Свёкор приехал без предупреждения. Никто его не звал, но вот он уже стоит на пороге — в грязных сапогах, с потёртой сумкой и тяжёлым взглядом.
— А, невестка дома, — хмыкнул он, глядя на меня, будто впервые видит.
Я стояла у раковины, мыла посуду. От горячей воды пальцы горели, но оторваться не могла — иначе сказала бы что-нибудь лишнее.
— Чего стоишь, как истукан? — проворчал он, проходя в дом. — Женщина должна гостей встречать, а не тряпку мять.
— Здравствуйте, — выдавила я.
Ответа не последовало. В это время вошёл Сергей, мой муж. Улыбнулся, обнял отца, хлопнул по плечу. Они сразу начали смеяться, перекидываться фразами, будто старые друзья. А я — как будто пустое место.
— Останусь на пару дней, — сказал свёкор, садясь на стул. — Надо сына проведать, да хозяйство глянуть.
Я почувствовала, как в груди растёт тяжесть. Опять эти «пару дней». Каждый раз одно и то же — грязь, упрёки и бесконечное ворчание.
—
На следующее утро я приготовила завтрак — картошку с яичницей. Он ел долго, шумно прихлёбывая чай.
— Картошка сухая, яичница пережаренная, — недовольно буркнул. — Женщина должна готовить с душой, а не абы как.
Я промолчала.
— Полы, вижу, тоже моешь кое-как, — добавил он. — Мужик твой сел, и брюки запылились. Возьми тряпку, пройди по полу!
Я почувствовала, как кровь приливает к лицу. Каждое слово — как плевок. Он не видит, сколько я работаю, сколько делаю. Для него я просто «невестка».
Вечером он снова начал своё.
— Сергей, — сказал он, приглушив голос, — жена твоя совсем распустилась. Пыль в углах, а она ещё командует. У вас кто в доме главный — мужик или баба?
Муж молчал. Только глядел в кружку.
— Мы в наше время знали своё место, — продолжал Павел Иванович. — Женщина у плиты, мужик — на работе. Сейчас же всё наоборот.
Я не выдержала.
— Может, хватит уже? — голос мой сорвался. — Каждый ваш приезд — одно и то же! Вы приезжаете, осматриваете дом, придираетесь, обсуждаете меня за спиной.
Свёкор повернулся ко мне медленно.
— А ты чего разоралась? — сузил глаза.
— А вы чего приехали? Чтобы снова меня унижать? Настраивать Сергея против меня?
— Ты как со мной разговариваешь, девка? — грозно сказал он.
— А как мне с вами разговаривать? — я подняла голову. — Вы всё время недовольны! Вам нужна невестка, которая молчит и кивает.
Муж встал, пытаясь вмешаться.
— Марина, перестань, не начинай…
— Не начинай? — перебила я. — А ты почему молчишь? Почему не скажешь, что нас всё устраивает? Что я не обязана заслуживать одобрение? Почему ты всегда прячешься за его спину?
Сергей опустил глаза.
— Вот видишь, — усмехнулся свёкор. — За нос его водишь. Подкаблучник он у тебя.
— Вам так проще думать, да? — я скрестила руки. — Если жена не прислуга, значит, муж подкаблучник.
Он стукнул ладонью по столу.
— Всё ясно. Делать мне тут нечего!
Собрал сумку, пошёл к двери.
— Прощайся с отцом, сынок, — бросил он, хлопнув дверью так, что дребезжали стёкла.
—
Прошло несколько дней. Телефон мужа молчит — ни звонков, ни сообщений. Он ходит мрачный, сидит вечерами в тишине, будто ждёт, что отец снова появится.
Я же впервые за долгое время дышу свободно. Без его тяжёлого взгляда, без запаха табака, без ворчания. Просто тишина. И пусть даже эта тишина кажется хрупкой, я наконец почувствовала себя в своём доме.
Прошла неделя после того, как Павел Иванович хлопнул дверью.
Дом будто выдохнул. Тишина стояла такая, что даже тикание часов казалось громким.
Но вместе с этой тишиной пришло и что-то другое — холод. Сергей стал чужим.
Не грубил, не ссорился, просто будто выключился. Говорил мало, ел молча, на глаза не смотрел.
— Ты злишься на меня? — однажды спросила я, когда он сидел на диване и бездумно листал ленту в телефоне.
— Нет, — ответил он коротко. — Просто всё это… тяжело.
— Что именно? — я села рядом.
— Он мой отец, Марин, — тихо сказал Сергей. — Я не могу с ним поссориться.
— А я должна терпеть, чтобы вам обоим было удобно? — голос у меня дрогнул. — Он унижает меня при тебе, а ты сидишь и молчишь.
— Он старый, — произнёс муж, не поднимая глаз. — Он не понимает, что тебя это задевает.
— Он всё прекрасно понимает! — вспыхнула я. — Просто знает, что ты не скажешь ни слова.
Сергей встал, прошёлся по комнате.
— Ты не понимаешь, Марина, — сказал он устало. — У нас в семье всегда так было. С отцом нельзя спорить.
— А у нас в семье теперь тоже так будет? — тихо спросила я. — Я должна молчать, даже если он меня топчет?
Он ничего не ответил. Вышел на балкон и закурил, хотя обещал бросить.
—
Через пару дней он получил звонок.
Я услышала по голосу — отец. Сергей говорил тихо, коротко.
— Ладно, — сказал он наконец. — Приезжай.
У меня сердце сжалось.
— Он опять собирается приехать? — спросила я.
— На пару часов. Хочет поговорить.
Я не сказала ни слова.
—
В день приезда я специально ушла на рынок. Не потому что боялась встречи — просто не хотела видеть, как он снова переступает наш порог, как осматривает дом, словно ревизор.
Когда вернулась, Павла Ивановича уже не было. Сергей сидел на кухне, бледный, задумчивый.
— Ну? — спросила я.
— Он… — Сергей вздохнул. — Сказал, что я должен выбрать. Или он, или ты.
Я почувствовала, как земля уходит из-под ног.
— И что ты ему ответил?
Он молчал. Долго. Потом произнёс:
— Ничего.
Эти «ничего» звучали громче крика.
—
Вечером я сидела у окна и смотрела, как темнеет.
На улице пахло мокрой землёй, вдалеке лаяла собака. В доме было тихо — даже слишком.
И вдруг я поняла, что больше не хочу жить в этом ожидании, в этой вечной обороне.
Мне нужен дом, где я не должна оправдываться за то, что просто существую.
Я встала, подошла к Сергею.
— Я устала, — сказала я спокойно. — Я больше не могу быть между тобой и твоим отцом. Я хочу жить с человеком, который рядом со мной, а не за чьей-то спиной.
Он посмотрел на меня растерянно, будто впервые услышал эти слова.
— Ты хочешь уйти?
— Я хочу быть собой, — ответила я.
—
На следующий день я собрала вещи.
Не всё — только самое нужное: пару платьев, документы, книги.
Сергей не остановил. Просто стоял в дверях, бледный, с опущенными руками.
— Если когда-нибудь решишь говорить со мной, не с его голосом, — сказала я, — тогда звони.
Я вышла на улицу, вдохнула воздух — прохладный, осенний, свободный.
Впервые за долгое время мне было по-настоящему легко дышать.