшиво. — Я не просил! Понятно?! Это вы лезли, как…
— Пап! — Дарья вклинилась между ними, прижимая Настю к груди так, что та захныкала. — Он не мог иначе! Мать… наверное, беда…
— Беда? — Петрович схватился за сердце. — Беда — это когда зять идиот! Ты хоть спроси, какая «беда»! Может, ей шубу захотелось? Или…
— Хватит! — Иван рванул чемодан с пола. — Даша, собирай вещи. Мы уезжаем.
Она оглянулась на мать, стоявшую в дверях кухни с половником в руке. Михайловна молчала, но слёзы катились по её щекам. В этой тишине Дарья услышала, как трещит лёд в её душе: между «он не мог предать» и «предал» протянулась паутина сомнений.
— Ваня… — она коснулась его руки, всё ещё веря, что под грубой тканью скрывается тот парень с изолентой на кроссовках. — Может, объяснишь?
Он отдернул ладонь, как от огня. — Не надо ныть. Или ты с ними? — Его взгляд скользнул по фотографии на стене — их свадьбы, где они ели мороженое в дешевой кафешке вместо настоящего свадебного торта.
Петрович, шатаясь, опустился на диван. — Верни… хоть наши деньги.
— Верну. Все до копейки, — прошипел Иван, хватая коляску. — Только чтобы ты не появлялся на пороге нашей с Дашкой квартиры..
Дарья, машинально заворачивая Настю в летний комбинезон. Когда Иван обернулся в дверях, она всё же увидела в его глазах не злость, а панику зверя в капкане. И шагнула за ним, потому что верила ему, верила, что он по другому не мог, что так надо.
На улице ветер гонял горячий воздух вместе с пылью и мусором во дворе Петрович, глядя в окно, как они грузят коляску в ржавую «Ладу», прошептал: — Прости, дочка, не уберег я тебя от мужа – идиота. — Но его слова растворились в скрипе качелей под окном — тех самых, где когда-то смеялась маленькая Даша.