— Одевайся теплее, уже холодает, — Вера на ходу застёгивала пальто, взгляд на часы. — Я сегодня поздно, замена в шестом «Б». Сама поешь, ладно?
Катя кивнула, не глядя. Телефон в руке, но пальцы не шевелились.
— Я сегодня к бабушке поеду… Там, наверное, ночевать останусь, — пробормотала она почти шепотом, но Вера не услышала — уже вылетела за дверь, оставив после себя запах духов и стук каблуков.
Катя медленно встала, накинула куртку, натянула капюшон. Во дворе — влажные лужи, жухлые листья под ногами, на деревьях — почти голые ветки. Октябрь дышал в лицо холодной влагой. Только раньше в глазах было солнце. Сегодня — туман.
В подъезде у Галины Ивановны тускло мигала лампа. Она отворила дверь раньше звонка.
— Ой, Катюш, я думала, ты завтра. Ну заходи, заходи. Холодно же.
Катя прошла внутрь. В коридоре пахло печёными яблоками и сушёными корками апельсина — у бабушки на подоконнике стояла стеклянная банка с сушёными дольками.
— Есть будешь? — Галина Ивановна уже ставила чайник. — Я вчера курицу тушила. Суп ещё остался. Или гренки сделать?
Катя помотала головой.
— Просто посижу, — сказала она. Голос был глухим, как будто из-под воды.
Галина Ивановна разрезала хлеб, поставила на стол миску с мёдом и молоко.
Катя не притронулась. Села напротив, уткнулась взглядом в скатерть. Потом сказала — тихо, почти беззвучно:
— Бабушка… Только ты никому… Я беременна.
В кухне на секунду стихло всё — даже чайник, казалось, замер. Галина Ивановна не вздрогнула, не вскрикнула. Она просто подошла, села рядом, сжала Катину руку.
Катя продолжила, глядя в стол:
— Больше двух месяцев… Я точно не знаю. От Артёма… Он из моего класса.
— Ну что ж, теперь вместе разберёмся, — сказала Галина Ивановна. — Ты не одна.
Катя вытерла глаза рукавом. Села тише.
— Я не хочу быть мамой. Мне страшно. А мама… она с ума сойдёт. Она в школе. Она про репутацию всё время.
Галина Ивановна провела ладонью по плечу внучки.
— Всё не так страшно, как кажется сейчас, Кать. Правда. Мы со всем справимся, шаг за шагом. Я рядом.
— Ты только не замыкайся, слышишь? Это — не приговор, а просто жизнь. И с ней можно жить. Дышать. Не бойся.
— Доченька, сначала давай узнаем, как обстоят дела на самом деле. Пойдём к врачу. Всё по порядку.
Катя кивнула. Неохотно, но без спора.
На следующее утро они были в районной поликлинике. В регистратуре долго искали карту, потом ждали в коридоре с облупленной краской и пахнущем антисептиком. Галина Ивановна держала Катю за руку, пока та сидела с бледным лицом, будто её ждали не врачи, а суд.
Когда зашли в кабинет, доктор — женщина лет сорока — не стала сюсюкать. Осмотр прошёл быстро, чётко. Потом УЗИ.
Катя лежала, вжавшись в кушетку. Аппарат завыл, экран засветился. Появилось пятнышко с частым мерцанием.
— Одиннадцать недель, — сказала врач. — Сейчас включу звук. Хотите?
Катя не ответила, только сжала зубы. Потом — сердце. Этот ритм. Удар за ударом.
Галина Ивановна стояла рядом и сжимала ладонь внучки, которая дрожала всем телом. По щеке Кати скатилась слеза.
— По сроку всё хорошо, — врач выключила звук. — Прервать ещё можно, но не позже двух недель. Решать — только вам.
Катя кивнула. Вышли молча.
Дома — тишина. Галина Ивановна поставила какао, положила овсяного печенья в тарелку. Катя сидела у окна, не притрагиваясь.
— Я будто внутри сна, — тихо сказала она. — Проснуться не получается.
Галина Ивановна присела рядом.
— Я тоже была беременна в семнадцать.
Катя повернула голову:
— Серьёзно?
— Очень даже, — усмехнулась бабушка. — Твой дядя тогда родился. Я его выносила, пока дедушка был в армии. Я его ждала. Даже если бы мама настаивала — я бы не отдала. Даже мысли не было.
Катя шепнула:
— А ты не жалела?
— Никогда. Но у тебя — другой путь. Если ты не хочешь — это тоже твой выбор. Ты имеешь на это право.
Катя смотрела в окно. Потом сказала:
— Можно я здесь поживу немного? Как раньше в детстве, маме позже скажу.
— Сколько нужно, — кивнула Галина Ивановна. — Дом — твой. В школу отсюда ходить можно, ты ведь и раньше так делала. Всё удобно, ничего не меняется.
Катя осталась у бабушки. Вечером они сидели на кухне с чаем, и когда бабушка пожелала спокойной ночи, Катя задержалась у окна. Молчала долго, потом набрала сообщение и стёрла. А на следующее утро — в воскресенье — накинув куртку, вышла из дома. «Я должна с ним поговорить», — подумала она вслух, выходя за порог.
— Привет… — Катя стояла у подъезда, переминалась с ноги на ногу. — Можно поговорить?
Артём вышел в тапках и спортивных штанах. На лице — страх, будто он тоже всё знал.
— Пойдём вон туда, за угол, — сказал он.
Они отошли к скамейке. Там давно никто не сидел: облезшая краска, клочья мокрой листвы. Катя молчала, уткнувшись взглядом в землю. Потом тихо сказала:
— Я беременна.
Артём застыл, потом сел рядом, потирая руки. Несколько секунд — только дыхание.
— Я… — он выдохнул, потёр лицо. — С ума сойти… Я не ожидал. Но… если это правда, если ты решила… Я не откажусь. Я не знаю, как, но я рядом. Не сбегу. Ты сама знаешь моё отношение к тебе!
Катя подняла глаза. Впервые — без напряжения. Не улыбка, но что-то мягкое мелькнуло в уголках губ.
— Спасибо, — сказала она. — Я всё знаю, но это большая ответственность, и я не знаю, готова ли… Я ещё не решила, что делать дальше. Мне надо всё обдумать. Очень многое.
Вернувшись домой, Катя молчала весь день. К вечеру стало особенно тяжело — казалось, внутри всё сжимается. Она долго сидела в комнате, потом вышла на кухню.
Бабушка мыла посуду, когда Катя подошла сзади.
— Ба… Я не могу больше притворяться. Мне тяжело.
Галина Ивановна повернулась, вытерла руки, посмотрела внимательно.
— Мы больше и не будем молчать, Катюша. Маме нужно рассказать. И чем раньше — тем лучше.
Катя кивнула, почти неслышно.
— Я боюсь, — прошептала она.
— Я с тобой. Всё скажем вместе.
На следующее утро они вдвоём пришли к Вере. Катя шла чуть сзади, шаги были медленные. Бабушка несла с собой термос и сумку — словно в гости, как обычно. Но на лицах было другое.
У дверей Галина Ивановна нажала звонок. Через минуту дверь открыла Вера — в халате, с полотенцем на плече. Увидев их вместе, нахмурилась, но удивлённо вскинула брови.
— Вы чего пришли с утра? Что-то случилось? — сказала она и нехотя отступила в сторону, пропуская их в прихожую.
Они стояли в коридоре, раздеваясь. Вера, в домашнем, с волосами, закрученными на бегуди, продолжала смотреть настороженно, явно что-то чувствуя по взгляду матери и дочери.
— Вы чего? Катя, ты же у бабушки была… Всё в порядке?
— Не переживай, всё в порядке, — тихо сказала Галина Ивановна, глядя на дочь. — Но нам нужно поговорить. Лучше сесть.
Они сели на кухне втроём. Галина Ивановна поставила чашки. Потом посмотрела на дочь.
— Вера, послушай… Тут такое дело. Катя беременна.
Кухня замерла. Потом — стук стула. Вера резко встала, как будто от удара.
— Это что, шутка?! Она ещё ребёнок! Я учитель! Что скажут в школе?!
Катя опустила голову. Галина Ивановна спокойно:
— Вер, ты забыла, как твой брат родился? Мне было семнадцать. Я всё вытянула. Катя такая же сильная. Не наводи панику.
— Да вы сговорились, что ли?! — Вера ходила по кухне. — Да она же совсем ребёнок ещё! — Вера обернулась к матери. — Ты правда думаешь, она справится с этим? Ты правда считаешь, что это нормально?
— А может, наоборот — ей будет легче, чем нам, — сказала Галина Ивановна. — Потому что теперь у неё есть мы.
Катя подняла голову. Говорила негромко, но отчётливо:
— Я не знаю, чего хочу. Но если я решусь рожать — мне нужна не команда, а поддержка.
Вера замолчала. Потом обессиленно опустилась на табурет.
— Я просто… не знаю, что делать, — Вера села, не поднимая глаз. — Всё это так неожиданно. Мне нужно время. Мне нужно это переварить…
Следующие дни Вера почти не говорила. Всё делала молча: гладила, готовила, мыла пол. Иногда кидала взгляды на Катю — сдержанные, чужие. Один раз села за стол и сказала:
— Я тоже когда-то испугалась до дрожи. Всё казалось концом. А потом — как-то втянулась, день за днём. Просто жила. И ничего, справилась.
Катя кивнула. Между ними — пауза. Не прощение, не разговор. Но шаг.
Она подошла. Вера поднялась и обняла её — неловко, осторожно. Как хрупкую.
Впервые — без упрёка.
Катя проснулась рано. За окном моросил мелкий дождь. Она долго лежала, глядя в потолок, потом встала, заварила чай и вернулась в комнату. В голове крутилась одна мысль — сегодня.
Позже Катя и Вера вышли из дома. Нужно было ехать в женскую консультацию — Катя сама попросила отвести её.
Они стояли на остановке, укрытые капюшонами. На Кате была лёгкая, но тёплая куртка, которую подарила бабушка. Ветер цеплялся за края, но внутри было удивительно спокойно.
Вера молчала. Не спрашивала, не торопила. Просто была рядом.
— Ты уверена? — спросила она, когда увидели здание.
Катя кивнула. У входа остановилась.
— Пойдём вместе, ладно? — Катя посмотрела на неё, и в голосе не было ни капли сомнений.
Вера кивнула и крепче сжала её ладонь.
Внутри пахло хлоркой и кипячёным молоком. Катя сидела напротив врача. Молодая женщина в белом халате говорила ровно:
— Вам почти двенадцать недель. Решение, конечно, ваше. Вы уверены, что хотите сохранить?
Катя смотрела в сторону, потом снова на врача:
— Я… хочу оставить. Я боюсь, но это мой ребёнок. Я не знаю, как всё будет, но хочу попробовать. С ними, не одна.
Врач кивнула. Без осуждения.
— Тогда встанем на учёт. Сдадите анализы, пройдёте обследование. Вы не одна?
— Нет. Со мной мама.
Слово «мама» прозвучало непривычно. Но уверенно.
Катя вышла из кабинета с папкой в руках. Вера ждала чуть дальше, у окна, сгорбившись и сжимая ремешок сумки. Услышав шаги, обернулась. Катя кивнула ей — коротко, будто всё уже было сказано.
— Всё? — тихо спросила Вера.
— Да. Пока только бумажки. Но я встала на учёт.
Они шли обратно к остановке. Вера шла чуть сбоку, не касаясь, но рядом.
— Прости меня, если я что-то сделала не так. Я, наверное, просто растерялась.
Катя остановилась, посмотрела на неё спокойно:
— Это ты меня прости, — тихо сказала Катя. — Что всё так получилось. Я сама пока ничего не понимаю.
Спустя несколько дней, когда всё улеглось, они пекли блины. Вера стояла у плиты, Катя сидела с тетрадью за столом, облокотившись локтем на край.
— У вас будет зачёт по геометрии? — спросила Вера, не оборачиваясь.
— Ага. И реферат надо дописать.
— Помочь?
— Нет. Сама справлюсь.
В тот вечер они приехали вдвоём к бабушке. На плите тихо кипел чайник, на столе уже стояла нарезка и мёд. Долго сидели, втроём — говорили просто, без лишних слов. Про будущее. Про то, что придётся менять. И про то, что уже не страшно.
Катя осторожно гладила живот через свитер, а Вера что-то перебирала в телефоне — списки, вещи, напоминания. Они уже готовились. По-настоящему.
Перед сном бабушка заглянула в комнату.
— Всё у нас получится, Катюша, — сказала она тихо.
Катя выключила свет. И впервые за долгое время уснула без тревоги.
Она не знала, что будет дальше. Что будут бессонные ночи, страх, усталость, тишина. И радость тоже — странная, непривычная. Но теперь она не боялась. Потому что впереди — жизнь. Не простая, не гладкая, но своя.
И где-то в ней уже было место для того, кто придёт. Катя ждала.
И была рада, что тогда не пошла на крайний шаг. Что не предала себя. Потому что теперь — по-настоящему ждала.