— Считаешь, я обязана готовить каждый день для твоей мамы?! — бросила Юля, не поворачиваясь к мужу.
Она резко поставила кастрюлю на плиту. Кипяток выплеснулся на край конфорки, зашипел. Пар поднялся к потолку, где висела старая люстра с тремя плафонами — один давно перегорел.
Саша стоял в дверях, машинально теребил обручальное кольцо. На сковороде доготавливались котлеты — мать любила с рисом, не с картошкой. В воздухе висел густой запах жареного лука.
Юля отбросила прядь волос со лба. На запястье болтались резинка для волос и браслет — подарок на прошлую годовщину. Она тяжело выдохнула, уперлась ладонями в край раковины. В окне напротив отражалась кухня — беспорядок на столе, грязная посуда, пакет с лекарствами у хлебницы.
— Юль, давай не сейчас, — устало попросил Саша.
Она обернулась. В глазах блестели слёзы, губы дрожали. На плите что-то убежало — молоко потекло по эмалированной поверхности к горелке.
***
Котлеты остыли. Юля переложила их на тарелку, вытерла плиту мокрой тряпкой. Саша так и стоял в дверях — не уходил, но и войти не решался.
Три месяца назад Анна Петровна лежала в больнице после микроин сульта. Правая рука не слушалась, речь давалась с трудом, и Юля сама предложила:
— Заберём её к нам. Куда ей одной в той квартире?
Саша тогда обнял жену, поцеловал. Юля работала медсестрой в поликлинике, знала, как ухаживать за такими больными. Казалось, справятся.
Первые недели прошли спокойно. Первые недели Анна Петровна почти не вставала с дивана в гостиной. Юля приносила ей таблетки, меряла давление дважды в день. Свекровь благодарила за каждую мелочь, старалась не мешать. По вечерам смотрели “Модный приговор”, смотрели сериалы. Свекровь рассказывала, как Саша в детстве боялся пылесоса, показывала старые фотографии.
Но постепенно что-то переменилось. Юля приходила с работы — надо готовить ужин. Утром перед сменой — завтрак и лекарства свекрови. Выходные — закупки продуктов, стирка, уборка. Анна Петровна начала давать советы:
— Юлечка, морковку надо тоньше резать в суп.
— В моё время полы мыли каждый день.
— Сашенька любит котлеты помягче, не пережаривай.
Юля кивала, переделывала. После двенадцатичасовой смены в процедурном кабинете приходила домой и снова надевала фартук. Свекровь сидела на кухне, наблюдала.
— Ой, Юль, опять пересолила. У меня же давление.
Саша молчал. На работе задерживался всё чаще. Юля видела — он устал, но почему-то именно это молчание злило больше всего. Будто она одна тащила этот воз.
***
Юля толкнула дверь плечом — в руках три пакета из “Пятёрочки”, промокшие насквозь. Ключи упали, пришлось ставить сумки на грязный коврик, нагибаться. В пакете что-то хрустнуло — наверное, яйца.
На кухне стоял запах варёной гречки. Анна Петровна сидела спиной к двери, прижав трубку к уху старой привычкой, хотя телефон был на громкой связи.
— …Да что ты, Валь, конечно, Юлечка старается. Но готовит всё не по-нашему. На скорую руку всё. Молодёжь сейчас не та пошла, торопливая…
Юля замерла. В пакете потекло молоко — пробило угол об ключи. Белая струйка поползла по линолеуму.
— …Вчера борщ варила — мясо жёсткое оставила, капусту переварила. Я Сашеньке говорю: научи жену-то. А он защищает…
Юля бесшумно подняла сумки, прошла в ванную. Заперла защёлку, включила душ на полную мощность. Села на край ванны прямо в мокром пальто.
В зеркале отразилось чужое лицо. Тушь потекла чёрными дорожками. Седая прядь у виска — когда появилась? Руки тряслись, под ногтями въевшийся йод. На безымянном пальце обручальное кольцо потускнело.
Она прикусила кулак, чтобы не закричать. В кармане завибрировал телефон — Саша: “Задерживаюсь. Поешь без меня.”
Юля смотрела на сообщение, пока экран не погас. Внутри что-то тихо надломилось, как сухая ветка.
***
Юля выключила душ. В зеркале — бледное лицо, влажные волосы прилипли к вискам. Сколько дней она уже не улыбалась? Она вытерлась полотенцем, надела старый свитер, мягкие домашние штаны и пошла на кухню.
Холодильник заурчал, когда она открыла дверцу. Фарш, завернутый в целлофановый пакет, уже разморозился. Юля достала луковицу, яйцо, немного батона для панировки.
На плите шипело масло, брызги летели на рукав. Она перевернула котлеты — золотистая корочка выглядела почти празднично, но радости не было.
Гречка в кастрюле застыла комом, как и она сама — уставшая, молчаливая.
Через полчаса хлопнула входная дверь.
— Привет, — Саша вошёл, снял куртку. — Пахнет вкусно.
Юля не ответила. Только выложила котлеты на тарелку и поставила перед ним, как официантка.
Он сел за стол, потёр ладони:
— Спасибо… Мам! Ужин готов! — крикнул он в сторону комнаты.
Из-за двери послышалось шарканье тапок, тихое покашливание.
Юля вдруг выдохнула:
— Саш, я больше не могу.
— Давай не сейчас? Мама услышит, — вздохнул Саша, не поднимая глаз от тарелки:
— А ты знаешь, что она сегодня своей подруге рассказывала, какая я плохая хозяйка? Что я даже суп нормально сварить не умею?
— Она не со зла. Просто привыкла по-своему всё делать.
— Привыкла?! — Юля резко встала. — А я, значит, должна привыкнуть пахать как лошадь, да?
— Не кричи! — Саша нахмурился, оглянулся на дверь.
— Буду кричать! — голос Юли сорвался. — Она твоя мать, а не моя! Почему я должна каждый день крутиться у плиты, бегать по аптекам, слушать, как меня осуждают за каждую мелочь?!
В этот момент дверь в комнату тихо открылась. На пороге стояла Анна Петровна. Она смотрела на них, морща лоб, словно пыталась понять, о чём спор.
— Что случилось, детки? — голос её дрожал.
Никто не ответил. Саша сидел, уставившись в тарелку, будто в спасительный якорь.
Анна Петровна медленно прошла к столу, опустилась на стул. Взяла вилку, трясущейся рукой отковырнула кусочек котлеты.
— Похоже, я тут лишняя, — произнесла едва слышно, опустив глаза.
Слова повисли в воздухе, как тяжёлый занавес.
Юля хотела что-то сказать — оправдаться, извиниться, — но не смогла. Всё, что накопилось за месяцы, стояло комом в горле.
***
Анна Петровна медленно дожёвывала котлету. Каждое движение давалось с усилием — будто приходилось глотать не еду, а обиду.
Саша сидел напротив, не поднимая взгляда.
— Мам, никто так не думает, — наконец выдавил он.
— Думают, — она отложила вилку и аккуратно вытерла рот салфеткой. — Я же не глухая, Сашенька. Слышу всё. И вижу.
Она поднялась, придерживаясь за стол.
— Завтра позвоню Вале, — сказала она после короткой паузы и направилась к двери. — У неё комната освободилась. Переберусь туда на время. Так, чтобы никому не мешать.
Юля резко обернулась.
— Анна Петровна, подождите…
— Чего ждать? — старушка не обернулась. — Вам самим пожить надо. Молодые ещё.
Она на секунду замерла в дверях, будто хотела что-то добавить, но только качнула головой и ушла в свою комнату.
Дверь тихо закрылась. Сразу стало слышно, как скрипнула кровать, потом — лёгкое покашливание.
Юля стояла посреди кухни, не зная, что делать. Хотелось броситься к свекрови, объяснить, что всё не так, но ноги не слушались.
Саша уткнулся лицом в ладони.
— Что я маме скажу? Что мы её выгоняем? — голос его дрогнул.
Юля подошла, села рядом.
— Мы не выгоняем, — тихо ответила она. — Просто… может, ей правда будет лучше там? У подруги, где никто не орёт, где спокойно. Она же всё чувствует, Саш.
Её лицо было уставшим, но не злым. Под глазами — тени, между бровей легла тонкая морщинка. Волосы выбились из хвоста, и она машинально пригладила их, будто извиняясь за свою неухоженность.
Саша вдруг увидел, как сильно изменилась она за эти месяцы. Та Юля, которая когда-то смеялась по утрам, теперь стала тихой, будто всё время слушает посторонние звуки, боясь, что кто-то позовёт, упрекнёт, потребует.
— Юль… — он вздохнул, тяжело, будто сбрасывал камень с груди. — Прости меня. Я дурак. Я всё это время прятался за работой. Думал, само рассосётся. А оно только хуже стало.
Она положила голову ему на плечо.
— Я тоже не ангел, — прошептала она. — Устала просто. Каждый день — одно и то же. А потом стыдно, что на неё срываюсь.
***
Утром Юля проснулась не от будильника, а от запаха.
Тёплый, сладковато-мучной, будто из детства — запах блинов.
Когда Юля вышла из спальни, солнце уже пробивалось сквозь занавеску. На кухне Саша, в её голубом фартуке с ромашками, ловко переворачивал тонкий блинчик деревянной лопаткой. На плите рядом стояла гора готовых — румяных, чуть неровных, но таких домашних.
Анна Петровна сидела за столом, чистила яблоки специальным ножом — тем самым, которым раньше вырезала звёздочки из моркови для внучат.
— …а потом, значит, весь в муке стоит и ревёт! — оживлённо рассказывала она, глядя на сына. — Говорит: «Мам, блины сгорели!»
Саша рассмеялся:
— Мам, ну хватит детство вспоминать, — Саша покраснел, но улыбался.
Юля остановилась в дверях. Первый раз за три месяца никто не ждал от неё завтрака, никто не звал: «Юль, а где соль?» или «Юль, подай полотенце».
На столе уже стояли сметана, крыжовенное варенье, нарезанный сыр.
— Доброе утро, — тихо сказала она.
Саша обернулся, улыбнулся так, как когда-то, в их первые годы.
— Юль, садись. Мы тут с мамой немного посовещались.
— Совещались? — приподняла брови она, но улыбнулась.
— Угу. Решили: будем готовить по очереди. Я — по понедельникам, средам и пятницам. Мама берёт на себя лёгкую уборку, а ты… — он сделал паузу, — отдыхаешь хоть иногда.
Анна Петровна кивнула, не поднимая глаз:
— Я и бельё могу сложить. И с соседкой договорилась — Маргарита Ивановна будет приходить через день, уколы ставить и давление мерить. Не бесплатно, конечно, но мы с пенсией управимся.
Юля опустилась на стул. Саша пододвинул ей тарелку с горячими блинами.
Она взяла один, откусила. Хрустящие края, тёплая середина.
Саша налил всем чай.
— Знаете, — сказал он, — я понял, что всё это время мы просто жили рядом, а не вместе. Хочу, чтобы было по-другому.
Анна Петровна положила руку на их сцепленные пальцы:
— Главное, что поняли. Остальное — дело времени.
***
Прошла неделя. Дождь барабанил по карнизу, стекал ручьями по стеклу. На подоконнике неожиданно выпустил новый лист фикус.
— Смотрите-ка, — свекровь потрогала молодой листок. — Думала, всё, пропал. А он взял и ожил.
За столом пили чай. Юля поправила плед на плечах Анны Петровны — старый, в клеточку, пахнущий нафталином. Саша читал с телефона расписание медсестры — завтра в десять придёт.
— А в субботу мы с мамой борщ сварим, — добавил он. — Ты отдыхай.
Часы в коридоре пробили девять. Раньше их стук раздражал, напоминал о текущем времени. Теперь звучал мирно — как пульс дома, который снова научился дышать.
Юля взяла ещё печенья. Впервые за долгое время ей хотелось есть.