Алла стояла у окна, прижимая к плечу спящую дочь. Маленькая София, укутанная в мягкий розовый конверт, посапывала, ее крошечные ресницы отбрасывали тень на щеки.
— Успокойся, — тихо сказал муж Максим, подходя сзади и обнимая их обеих. — Все будет хорошо. Мама очень ждала.
— Именно этого я и боюсь, — прошептала Алла в ответ, но так тихо, что он, вероятно, не расслышал.
Примирение со свекровью Маргаритой Петровной далось Алле тяжело. Полгода тишины и отчуждения после того скандала из-за котов.
Ее котов, ее верных, мурчащих друзей, с которыми она прожила десять лет. “Выкинь этих грязных зверей в приют, они заразят будущего ребенка!” — кричала тогда Маргарита Петровна.
Ее голос резал слух. Алла, тогда еще беременная, в ответ высказала все, что копилось годами.
Ее “пошла вон” повисло в воздухе. Дверь за свекровью захлопнулась на полгода.
Но потом родилась София, и Максим, разрывавшийся между любящей, но деспотичной матерью и уставшей женой, начал свою кампанию по примирению.
— Она стареет и хочет видеть внучку. Она одинока. Просто дай ей шанс, — попросил мужчина.
Алла сдалась, измотанная его мольбами и материнским чувством вины — а вдруг она и впрямь лишает дочь бабушки?
Уже на следующий день молодая семья поехала в гости к Маргарите Петровне. Высокая, прямая, с седыми волосами, уложенными в строгую прическу, она встретила их в пороге.
Ее лицо, несмотря на морщины, сохранило следы былой красоты и несгибаемой воли. Она не улыбнулась.
— Ну, заходите, что ли стоите, — произнесла она, отступив назад.
Квартира пахла старой мебелью, лавровым листом и сушеными травами, которые были развешаны пучками на кухне.
Алла невольно прижала дочь крепче и натянуто поздоровалась. Маргарита Петровна скользнула взглядом по Алле и уставилась на сверток в ее руках.
— Дайте же мне мою внучку, — это прозвучало как приказ, а не просьба.
Женщина протянула к ней руки. Алла колебалась секунду, но Максим одобрительно кивнул, и она передала ребенка.
— Идите на кухню чай пить. Я с ней посижу, познакомлюсь, — Маргарита Петровна уже поворачивалась к дивану, полностью игнорируя их.
— Мам, может, вместе? — робко начал Максим.
— Что, боишься, я ее уроню? Иди, иди, — она отмахнулась.
На кухне царило гнетущее молчание. Максим налил чай в хрустальные стаканы, которые Алла терпеть не могла.
Из гостиной доносился низкий, воркующий голос Маргариты Петровны. Алла не могла расслышать слов, но ее всю сковывало напряжение. Каждый нерв был натянут как струна.
— Видишь, все хорошо, — сказал Максим, пытаясь улыбнуться. — Она просто счастлива.
— Я не слышу Софию, — коротко бросила Алла. — Почему она не издает звуков?
— Наверное, спит. У мамы такие убаюкивающие интонации.
Алла не выдержала. Ей нужно было срочно увидеть дочь. Она резко встала с места.
— Куда ты? — насторожился муж.
— Проверить. Успокойся, я просто спрошу, все ли в порядке.
Она тихо подошла к двери в гостиную и застыла на пороге. Картина, которую увидела Алла, на секунду лишила ее дара речи.
Маргарита Петровна сидела в кресле, держа Софию на коленях. Девочка бодрствовала, ее большие синие глаза с интересом смотрели на бабушку.
И в ее крошечном, сжатом кулачке была зажата темно-зеленая, сморщенная полоска лаврового листа.
Холодная волна ужаса окатила на Аллу. Лавровый лист! Горький, жесткий, им можно подавиться, он может вызвать аллергию, отравление!
— Что вы делаете?! — крик вырвался у нее сам собой. Она стремительно пересекла комнату и выхватила лист из ручки дочери. — Это что такое?!
Маргарита Петровна даже не вздрогнула. Она медленно подняла на невестку холодные, стальные глаза.
— Успокойся, ты разбудишь ребенка. Это лаврушка, для зубов, чтобы не чесались, когда будут резаться.
— У нее в полгода нет зубов! И они не чешутся так, чтобы давать ей вот это… это! — Алла трясла злополучным листом перед лицом свекрови. — Вы что, с ума сошли? Она могла подавиться!
— Не драматизируй. Всех вас, твоих дяденек и тетенек, так в деревне растили. И ничего, живые. А ты со своими котами и стерильностью только слабачку растишь и истеричку.
В этот момент в комнату вбежал Максим, привлеченный громкими голосами.
— Что случилось?
— Спроси у своей матери! — зашипела Алла, закусив губу, чтобы не расплакаться от ярости и страха. Она прижала к себе испуганно захныкавшую Софию. — Она дала нашей полугодовалой дочери лавровый лист! Лавровый лист, Максим!
Максим растерянно посмотрел на мать.
— Мама, правда? Зачем?
— Чтобы зубы не чесались, — невозмутимо повторила Маргарита Петровна. — А твоя жена, как обычно, устраивает цирк из-за ерунды. Всегда она недовольна. Всегда она создает проблемы. В ее квартире кошачий приют, а тут я, бабушка, не могу внучке помочь.
— Помочь? — закричала Алла. — Вы могли ей навредить! Вы понимаете это? И вы сделали это втихаря, пока мы были на кухне! Это подло!
— Алла, хватит, — строго сказал Максим. Его лицо покраснело. — Не надо так с мамой разговаривать.
— А как надо?! — она повернулась к нему, и ее наконец прорвало. Все обиды, вся усталость, весь страх выплеснулись наружу. — Как надо разговаривать с человеком, который тайком от родителей творит с твоим ребенком бог знает что? Целый лавровый лист! Она могла подавиться, задохнуться! У нее могла быть страшнейшая аллергия! Но нет, я истеричка!
— Она не подавилась, — упрямо сказала Маргарита Петровна, встав. — Я смотрю за детьми с пеленок. Я вырастила одного, и он нормальным человеком вырос. А ты…
— А я что? — Алла подошла к ней вплотную. — Я плохая мать? Потому что не даю ребенку сосать специи? Потому что не верю в ваши дурацкие травки и заговоры? Я больше не хочу, чтобы вы подходили к моей дочери!
Она резко развернулась и, крепко прижимая к себе плачущую теперь вовсю Софию, пошла одеваться.
Дорога домой прошла в оглушительной тишине. Максим молчал, уставившись на дорогу.
Алла молчала, глядя в окно и укачивая дочь, которая наконец успокоилась. Дома, уложив Софию в кроватку, женщина вышла в гостиную. Максим стоял у окна, в той же позе, что и она утром.
— Ты доволен? — тихо спросила Алла. — Твое примирение длилось ровно сорок минут.
Максим обернулся. Его лицо было искажено обидой и гневом.
— Ты не могла быть помягче? Она же пожилой человек! Она по-своему хотела помочь.
— Помочь? Максим, ты слышал себя? Она дала нашему младенцу лавровый лист! Ты понимаешь, что это не просто “помочь”? Это опасно! Это безответственно! А ты вместо того, чтобы защитить свою дочь и жену, встал на сторону матери и обвинил меня в истерике!
— Ты всегда ее во всем обвиняешь! У тебя с ней конфликт начался с самого начала!
— Потому что у нее есть только одно мнение — ее собственное! И оно всегда правильное! А все, кто не согласен — дураки, истерички и проблемные! И ты… ты всегда на ее стороне. Ты ее сыночек, а не мой муж и не отец нашего ребенка.
— Это неправда! — мужчина ударил кулаком по подоконнику. — Я просто хочу мира в семье! А ты… ты ее обделяешь. Она бабушка, она имеет право…
— Она не имеет права подвергать опасности моего ребенка! — выкрикнула Алла. Слезы наконец потекли по ее щекам, горячие и горькие. — Никто не имеет такого права. Ни под каким предлогом. И если ты этого не понимаешь, то мне тебя жаль.
— И что теперь? Снова не общаться? Лишить ее внучки?
— Да! — выдохнула Алла. — Да, лишить. До тех пор, пока она не поймет, что есть границы, которые переступать нельзя. Пока не поймет, что решения о здоровье и воспитании Софии принимаем только мы с тобой, а не она со своим лавровым листом и деревенскими методами.
— Ты невыносима, — прошептал с ненавистью в голосе Максим.
— А ты слеп, — ответила жена, вытерев слезы. — И пока ты не увидишь, что твоя мать — авторитарная женщина, которая не считает нас взрослыми людьми, имеющими право на свои правила, мы не сможем двигаться дальше.
Она прошла в спальню к дочери. София спала, ее ровное, спокойное дыхание было единственным звуком в комнате.
Алла присела на пол рядом с кроваткой и, положив голову на бортик, закрыла глаза.
Около недели супруги не разговаривали, но потом все-таки между ними наступило примирение.
Однако, несмотря на это, вход в их дом для Маргариты Петровны был закрыт.