Катя проснулась в воскресенье от громкого пин-кода в дверь. Кто-то нажимал на кнопки с такой яростью, будто банкомат отказался выдать зарплату.
Она вскочила — в старой футболке, с хвостиком на макушке и глазами, как у панды после дискотеки. Зашарила по полу, натянула шорты, подбежала к двери и заглянула в глазок.
На пороге стояла она. С румянами по диагонали и кожаной папкой под мышкой. Алина Витальевна. Адвокат. Того самого Павла. Того самого бывшего. И, как выяснилось, той самой новой любви его жизни.
— Доброе утро, Екатерина Андреевна, — холодно произнесла она, будто сообщала результаты биопсии. — У нас с вами важный разговор.
Катя молча открыла дверь.
— Пройди, раз уж так горишь желанием, — кивнула она, будто приглашала на казнь.
Алина вошла и принялась разглядывать интерьер. Катя сразу ощутила — сейчас будет пахнуть формальностью, как от новой папки из канцелярского.
— Я представляю интересы Павла Сергеевича. Он подал иск о разделе совместно нажитого имущества.
Катя вяло вздохнула и оперлась на подоконник.
— А что, у него прям от любви к тебе юридическое мышление обострилось? Или просто решил добить, пока не встала на ноги?
— Я здесь не для обсуждения личного, — безэмоционально отбила Алина.
— А зря. Если бы ты соображала в личном, не крутила бы роман с мужиком, у которого даже зубная щётка ещё дома.
Алина проигнорировала и продолжила:
— Квартира, по его словам, приобретена в браке, значит подлежит разделу.
Катя присвистнула.
— Павлик совсем сбрендил? Эта квартира — подарок моих родителей на тридцатилетие. До него, до брака, до всего.
— Есть ли у вас документы, подтверждающие это? — Алина смотрела с видом библиотекаря, который щас вызовет охрану за утерю читательского билета.
Катя повернулась к полке. Из-за книги с рецептом гречки по-флотски она достала пластиковую папку. Старую, затертую, но в ней — священное: договор дарения. Подаренная квартира. До брака. Подписи. Печати. Без шанса на трактовку.
— На, читай. Только не слюнявь страницы, они мне дороги.
Алина листала документы с хмурым видом. Занимало это минуту, но напряжение в комнате сгустилось как в очереди к терапевту.
— Это меняет дело, конечно… — пробормотала она, и голос её чуть дрогнул. — Но Павел утверждает, что участвовал в ремонте. Финансово.
— Он один раз купил унитаз. И то по акции. И выносил строительный мусор ровно один вечер — потому что я пообещала не пилить неделю. Всё. Всё его «участие».
Катя подошла ближе, оперлась о спинку стула.
— Слушай, Алиночка, я понимаю, ты у нас теперь и адвокат, и новая любовь, и, по слухам, даже хозяйка его новой дачи. Но если ты хоть раз в жизни любила кого-то настолько, чтобы склеивать вместе три ипотеки, две обиды и одно настоящее «люблю», ты поймёшь — сейчас ты просто обслуживаешь чью-то мстю. Чужую. Грязную. За которую расплатишься сама.
Алина молчала. В комнате повисло глухое напряжение. Катя вдруг устала. Не от слов. От всего.
— Знаешь, — произнесла она тише, — ты не первый человек, кто приходит сюда с пакетом бумаги и видом бульдозера. До тебя был суд. До суда — нотариус. До нотариуса — любовница Пашки из налоговой, которая тоже кричала, что я ему жизнь сломала. Ну что, думаю, добро пожаловать в очередь, детка. Там в углу кофемашина, правда, капучино не варит, только терпение.
— Екатерина, — начала Алина уже без напора, — я ведь тоже не железная.
— А должна быть. Ты теперь его щит. Его забор. Его законный способ мстить мне за то, что я не простила. Не жалею. И не скучаю.
Алина убрала бумаги обратно. Медленно. Осторожно.
— Я передам Павлу, что у вас документы в порядке. Думаю, лучше вам будет поговорить лично.
— Не думаю. Моя последняя беседа с ним закончилась, когда он пытался вынести кресло и при этом умудрился застрять в дверном проёме. Слишком символично, чтоб повторять.
Алина встала. Подошла к выходу, остановилась.
— Катя… — Она повернулась. — Он правда считает, что ты всё это заслужила.
Катя вздёрнула бровь:
— А он считает, что заслужил меня. Что ж, у каждого — свои заблуждения.
Алина вышла. А Катя осталась стоять в коридоре, с тем самым видом, когда всё внутри горит, но ты не орёшь — потому что у тебя в руках документы, а не нож.
Телефон зазвонил. На экране — «Елена Викторовна».
— Ну что, Катюша? — голос адвоката был бодр и сух, как шампанское без пузырьков. — Готовимся к войне?
— Не-а, Лена. Не к войне. К победе.
Павел появился, как комар в июле: когда не ждали и уж точно не хотели видеть. Приехал к дому на новеньком «Туареге», в костюме от какого-то модельера, которого Катя вряд ли выговорила бы с первого раза. Хотя когда-то она гладила ему рубашки — и знала точно, где у него растянута петля и подмышка чуть предательски потеет.
Он поднялся на этаж и постучал. Не позвонил, не написал, не объявился заранее — нет, всё как он любит: вторгаться без спроса и делать вид, будто так и надо.
Катя открыла дверь на цепочке. Без макияжа, в тонком халате на голое тело. Волосы слегка растрёпаны, губы — после бокала вина, который она себе налила, чтоб уснуть, а уснуть не получилось.
— Здравствуй, Катюша, — сказал Павел, как будто они не разводились, а просто на два дня поехали в разные санатории.
— Привет. Память отшибло? У нас не приёмный день.
— Я хочу поговорить. Без адвокатов. Без бумажек. Без этой комедии.
Катя посмотрела сквозь щель.
— Это ты называешь комедией? Дорогой, это драма. И ты в ней — жалкий второй план. Ладно, заходи. Только предупреждаю — у меня в ванной мужик. Правда, из керамики, но смотрит осуждающе.
Павел прошёл. Улыбнулся. Осмотрелся — как будто дом ему всё ещё принадлежит. Как будто она ему всё ещё принадлежит.
— Ты не изменилась, — сказал он, проходя в гостиную.
— Да, у меня нет функции «обновить до версии “Наивная 2.0”».
Катя прошла на кухню, взяла два бокала.
— Вино будешь?
— Удиви.
Она налила. Поставила перед ним бокал, села напротив. Халат распахнулся чуть больше, чем стоило бы, но она не поправила — пусть смотрит. Пусть видит, что потерял. Что уже не его. И никогда не будет.
— Я не хотел, чтобы всё закончилось так, — сказал он, глядя в бокал.
— Правда? А ты как хотел? Чтобы я, увидев тебя с Алиной, предложила ей дружбу и место в гардеробе?
Он посмотрел на неё — долго, с тем самым взглядом, от которого когда-то у неё по спине пробегал ток. Когда-то. А теперь? Теперь только раздражение и привычная щемящая пустота.
— Ты же знаешь, я тогда был… запутан. Весь этот стресс, работа, ты стала какой-то чужой…
— О да, классика. «Ты изменилась». Говорят это каждый раз, когда просто хотят залезть к кому-то в трусы. А потом ищут в других «ту самую», которую уже однажды просрали.
Он сделал глоток. Молчал. Потом встал, подошёл ближе. Наклонился.
— А ведь ты всё ещё хочешь меня, — прошептал он. — Я это чувствую.
Катя подняла глаза. Встала. На мгновение между ними была тишина. Опасная. Напряжённая. Как электричество перед грозой.
— Я хочу вернуть то, что у меня украли. Не тебя. Себя.
Он всё ещё стоял близко. Слишком близко. Она ощущала запах его парфюма. И запах воспоминаний — тех, что не выветриваются даже после генеральной уборки.
Он наклонился к её щеке. Поцеловал. Медленно, без нажима. Как будто ждал реакции.
И она… не отпрянула.
Но и не ответила. Просто посмотрела в глаза.
— Смешно. Раньше от этого у меня внутри всё сжималось. А теперь — тишина. Как будто целуешь не меня, а призрак того, кем я была до тебя.
Павел отстранился.
— Ты не представляешь, как мне плохо без тебя.
— Представляю. Но знаешь, что ещё хуже? Быть с человеком, который целует тебя и врет одновременно.
— Алины больше нет.
— Ты в этом уверен? — с усмешкой. — Или она просто на кухне и считает ложки?
— Я не за этим пришёл. Я хочу вернуть тебя. Всё вернуть. Давай начнём сначала.
Катя уселась обратно, скрестила ноги. Ткань халата чуть съехала, открыв бедро. Он заметил. Конечно, заметил.
— Ты же понимаешь, — сказала она, глядя прямо, — даже если бы я тебя простила… это не значит, что я снова буду стирать твои носки и делать вид, что ты не предал. Я другая, Павел. Я больше не жена, которая боится остаться одна.
Он сел рядом. Взял её за руку.
— Я готов меняться. Бороться. Переехать. Всё, что угодно.
Она посмотрела на него и… улыбнулась. Иронично. Усталой улыбкой человека, которому слишком многое пришлось простить — и слишком мало за это получить.
— Только не забывай, что эта квартира — моя. Как и выбор. И вот он: ты сейчас выходишь, уходишь, и начинаешь жить своей жизнью. Без меня. Без нас. Потому что второго сезона у этой трагикомедии не будет.
Он понял. Она видела по глазам. По тому, как его плечи опустились. Как он встал. Молча. Без драмы. Только с чемоданом сожалений, который притащил сам.
— Прощай, Катя, — сказал он на пороге.
— Удачи, Павел. И пусть у тебя всё получится. Но не со мной.
Дверь закрылась.
Катя подошла к зеркалу. Посмотрела на себя.
«Ты вернулась», — сказала она отражению. — «А теперь — живи. Как хочешь. Без страха. Без него. И без вранья».
Катя стояла перед зеркалом и застёгивала блузку. Белую, с острыми лацканами, как у прокурора из кино, где героиня всегда выигрывает в финале. Волосы — собраны, губы — алые, глаза — без тени жалости.
— Если бы у уверенности был запах, — пробормотала она себе под нос, — то это был бы аромат от Dior и отомщённой женщины.
Суд. Маленький зал, с запахом канцелярии, тоски и дешёвых костюмов. Павел сидит слева, сжатый, как калач в целлофане. Рядом — Алина Витальевна. Блондинка, конечно. Узкие глаза, сжатые губы, и ногти такие острые, что, кажется, они подписывают приговоры без чернил.
Катя сидела напротив. Её адвокат — Елена Викторовна — женщина, которая даже в халате выглядит как прокурор. Строгая, сухая, с голосом, которым можно гвозди вбивать. За один её «возражаю» хочется сдаться, даже если ты просто мимо проходил.
Судья была уставшей женщиной с глазами «я всё это уже видела», но Катя поймала её взгляд и поняла: сегодня она на моей стороне. Не из жалости. Из принципа.
— Уважаемый суд, — начала Елена Викторовна, вставая, — наш иск прост. Квартира, о которой идёт речь, была подарена Екатерине Андреевне её родителями до заключения брака. Документы — в деле. Свидетельство о праве собственности — имеется. Квартира не может считаться совместно нажитым имуществом.
— Позвольте! — вскочила Алина Витальевна. — Но в период брака супруги делали ремонт, покупали мебель, вели общее хозяйство. Эти вложения…
— Эти вложения, — перебила Елена Викторовна, — были оплачены из общего бюджета, но квартира осталась в единоличной собственности моей клиентки. Более того, Павел Сергеевич добровольно подписал нотариальное согласие, что не претендует на недвижимость. Копия — в материалах дела.
Судья хмыкнула.
Катя посмотрела на Павла. Он был бледен. Как будто кто-то вытащил из него воздух. Алина сверлила его взглядом. Её лицо в этот момент можно было вешать на табло в метро с подписью: «Осторожно, обманка».
— Хотите что-то добавить? — спросила судья у Павла.
Он встал. Замялся. Кашлянул. Посмотрел на Катю. На её губы. На глаза. И опустил взгляд.
— Нет, — сказал тихо. — Всё верно.
Алина взорвалась, как китайская петарда на Новый год.
— Что?! Ты же говорил, что мы… ты обещал! Что ты отсудишь эту чертову квартиру! Ты меня обманул, Павел?!
— Алина Витальевна, прошу покинуть зал, — спокойно сказала судья, а Елена Викторовна чуть склонилась к Кате и прошептала с усмешкой:
— Игра окончена. Для них.
Катя не двигалась. Сидела, как актриса в последней сцене спектакля, зная, что зрители уже встали и хлопают стоя.
— Решением суда признать право собственности за Екатериной Андреевной. В иске Павла Сергеевича — отказать полностью.
Где-то внутри щёлкнул замок. Тот, который держал в ней страх, боль и ожидание. Она встала, поблагодарила судью и пошла к выходу.
Алина догнала её в коридоре. Без шпилек, с растрёпанной причёской и лицом, в котором читается только одно: конец спектакля.
— Ты довольна, да? Думаешь, ты победила?
Катя обернулась. Медленно. Спокойно. Как женщина, которая знает, сколько ей стоило это спокойствие.
— Нет, Алина. Я не победила. Я просто не проиграла. А это, знаешь ли, для начала — уже отлично.
— Он всё равно вернётся ко мне.
— Тогда послушай совет: спрячь все ценные вещи и смотри в оба. Он умеет делать больно даже тогда, когда улыбается.
— Ты такая… самоуверенная.
— Я такая свободная, Алина. Попробуй. Заразительно.
И ушла. Не оглядываясь. Алина осталась стоять посреди коридора, как выброшенный на берег тюльпан после восьмого марта.
Катя шла по улице. Солнце светило ярко. В руке — кофе, в сумке — документы. В голове — тишина.
Зазвонил телефон. Елена Викторовна.
— Катя, ты молодец. Кстати, у меня есть знакомая, ей нужен дизайнер интерьеров. Сама — глава агентства, влиятельная. Можешь перезапустить свою студию, если хочешь. Я с ней договорилась.
Катя засмеялась.
— Вот чёрт. Придётся теперь жить дальше, да?
— Придётся, дорогая. Придётся жить — красиво.
И Катя пошла дальше. Уже не бывшая жена. Не чья-то ошибка. А женщина, у которой всё впереди. Даже свобода — в ипотеку не берётся.
Финал.