— Ты даже не плакала на похоронах! Какая жена не плачет, когда хоронит мужа?
Тамара стояла в дверях, не снимая пальто. Даже не спросила, можно ли войти — просто пришла через неделю после похорон и начала обвинять.
Оля молча отошла в сторону, пропуская свекровь в квартиру. На кухне что-то упало — Кирилл вздрогнул и прижался к маме. Восемь лет, а дергается от каждого звука.
— Иди в комнату, солнышко. Порисуй немного, — Оля погладила сына по голове.
Мальчик послушно ушел, оглядываясь на бабушку. Та даже не посмотрела в его сторону.
— Ну что молчишь? — Тамара прошла в гостиную, села на диван. — Совесть есть хоть капля? Мой сын в могиле, а ты тут как ни в чем не бывало!
Оля села напротив. Руки сложила на коленях — спокойно, без дрожи. Удивительно. Раньше от одного голоса Сергея руки тряслись.
— Что вы хотите услышать, Тамара Ивановна?
— Правду! Что ты с ним сделала? Он же был золотой мальчик, пока тебя не встретил!
Золотой мальчик. Оля помнила этого золотого мальчика. Первый раз ударил через полгода после свадьбы — она пересолила суп. Потом извинялся, плакал, клялся, что больше никогда.
— Вы правда хотите знать правду?
— Да что ты знаешь о моем сыне? Холодная ты, бесчувственная! Он жаловался — живешь как неживая, не улыбаешься, в постели холодная!
Оля встала, подошла к ноутбуку на столе. Открыла папку — скрытую, запароленную. Ту самую, которую вела четыре года.
— Смотрите.
Первое фото — синяк под глазом. Второе — разбитая губа. Третье — отпечатки пальцев на шее.
— Что это? — Тамара отшатнулась.
— Это ваш золотой мальчик. Январь прошлого года — я опоздала с работы на пятнадцать минут. Март — неправильно погладила рубашку. Май — посмотрела на продавца в магазине.
Фотографии листались одна за другой. Справки из травмпункта. Выписки. Заключения.
— Нет, — Тамара мотала головой. — Это не Сергей. Не мог он!
Оля включила аудиозапись. Голос Сергея — пьяный, злой: “Еще раз косо посмотришь — убью. И мелкого твоего прибью. Думаешь, не смогу?”
— Выключи! — Тамара закрыла уши руками. — Это не он!
— Это он. Ваш сын. Которого вы воспитали.
— Я хорошая мать! Я все для него делала!
— Все, да? А научить, что женщину бить нельзя — забыли?
Оля закрыла ноутбук. Села обратно.
— Знаете, почему я не плакала на похоронах? Потому что выплакалась за эти годы. Все слезы вышли.
— Ты его довела! Наверняка изменяла!
— Нет. Просто жила. Дышала. Работала. Растила сына. А ему этого было мало. Ему нужен был враг, на которого можно сорваться.
— Почему не ушла, если так плохо было?
Оля кивнула на дверь детской.
— Куда? С ребенком? Без денег — он же все контролировал. Без поддержки — вы ведь всегда были на его стороне.
— Я не знала…
— Знали. Просто не хотели видеть. Помните, я звонила три года назад? Просила помощи? Вы сказали — сама разбирайся, не маленькая.
Тамара смотрела в пол. Помнила. Конечно, помнила. Но тогда решила — молодые поссорились, помирятся.
— А теперь пришли обвинять меня. В чем? Что не рыдаю? Что не рву на себе волосы? Извините, но у меня сын. Ему нужна нормальная мать, а не истеричка.
— Кирилл… как он?
— А вы только сейчас спросили. Через двадцать минут разговора.
Тамара дернулась, как от удара.
— Он напуган. Вздрагивает от каждого звука. Ночью просыпается — проверяет, не идет ли папа. Но это пройдет. Обязательно пройдет.
— Ты рада, что он умер, — это было не вопросом.
Оля подумала. Рада? Нет. Но…
— Я рада, что мы в безопасности. Что могу готовить любой суп. Носить любую одежду. Разговаривать с любыми людьми. Что Кирилл перестанет бояться.
— Это был мой сын!
— Да. Ваш сын. Которого вы растили как принца. Которому все позволяли. Который привык, что мир крутится вокруг него. А когда мир отказался крутиться — начал его ломать.
Тамара встала. Пошла к выходу, шатаясь.
— Он был хорошим мальчиком, — повторяла она. — Хорошим…
— Может, и был. Когда-то. Но вырос не очень хорошим мужчиной.
Свекровь обернулась у двери. Лицо — как маска. Сухое, жесткое.
— Ты убила его. Не руками, но убила. Своим холодом.
— Нет. Он убил себя сам. Водкой, сигаретами, злостью. Сердце не выдержало. Врачи сказали — удивительно, что так долго протянул с таким образом жизни.
Тамара ушла, не попрощавшись. Не взглянула на внука, который выглянул из комнаты.
Оля закрыла дверь. Повернула замок — дважды. Привычка. Хотя теперь не от кого запираться.
— Мама, бабушка больше не придет? — Кирилл стоял в дверях детской.
— Не знаю, солнышко. Может, и нет.
— Она злая.
Дети всегда чувствуют. Оля присела на корточки, обняла сына.
— Она несчастная. Потеряла сына. Это больно.
— А тебе больно?
Как объяснить восьмилетнему, что боль бывает разная? Что можно горевать о человеке, который был когда-то, и одновременно радоваться, что кошмар закончился?
— Немного больно. Но пройдет.
— Мам, а теперь он точно не вернется?
— Точно. Никогда.
Кирилл обнял её крепче. Первый раз за долгое время — не от страха, а просто так.
Они пошли на кухню. Оля сварила какао — с зефирками, как любит Кирилл. Раньше нельзя было — Сергей злился на “баловство”.
— Мам, можно я друзей позову завтра?
— Конечно.
— Правда? А играть можно будет?
— Хоть весь день играйте.
Кирилл улыбнулся. Осторожно, неуверенно — но улыбнулся.
А вечером, когда сын уснул, Оля села у окна. Тишина. Но не та, напряженная, когда ждешь — вот сейчас хлопнет дверь, загремят ключи, начнется…
Обычная тишина. Мирная.
Завтра нужно к психологу записаться — Кириллу помощь нужна. И самой не помешает. Потом на работу выйти — отпуск заканчивается. Жизнь продолжается.
Ее жизнь. Ее и Кирилла.
В квартире тихо. И эта тишина больше не пугает.