– Да что ты за мать, если собственного ребёнка вернуть не хочешь? – Лариса пристально смотрела на коллегу, которая, казалось, совершенно не разделяла её возмущения. Наташа спокойно сидела за столом, неторопливо перелистывая страницы книги, будто разговор вовсе её не касался. – Или ты думаешь, что с чужими людьми ему лучше?
Наташа медленно подняла глаза от книги. Её движения были размеренными, словно она специально старалась не поддаваться эмоциям. Она слегка пожала плечами, будто отвечая на самый обычный, ничем не примечательный вопрос.
– Во первых, не с чужими, – произнесла она ровным голосом. – Он с тётей живёт. А во вторых… Ты же не знаешь, из за чего всё произошло? Не знаешь. Но это тебе не мешает меня осуждать.
Лариса даже вздрогнула от такой спокойной реакции. Её лицо покраснело от возмущения, а глаза сверкнули гневом. Она сделала шаг вперёд, словно пытаясь физически надавить на собеседницу.
– Ну давай, расскажи мне свою душещипательную историю, – процедила она, пристально глядя на Наташу. В её голосе звучала едкая насмешка. – Какие должны быть причины бросить свою кровиночку?
Наташа лишь усмехнулась в ответ. Она аккуратно закрыла книгу и положила её на стол. Затем мельком глянула на часы, будто оценивая, сколько времени у неё осталось на этот разговор. До конца обеденного перерыва было ещё полчаса. Она глубоко вздохнула, словно собираясь с мыслями, и подумала, что этого времени должно хватить, чтобы наконец то объяснить то, что так давно тяготило её душу…
*******************
Наташа сидела на кухне, обхватив руками чашку с остывшим чаем. Её плечи подрагивали от беззвучных всхлипываний, а по щекам непрерывно катились слёзы. Она вытерла лицо ладонью, но это не помогало – слёзы всё равно текли, словно прорвало невидимую плотину. Наконец, собравшись с силами, она тихо произнесла, едва слышно, будто боясь услышать собственный голос:
– Мам, я больше не могу… – Её голос дрогнул, и она снова разрыдалась. – Почему он постоянно кричит?
Мать, стоявшая у раковины и перемывавшая посуду, резко обернулась. Её лицо выражало не сочувствие, а скорее раздражение. Она вытерла руки о полотенце, бросила его на столешницу и ответила резко, без тени мягкости:
– Так бывает. Ты тоже маленькая постоянно плакала. И вообще, хватит причитать! Сама виновата! Кто просил тебя с мужем разводиться?
Наташа подняла на неё заплаканные глаза, полные недоумения и боли. Она даже на мгновение перестала плакать, настолько её поразили эти слова.
– А это здесь при чём? – прошептала она, всхлипывая.
Мать шагнула к ней, нахмурившись, и твёрдо произнесла, словно ставя точку в давно решённом вопросе:
– При том! – Она подошла к малышу, который сидел в кресле качалке и громко кричал, взяла его на руки и начала укачивать. – Ты постоянно нервничаешь, истеришь, да плачешь. А ребёнок всё чувствует!
Наташа сжала чашку так, что побелели пальцы. Внутри неё вскипала обида, но вместе с ней – и отчаянная потребность оправдаться, объяснить, почему она поступила именно так.
– Я должна была терпеть его гулянки? – её голос задрожал от гнева и боли. – Он меня постоянно оскорблял и унижал!
Мать покачала головой, укачивая ребёнка, и ответила холодно, будто говорила о чём то обыденном:
– Видела, за кого замуж выходила! И не надо мне тут жаловаться, все так живут.
Наташа опустила глаза, чувствуя, как внутри всё сжимается от горечи. Она хотела сказать что то ещё, возразить, доказать, что её боль – не каприз, не слабость, а настоящая, выматывающая душу беда. Но слова застряли в горле. Она лишь тихо выдохнула:
– Ну мам…
В этот момент она ощутила себя совсем одинокой. Даже мама, самый родной человек, не пыталась её понять, не старалась поддержать. Вместо этого – упрёки, обвинения, будто вся вина лежала только на ней. Наташа сгорбилась, чувствуя, как усталость наваливается с новой силой. Ей казалось, что выхода нет, что она застряла в этом круге боли и непонимания навсегда.
Мысли снова и снова возвращались к тому дню, когда она вернулась домой после развода. Она ясно помнила выражение лица матери – не радость от встречи, не сочувствие, а скорее раздражение и досаду. С первого же дня начались бесконечные упрёки: “Ты мешаешь мне налаживать личную жизнь”, “Я ещё молодая женщина, а ты со своими проблемами”. Каждое слово резало словно ножом, и Наташа часто запиралась в своей комнате, чтобы выплакаться в одиночестве. Даже болезненный развод с мужем теперь казался чем то далёким – куда больнее было осознавать, что родная мать не хочет её понять.
В один из таких вечеров, когда Наташа снова сидела, уткнувшись лицом в ладони, в комнату вошла Мария. Она остановилась в дверях, скрестив руки на груди, и окинула дочь оценивающим взглядом. Голос её звучал грубо, без тени сочувствия:
– Ладно, не реви, – бросила она, словно отгоняла надоедливую муху. – Езжай в деревню, в дом бабушки. За ним там присматривают, так что жить там можно. Отдохнёшь недельки три четыре, и вернёшься спокойная и адекватная. Будешь репетитором подрабатывать, а там и глядишь, квартиру себе снимешь.
Наташа вскинула голову. В груди вдруг вспыхнула искра надежды – хоть кто то предложил выход, хоть какое то решение. Она вскочила со стула и, не раздумывая, бросилась к матери, обхватив её руками:
– Спасибо, мамочка!
Но Мария даже не шевельнулась в ответ. Её тело оставалось напряжённым, руки по прежнему скрещёнными на груди. Наташа почувствовала эту холодность, и её объятия разомкнулись. Она неловко отступила назад, чувствуя, как жар стыда заливает лицо.
– А как же Дима? – тихо спросила она, опустив глаза. – Он такой маленький…
Мария лишь фыркнула, словно вопрос был до крайности наивным.
– Я троих воспитала, и все живы здоровы. Собирайся, пока не передумала.
Её слова прозвучали как окончательный приговор. Наташа кивнула, стараясь не показывать, как больно ей от этой отстранённости. Она знала – спорить бесполезно. Мать уже всё решила, и теперь оставалось только собрать вещи и уехать туда, где, возможно, ей удастся хоть ненадолго обрести покой.
Наташа торопливо складывала вещи в потрёпанный чемодан. В голове крутились мысли о Диме, её годовалом сынишке. Сердце сжималось при мысли о том, что она оставляет его, но Наташа старалась держаться. Она повторяла себе снова и снова: “Бабушка не обидит. Она любит Диму, будет заботиться о нём как о родном. Это всего на пару недель – просто перевести дух, собраться с мыслями”.
Наконец, чемодан был собран. Наташа окинула взглядом пустую комнату, где ещё недавно кипела её прежняя жизнь, глубоко вздохнула и вышла. На улице пахло осенью – сыростью, опавшими листьями, приближающимися холодами. Девушка поймала такси и отправилась на вокзал. В поезде она почти не спала, ворочалась на жёсткой полке, то и дело проверяя телефон – нет ли сообщений от матери о том, как там Дима.
Деревня встретила её тишиной и прохладой. Старый бабушкин дом, хоть и требовал ремонта, оказался уютным и тёплым. Наташа пыталась следовать плану: отдыхала, гуляла по лесу, даже взялась за несколько репетиторских занятий онлайн. Но чем дольше она находилась вдали от сына, тем сильнее грызло её беспокойство. Мысли о Диме не давали покоя ни днём, ни ночью. Она представляла, как он просыпается и не находит её рядом, как тянет ручки к бабушке и спрашивает: “Где мама?”
Через две недели Наташа не выдержала. Собрав вещи, она купила билет и помчалась домой. В голове уже рисовались картины: вот она обнимает Диму, целует его мягкие щёчки, слышит его радостный смех. Она даже приготовила для него маленький подарок – мягкую игрушку, о которой он, наверное, ещё не знал.
Но дома её ждал совсем огромный “сюрприз”. Мать в квартиру не пустила и сына не отдала. Зато посоветовала зайти в опеку, при этом так презрительно усмехаясь…
Наташа сидела на жёстком стуле в кабинете опеки, сжимая в руках потрёпанную сумочку. Её пальцы дрожали, а в горле стоял ком, мешающий дышать. Напротив неё за массивным столом расположилась представительница органов опеки – женщина лет пятидесяти с холодным, непроницаемым лицом и аккуратно уложенными волосами. Перед ней лежала папка с бумагами, из которой она время от времени извлекала листы, бегло просматривала и откладывала в сторону.
– Вот, ознакомьтесь, – наконец произнесла она, протягивая Наташе несколько страниц. – Это заявление от вашей матери. Она указывает, что вам категорически нельзя доверять воспитание ребёнка. Утверждает, что вы ведёте аморальный образ жизни, морите сына голодом и поднимаете на него руку.
Наташа почувствовала, как кровь отхлынула от лица. Она взяла бумаги, но буквы перед глазами расплывались. Она пыталась сосредоточиться, прочесть хотя бы пару строк, но сознание отказывалось принимать написанное.
– Это… это неправда, – прошептала она, поднимая взгляд на чиновницу. – Я никогда… я люблю своего сына, я бы никогда…
Но женщина лишь покачала головой с видом человека, который слышал подобные оправдания сотни раз.
– Как после подобных заявлений мы можем оставить ребёнка с вами? – её голос звучал высокопарно, будто она произносила заранее заготовленную речь. – Нет, нет, мы выходим в суд и лишаем вас прав! А о Диме позаботится бабушка. Или тётя. У них, судя по всему, гораздо больше возможностей обеспечить ребёнку нормальное воспитание.
Наташа вскочила со стула, едва не опрокинув его.
– Вы не можете так поступить! Я нормальная мать! Я просто уезжала на две недели, чтобы немного отдохнуть…
– Отдохнуть от собственного ребёнка? – перебила её чиновница, приподняв бровь. – Это и есть та самая “нормальность”, о которой вы говорите?
Дрожащими руками Наташа достала телефон. Пальцы скользили по экрану, пока она искала номер матери. В кабинете повисла тяжёлая тишина – сотрудница опеки демонстративно листала документы, делая вид, что не слушает разговор.
– Мам, как ты могла? – выкрикнула Наташа, едва услышав голос матери в трубке. Её голос дрожал от боли и гнева. – Ты же сама отправила меня отдыхать! И когда это я ребёнка обижала? Когда?!
На том конце провода повисла пауза. Затем раздался спокойный, почти равнодушный голос Марии:
– Сама виновата. С мужем развелась, и что, теперь малышу расти в неполноценной семье? Что бы его дразнили? Нет! Его заберёт Алиса, у неё с мужем как раз дети не получаются. Они смогут дать ему всё, что нужно. А ты… ты только портишь ему жизнь.
– Но он мой сын! – Наташа уже не сдерживала слёз. – Я его мать, я люблю его, я хочу быть с ним!
– Всё, не звони мне больше, – отрезала Мария. – Я всё решила. И органы опеки со мной согласны.
Трубка замолчала. Наташа стояла, прижав телефон к уху, не в силах поверить, что разговор закончился так резко. Она медленно опустила руку, глядя на чёрный экран, словно надеясь, что мать передумает и перезвонит.
– Ну что ж, – прервала молчание сотрудница опеки, складывая бумаги в папку. – Вижу, вы и сами понимаете, что ситуация безвыходная. Мы подаём документы в суд. А пока рекомендую вам не приближаться к ребёнку – это может быть использовано против вас.
Наташа опустилась на стул, чувствуя, как мир вокруг рушится. Она смотрела в одну точку, не замечая ничего вокруг. В голове билась только одна мысль: “Как всё могло дойти до такого…”
******************
Наташа замолчала, опустив глаза на свои руки, лежащие на столе. Лариса сидела напротив, слегка приоткрыв рот, будто пыталась подобрать слова, но никак не могла найти нужные. Она медленно моргнула, словно только что очнулась от глубокого сна, и осторожно спросила:
– То есть… ты всё это время пыталась хоть что то сделать? Обращалась куда-нибудь?
Наташа горько усмехнулась, но в этой усмешке не было ни капли веселья.
– Пыталась, – повторила она тихо. – Ходила в опеку, писала жалобы, просила встречи с сыном, хоть на пять минут. Но всё безрезультатно. Каждый раз одно и то же: “Решение суда”, “Доказательства налицо”, “Интересы ребёнка превыше всего”… – она сжала пальцы в кулак, потом снова расслабила их. – Моя мать работала в администрации. У неё там связи, знакомые… Ей не составило труда найти “свидетелей” моих зверств. Тех, кто подтвердил, что я плохая мать.
Лариса невольно вздрогнула.
– И ты… ты с тех пор так и не видела Диму?
Наташа кивнула, не поднимая взгляда.
– Ни разу. Только фотографии, которые мне иногда пересылают. Он уже такой большой… – Её голос дрогнул, но она быстро взяла себя в руки. – Но алименты плачу исправно. Каждый месяц. Об этом мне забыть не позволяют.
Лариса хотела что то сказать, но запнулась. В её глазах читалось искреннее сочувствие, но она боялась ошибиться, произнести что то не то. Наконец, она решилась:
– А то сообщение… Ты говорила, что тебе передали: “Забери сына обратно”. Кто это написал?
Наташа резко подняла голову, и в её взгляде вдруг вспыхнула злость, давно копившаяся внутри.
– А, это Алиса, – произнесла она с явной неприязнью. – Она теперь названивает, пишет, пытается вызвать у меня чувство вины.
– Алиса? Это кто?
– Моя сестра. Та самая, которая “сможет дать ему всё, что нужно”, – Наташа передразнила интонацию матери, и её губы искривились в горькой усмешке. – У Димки сейчас переходный возраст. Он никого не слушает, огрызается, иногда и вовсе посылает всех подальше. А Алиса… Она наконец родила родную дочку. Свою, кровную. И теперь приёмный сын ей не нужен. Вот и взывает к моей совести. Знаешь, кого они воспитали? Таких хорошие и ответственные? Малолетнего преступника! Он уже в четырнадцать лет стоит на учете! Дерется, ворует, портит стоящие во дворе машины… Совершенно неуправляемый ребенок! И да, Алиса с ним справится не может и пытается спихнуть мне сына обратно. Вот только… Что я могу сделать? Он меня не знает! И слушать явно не будет!
Она замолчала, сжимая край стола. В её голосе больше не было горечи – только холодная ярость.
– Представляешь? Все эти годы она держала его при себе, потому что своих детей не было. А теперь, когда у неё есть родная дочь, Дима стал обузой. И она вдруг вспомнила, что у него есть мать.
Лариса молча смотрела на неё, не зная, что сказать. Да что вообще можно сказать в такой ситуации? Только лишь извиниться за то, что, не разобравшись в происходящем, начала обвинять.
– В общем, Димку я забирать не стану, – довольно холодно завершила разговор Наташа. – Меня лишили права быть его матерью, так пускай теперь сами мучаются…