Наш сейф стоял в углу спальни, прикрытый шалью, которую я купила на распродаже. Зелёная, с выцветшими кистями — как и всё в нашей однокомнатке.
«Зато своя», — говорил Макс, когда мы подписывали ипотеку. Своя… Да. С паркетом, который скрипит, как старый корабль, и окнами, в которые заглядывают только соседские балконы. Но тогда я ещё не знала, что «своё» — это не только стены. Это ещё и люди, которые считают, что имеют право вломиться в них с ногами.
Маргарита Петровна появилась в дверях через неделю после похорон деда. Не позвонила. Не спросила. Просто приехала с чемоданом, обвисшим, как её щёки, и заявила:
— Здесь и буду жить. Вас двое, а я одна. По совести так положено.
Макс молчал. Он всегда молчал, когда мать говорила о «совести». Стоял, вжавшись в стену, будто хотел стать частью обоев — тех самых, с ромашками, которые мы клеили вместе в первую брачную ночь. Вместо шампанского и клубники. Вместо смеха.
— Максим, — я прошептала, сжимая его рукав. — Мы едва платим за ипотеку…
— Алина, — перебила свекровь, — ты же не хочешь, чтобы сын бросил мать? Как та кукушка, да?
Её голос — сиплый, с акцентом на «ррр» — резал уши. Таким, наверное, рычали дворовые псы в её детстве. Она прошла в гостиную, поставила чемодан на наш диван-кровать и достала чашку. Фарфоровую, с позолотой. Ту самую, что всегда стояла у деда на серванте.
— Где ваши семейные фото? — спросила она, смахивая мои рамки со столика. — А, неважно. Тут теперь моё будет.
Моё. Это слово стало её мантрой. Моё место на кухне. Моё время в ванной. Моё право рыться в шкафу, пока мы на работе.
— Ты не представляешь, как пахнет у вас в спальне! — кричала она как-то вечером, вываливая мои духи в мусорку. — На что тратитесь? Ипотеку не платите?
Макс пытался вставить слово. «Мама, мы…» — но она тут же переключалась на него:
— Ты что, язык проглотил? Раньше хотя бы конфеты мне из магазина носил, а теперь жене позволяешь мать позорить!
Она знала, куда бить. Макс виновато опускал глаза, а я смотрела на часы: ещё три часа до ночной смены в аптеке. Три часа, чтобы не закричать.
Сейф она нашла через месяц. Я вернулась с работы раньше — голова раскалывалась — и застала её на полу, с отвёрткой в руках.
— Что вы делаете?!
— Лекарство ищу! — Маргарита Петровна вскочила, пряча инструмент за спину. — У меня давление…
Враньё капало с её губ, как дешёвый лак с ногтей. Я не спорила. Просто сменила код, пока Макс был в командировке.
— Ты что, мне не доверяешь? — она била кулаком в дверь спальни. — Я же мать!
— А я — жена, — ответила я впервые. Тихо. Но дверь дрогнула.
Той ночью я не спала. Слушала, как скрипит паркет под её тапками. Как шуршит гардина, за которой она подсматривала за соседями. Как стучит мой пульс в висках.
— Аллочка, — её шёпот прокрался в темноту, как таракан в щель. — Ты спишь?
Я притворилась. Она присела на край кровати, и матрас прогнулся под её весом.
— Ты думаешь, я не вижу? — пальцы, холодные и цепкие, коснулись моей руки. — Он тебя бросит. Как мой бросил. Мужчины… они всегда к матерям возвращаются.
Утром на кухне я нашла её чашку — на месте фотографии, где мы с Максом в день свадьбы. Наши улыбки теперь тонули в позолоте.
— Она привезла дядю Витю, — Макс сказал это устало, закрывая лицо руками. Мы сидели в ванной — единственном месте, где её не было. — Алкоголик, бомж… Говорит, поживёт пару недель.
— В гостиной? Где мы спим?!
— А что я могу, Аля? Она…
Он не договорил. Но я знала, что он хочет сказать. Она мать. Она старая. Она одна.
Дядя Витя оказался мужиком с лицом, как мокрая глина — обвисший, серый. Принёс с собой запах перегара и тоску.
— Сестричка, — бубнил он, тыча пальцем в мою коллекцию книг, — это всё продать можно.
Маргарита Петровна улыбалась. Впервые за два месяца.
Взлом сейфа случился в четверг. Я проснулась от звука — скрежет металла, сдавленное ругательство.
— Встань, — прошипела я Максу. — Она…
Но он уже спал, укрывшись одеялом, как ребёнок, который не хочет слышать ссору родителей.
В гостиной горел свет. Маргарита Петровна, в ночной рубашке и с отвёрткой, копошилась у сейфа.
— Хватит! — я бросилась вперёд, но она резко дёрнула ручку.
Дверца со скрипом открылась. Из неё выпала папка — старая, с потрёпанными уголками.
— Что это? — свекровь схватила листы. Её пальцы задрожали. — Откуда у тебя…
Я подошла ближе. На полу валялись фотографии: молодая Маргарита в обнимку с мужчиной в кожаной куртке. Судебные бумаги с печатями «Банкротство». Письма с угрозами, написанные кривыми буквами.
— Ты… ты знала?! — она вскочила, заслоняя грудь папкой. — Подглядывала?
Я не ответила. Просто взяла с пола фото — то самое, где она целует деда Макса в щёку. На обороте дата: за месяц до его смерти.
— Завтра съезжайте, — сказала я. — И заберите этого… — кивнула на дядю Витю, храпящего в углу.
Она бросилась ко мне, но споткнулась о свой чемодан. Тот самый, что два месяца занимал место нашего дивана.
— Ты не смеешь! — её голос сорвался на визг. — Я всё расскажу Максу! Как ты шпионила!
Дверь спальни скрипнула. Макс стоял на пороге, бледный, с спутанными волосами.
— Мама? — он произнёс это так, будто ему было пять. И семь. И пятнадцать, когда она сожгла его дневник со стихами.
Маргарита Петровна замерла. Потом резко повернулась, схватила брата за руку:
— Вставай! Мы уезжаем.
Они ушли на рассвете. Оставив чашку. Фото. И тишину, которая звенела, как разбитое стекло.
— Почему ты не сказала? — Макс сел на пол рядом со мной. В сейфе теперь лежали только пыль и стыд.
Я посмотрела на его руки — те самые, что неделю назад меняли код. И поняла: он знал. Не всё. Но догадывался.
Утром я нашла сейф открытым. Папки не было. Только крошечный обрывок бумаги с номером телефона. Незнакомым.
А на кухне… На кухне стояли две чашки. Его. И моя.
Звонок из ниоткуда
Тишина после их ухода оказалась громче скандалов. Макс молчал неделю. Не орал, не плакал — просто ходил по квартире, будто боялся раздавить воздух. Даже скрип паркета затих под его стоптанными тапками. А я считала часы до ночных смен, где за аптечной стойкой пыталась забыть, как дрожали его пальцы, когда он спросил: «Почему ты не сказала?» Сказала бы — потеряла бы его. Молчала — потеряла тоже.
Папка исчезла бесследно. Исчезла, как Маргарита Петровна — без звонков, без писем, без следов. Только номер на клочке бумаги лежал в сейфе, будто насмешка. «Позвони», — шептали цифры. Но я рвала листок. Собирала в кучу. Снова рвала. Пока однажды Макс не нашёл обрывки в мусоре.
— Это что? — он поднял клочок с половиной номера.
— Ничего. Реклама.
— Врать-то зачем? — он рассмеялся. Сухо, как треск веток. — Ты же мастерски это делаешь.
Его слова упали между нами, как нож. А потом зазвонил телефон.
Неизвестный номер. Городской код — наш, районный. Я поднесла трубку к уху, не дыша.
— Алина Сергеевна? — мужской голос. Грубый, с хрипотцой, будто горло прополоскали гравием. — Вы Маргариту Петровну ищете?
Сердце вжалось в рёбра. Макс, стоявший у окна, обернулся.
— Кто это? — прошептала я.
— Она вам кое-что оставила. — В трубке щёлкнула зажигалка. — Документы. Фото. Долги…
— Какие долги? Мы ничего ей не должны!
— Вы — нет. — Он затянулся, дым просочился сквозь связь. — А она должна нам. И раз вы её наследники…
Макс вырвал телефон:
— Прекратите! Какие наследники? Какие долги?!
Но в ответ — гудки. И смс: «Завтра. 18:00. Парк у фонтана. Придёте — узнаете, куда делась ваша папка. Нет — долги вернёте кровью.»
Дождь сеял мелкой дробью по асфальту. Фонтан, давно не работавший, напоминал бетонного инвалида. Мы стояли под зонтом, который трепыхался на ветру, как испуганная птица.
— Нас обманут, — Макс сжал мою руку так, что кости хрустнули. — Это ловушка.
— А если нет? — я кивнула на мужчину у лавочки. Тот самый голос. Кожаная куртка. Лицо — шрам от виска до подбородка.
Он поднялся, не спеша. В руке — конверт.
— Красивая парочка, — усмехнулся. — Жаль, свекровушка ваша не предупредила, что вы… хрупкие.
— Где Маргарита Петровна? — выдохнул Макс.
— В могиле. Или в раю. — Шрам дернулся. — Хотя… для неё место только в одном месте.
Он швырнул конверт в лужу. Я подняла его дрожащими пальцами. Внутри — фотография свекрови с тем же мужчиной, что на снимке из сейфа. Но дата свежая: прошлый месяц. На обороте — сумма. 15 миллионов. И подпись: «Долг за молчание.»
— Она продала дедов дом, чтобы прикрыть наши с братцем делишки, — голос приблизился. — А потом свалила, оставив вас с распиской. — Он ткнул пальцем в конверт. — Вы теперь наследники. И долга. И проблем.
Макс побледнел. Я чувствовала, как его рука холодеет.
— Мы ничего не подписывали! — крикнула я. — И не будем!
— Ох, — шрам растянулся в улыбке. — Вам ещё объяснять, как работает семейная ответственность?
Он повернулся, засунул руки в карманы.
— Срок — неделя. Или деньги. Или… — он обернулся, достал нож. Блеснул лезвием. — Ваш выбор.
Дождь усилился. Мы бежали домой, не чувствуя луж. Конверт прилип к ладони, как клеймо.
— Надо в полицию! — Макс лихорадочно рылся в ящике, вытаскивая старый телефон. — Сейчас же…
— Они её убили, — прошептала я. — Или она сбежала. Но эти люди… они найдут.
Он замер. В его глазах плескалось то, чего я боялась больше угроз: страх. Не за себя. За меня.
— Уедем, — он схватил мои плечи. — Сейчас. Возьмём вещи и…
— Куда? — я рассмеялась. Горько. — У нас даже на билеты нет!
Он отпустил меня, сел на пол. Сжал голову руками.
— Прости, — прошептал. — Я… я не знал.
Я присела рядом. Прижалась лбом к его виску.
— Мы продадим квартиру, — сказала он вдруг. — Отдадим им деньги…
— И останемся на улице? С долгами? — я встряхнула конверт. — Тут не 15 тысяч, Макс. Миллионы!
Тишина. Только часы на кухне отсчитывали секунды.
— Есть другой вариант, — он поднял глаза. В них мелькнуло что-то опасное. — Мы найдём её.
Ночь. Макс спал, я сидела у окна. В руках — фото из конверта. Маргарита Петровна смеялась, обнимая человека со шрамом. На заднем плане — вывеска кафе «Волна». Знакомое. В нашем районе.
Я набрала номер. Тот самый, рваный клочок.
— Алло? — хриплый голос.
— Я согласна, — прошептала я. — Но сначала — встреча. Где она?
Пауза. Фоновый шум — гудки поездов.
— Вокзал. Завтра. 10 утра. Одни.
Утром я сказала Максу, что иду в аптеку. Он кивнул, не отрываясь от окна, где дождь рисовал слёзы.
На вокзале пахло сыростью и страхом. У третьей колонны стоял он — человек в кожаной куртке.
— Где Маргарита Петровна? — спросила я, пряча дрожь в кулаках.
— Выбрала деньги? — он усмехнулся.
— Выбрала правду.
Он достал телефон. Показал фото: свекровь в аэропорту. Дата — вчера.
— Сбежала. В Испанию. — Шрам дернулся. — Но долг остался.
Я шагнула назад, но он схватил мою руку.
— Передай мужу: если через неделю не будет денег, мы найдём её через вас. По частям.
Его дыхание пахло табаком и мятой. Как у деда Макса, когда он читал нам сказки…
Дома я нашла Макса с папкой. Той самой.
— Где ты взял?! — вырвалось у меня.
— Она… она была в почтовом ящике, — он листал документы. — Алина, тут… тут всё. Как она подделала документы на дом. Как продала его через подставных лиц…
— И что? — я выхватила листы. — Это не поможет!
— Поможет! — он вскочил. — Мы отнесём в полицию! Они поймают этих ублюдков, а мать…
— Твоя мать уже в другой стране! — крикнула я. — А мы здесь. С долгами. С угрозами. Или ты думаешь, они просто так отстанут?!
Он замер. В его глазах горело то, что я любила больше всего: упрямство. Глупое, детское, смешное.
— Я не позволю им тебя тронуть.
Дверь звонко хлопнула. Мы обернулись. На пороге стоял дядя Витя. Пьяный. С ножом.
— Сестренка… передала привет, — бубнил он, шатаясь. — Сказала… вы теперь мои хозяева.
За ним, в подъезде, мелькнула тень в кожаной куртке.
Игра в прятки с тенями
Дядя Витя шагнул в квартиру, и запах перегара смешался с запахом страха. Нож в его руке дрожал, как лист в шторм. За спиной — шарканье ботинок. Тот, в кожаной куртке, прислонился к косяку, зажигая сигарету.
— Вырубайте свет, — хрипло бросил он. — Игра началась.
Макс толкнул меня за спину, прикрыв собой. Его дыхание стало частым, прерывистым, но голос… Голос вдруг окреп, будто прорвалась плотина:
— Выйдите. Сейчас.
Дядя Витя захихикал. Ножом почесал щетину:
— Ты чё, племянник, герой? Мамка твоя нас кинула, а ты…
Хрясь. Макс схватил вазу с подоконника — ту самую, что я купила на годовщину, — и разбил её о стол. Осколки брызнули веером.
— Следующий — в тебя, — он выдохнул. Глаза горели диким блеском.
Человек в куртке медленно захлопал в ладоши:
— Ого. Наследничек оказался с яйцами. — Он швырнул сигарету на пол, раздавил каблуком. — Но играем по-моему. Через три дня принесёте половину. Или…
Он достал из кармана фото. Наше. Свадебное. На обороте — красная метка: «Первая жертва.»
Они ушли, оставив на полу осколки и тишину. Макс опустился на колени, руки в крови — дрожал так, что не мог удержать осколок вазы.
— Я… я не смог… — он всхлипнул. Впервые за десять лет.
Я обняла его, прижала к груди. Слушала, как бьётся его сердце — неровно, срываясь. Как когда-то билось в день свадьбы.
— Мы сбежим, — прошептала я. — Куда угодно.
Он покачал головой, вытирая лицо рукавом:
— Они найдут. Но я знаю, как их остановить.
Ночь. Макс копался в дедовом старом чемодане на антресолях. Вытащил пистолет. Тульский, 1950-х.
— Дед хранил его со войны, — он щёлкнул затвором. Пустым. — Говорил: «На крайний случай».
Я отшатнулась, будто он направил ствол на меня:
— Ты с ума сошёл! Это же…
— Это наш шанс! — он схватил мои плечи. — Они придут за тобой, Аля! Понимаешь?
Его пальцы впивались в кожу. Я вырвалась, побежала в ванную. Заперлась. Села на пол, обхватив колени.
Тик-так. Часы на кухне. Тик-так. Время, которое больше не наше.
Утром Макс исчез. На столе — записка: «Не выходи. Вернусь к вечеру.»
Я ждала. Собирала осколки вазы. Смотрела, как капли крови на полу темнеют, превращаясь в пятна-призраки.
Он вернулся с сумкой. В ней — пачка денег. Стопки, перетянутые плёнкой.
— Откуда?.. — я прошептала.
— Продал квартиру.
Воздух вырвался из лёгких. Комната поплыла.
— Ты… как? Без меня?
— Через риелтора-однодневку. Они не успеют отследить. — Он упал на стул, вытер лицо ладонью. — Завтра отдаём им половину. Остальное… остальное хватит, чтобы начать сначала.
Я смотрела на него и не узнавала. На щеке — синяк. В глазах — пустота.
— А если они возьмут деньги и всё равно придут?
— Тогда я использую это, — он кивнул на пистолет, торчащий из сумки.
Встреча была назначена на складе за городом. Мы ехали молча. Деньги — на заднем сиденье. Пистолет — у Макса за поясом.
— Остановитесь здесь, — сказал человек в куртке, выйдя из тени. — Выносите чемодан.
Макс вышел. Я осталась в машине, сжимая телефон с номером «112» на экране.
— Где остальное? — криминальник пнул чемодан.
— После того, как вы отзовёте долг.
Шрам на лице мужчины дёрнулся. Он засмеялся:
— Ты думаешь, это аукцион?
Щелчок. За спиной Макса выросли двое. С арматурой.
— Деньги забираем. А вы… — он подошёл ко мне, постучал ножом по стеклу. — Поедете с нами. Для переговоров с Маргаритой.
Макс рванулся вперёд. Выстрел. Сухой, как хлопок. Человек в куртке схватился за плечо.
— БЕГИ! — заорал Макс.
Я вдавила газ в пол. Машина рванула, сбивая одного из бандитов. В зеркале — Макс, бегущий за мной. И выстрелы. Много выстрелов.
Больница пахла смертью. Я сидела у дверей реанимации, сжиная в руках его окровавленную рубашку.
— Ранение в грудь, — говорил врач. — Шансы… 50/50.
Шансы. Как в рулетке. Как в нашей жизни.
Ночью ко мне подошла медсестра:
— Вам передали. — Она протянула конверт.
Внутри — ключ от сейфа и записка: «Ищите в доме деда. Там правда.» Подпись — неровная, дрожащая: М.П.
Дедов дом стоял заброшенным. Полы провалились, стены покрылись плесенью. Но сейф в стене спальни — целый. Код: дата рождения Макса.
Внутри — дневники деда. Письма. И справка о усыновлении: «Маргарита Петровна Иванова. Приёмная дочь.»
Она не была его кровью. Не была матерью Макса. Всё — ложь.
На дне сейфа — конверт с нашими свадебными фото. И надписью: «Простите.»
Макс выжил. Пуля прошла в сантиметре от сердца. Когда он очнулся, первое, что спросил:
— Ты нашла?
Я кивнула. Положила ему на грудь дневник деда.
— Она не твоя…
— Знаю, — он перебил. — Читал… давно.
Я замерла.
— Почему молчал?
— Боялся, что перестану быть тебе… нужным. — Он повернулся к стене. — Без мамы, без прошлого…
Я взяла его руку. Вложила ключ от нового сейфа — того, что мы купим когда-нибудь. Без тайн.
Звонок раздался через месяц. Неизвестный номер. Я поднесла трубку к уху, готовясь услышать хриплый голос.
— Алина? — женский шёпот. — Это… Маргарита.
За окном завыл ветер. По стеклу поползла трещина — тонкая, как след от пули.
— Они нашли меня, — она задыхалась. — Помоги…
Я посмотрела на Макса. Он спал, прижимая к груди наш новый семейный фотоальбом. Пустой.
— Алло? — голос оборвался. — Алло?!
Я положила трубку. Выключила телефон. И начала собирать чемодан.