Последняя капля упала в переполненную чашу моего терпения в тот самый момент, когда я попыталась незаметно проскользнуть из ванной в кухню, словно мышь, боящаяся разбудить кошку. В доме царила та тяжелая, гробовая тишина, которая устанавливается, когда в нем находится моя свекровь, Галина Петровна. Даже наш шестилетний сын Артемка, обычно непоседливый ураган, притих и строил башню из кубиков в своей комнате, инстинктивно чувствуя грозовую атмосферу.
На кухне пахло чем-то кислым. Это варился свекровин «лечебный» борщ, в который она непременно клала полную бутылку уксуса. Моя попытка приготовить ужин час назад была пресечена на корню.
— Отдохни, дорогая, — сказала тогда Галина Петровна, мягко, но неоспоримо отодвигая меня от плиты. — Ты и так за день наработалась. А я Димке свой борщик сварю, он с детства его обожает. Твой он есть не станет, слишком пресный.
Я промолчала, как молчала уже три недели. Ее визит, заявленный на неделю, плавно перетек в месяц. Месяц постоянных замечаний, переставленной мебели, вздохов при виде немытой сразу после завтрака чашки и этого вечного ощущения, что я — гостья в своей же квартире.
Дверь в гостиную была приоткрыта. Я заглянула в щелку. Галина Петровна сидела в моем любимом кресле, том самом, у которого подлокотник был чуть протерт от моих вечерних чтений, и вязала очередной носок Диме. Мой муж, Дмитрий, расположился на диване, уткнувшись в телефон. Он выглядел умиротворенным, почти счастливым. Картина идиллии. Если бы не одно «но» — я в ней была лишней.
— Дим, может, чаю? — тихо предложила я, входя.
Он вздрогнул и поднял на меня глаза. Взгляд был пустым, отстраненным.
— Мама уже кипятит.
Галина Петровна не подняла головы от вязания.
— Кипятильником, сыночек. Электрическим. На плите это сейчас непрактично, газ дорогой. Да и чайник твой, Верочка, опять весь в накипи. Надо бы лимонной кислотой почистить. Я тебе покажу.
— Я сама знаю, спасибо, — выдавила я.
— Знаешь-знаешь, — протянула она снисходительно. — А все равно не чистишь. Здоровье Димино не бережешь. В накипи вредные вещества.
Дмитрий промолчал. Он всегда молчал в такие моменты. Его стратегия была простой — переждать бурю, сделав вид, что его это не касается. Сначала это меня злило, потом стало ранить, а теперь начинало пугать.
Вечер прошел в привычном напряжении. Артемка, выходя из комнаты, нечаянно задел ногой коробку со свекровиными клубками ниток.
— Осторожнее, мальчик! — взвизгнула Галина Петровна. — Не видишь, бабушка трудится! Совсем разбаловали ребенка, ни секунды покоя.
— Он не специально, мама, — тихо сказала я.
— Ничего не бывает не специально! Всему причина — плохое воспитание!
Дмитрий отложил телефон и сурово посмотрел на сына.
— Артем, извинись перед бабушкой.
Мальчик, испуганно сжавшись, пробормотал «извини». У меня сжалось сердце. Это была не его вина. Это была война за территорию, а он стал разменной монетой.
Когда мы наконец остались с мужем одни в спальне, я не выдержала.
— Дима, сколько это может продолжаться? Она уже три недели здесь! Я больше не могу. Я чувствую себя здесь чужой.
Он тяжело вздохнул, уставившись в потолок.
— Вера, хватит. Мама устала. Ей нужно отдохнуть. Она же помогает нам, с Артемом сидит, готовит.
— Помогает? Она устанавливает здесь свои порядки! Она перемыла все мои шкафы, назвав меня неряхой! Она указывает, как мне воспитывать моего же сына! Ты вообще это видишь?
— Она просто заботится! — его голос повысился. — А ты все драматизируешь! Тебе просто мама не нравится, я все понимаю!
Это был тупик. Мы говорили на разных языках. Я — о своем праве на личное пространство, он — о сыновнем долге. В воздухе повисло тяжелое молчание. Я уже хотела просто отвернуться и попытаться заснуть, как он произнес фразу, которая перевернула все с ног на голову. Сказал это тихо, почти буднично, словно сообщал, что завтра пойдет дождь.
— Кстати, завтра мама приезжает.
Я не поняла.
— Какая еще мама? Она уже здесь.
— Нет. Приезжает моя тетя, мамина сестра, Людмила Петровна. Погостит немного.
В глазах потемнело. Эта самая Людмила Петровна была вдвое хуже. Галина Петровна хоть изредка прикрывалась маской заботы, а ее сестра была воплощенной наглостью, которая считала, что весь мир ей должен.
— Ты с ума сошел? — прошептала я. — Куда? Здесь же нет места!
— Место найдется, — он отвернулся. — Артем может пожить какое-то время в зале на раскладушке.
— Нет! — это слово вырвалось у меня криком. — Нет! Я не согласна! Это мой дом!
Дмитрий медленно повернулся ко мне. Его лицо было спокойным, но в глазах стоял лед. Тот самый лед, который я раньше в них никогда не видела.
— Твой дом? — он усмехнулся. — Хорошо. Тогда вот что, Вера. Моя мама приезжает, она тебя на дух не переносит. Собирай вещи, бери сына и уезжайте к своим родителям.
Я застыла, не веря своим ушам. Казалось, пол ушел из-под ног. Это был не крик в ссоре, не горячая фраза, сказанная сгоряча. Это был холодный, взвешенный ультиматум.
— Ты… ты выгоняешь нас? Меня и своего сына?
— Я предлагаю решение проблемы, — ответил он, глядя куда-то мимо меня. — Раз вы тут все так плохо себя чувствуете, съездите, отдохнете. А мы тут с мамой и тетей разберемся.
В ту ночь я не сомкнула глаз. Лежа рядом с этим чужим человеком, я слушала его ровное дыхание и понимала — все кончено. Рухнуло не просто взаимопонимание, рухнуло что-то гораздо более важное — базовое уважение и чувство безопасности. Утром мне предстояло сделать первый шаг в новую, пугающую реальность. Собирать вещи. Уезжать из своего дома.
Утро пришло серое и безучастное. За окном автомойки струились грязные ручьи, растворяя в себе городскую пыль. Я лежала с открытыми глазами, слушая, как в соседней комнате скрипнула дверь и зашаркали тапочки Галины Петровны. Весь мир казался чужим и безразличным к тому, что внутри меня рухнуло.
Дмитрий уже встал и, не глядя на меня, собирался на работу. Его спина была напряжена, он делал вид, что ничего не произошло, что его ночной ультиматум был просто продолжением вчерашнего разговора.
— Дима, — тихо позвала я.
Он обернулся,взгляд его скользнул по мне и ушел в сторону.
—Что?
—Ты серьезно? Про вещи… про отъезд?
Он вздохнул,поправляя галстук перед зеркалом в прихожей.
—Я же все сказал. Мама с тетей Людой не поместятся здесь вдвоем. Поезжайте к своим родителям. Неделю. Две. Пока они тут погостят.
В его голосе не было ни злости, ни сожаления. Только удобное для него решение. Меня будто окатили ледяной водой. Это была не ссора, это был приговор.
Когда за ним закрылась дверь, я осталась одна в тишине, нарушаемой лишь бормотанием телевизора из гостиной. Телевизор всегда был включен, когда здесь была Галина Петровна. Теперь нужно было собираться. Делать то, что он приказал.
Я вошла в комнату к Артемке. Он сидел на ковре и собирал пазл, беззаботно напевая себе под нос. Мое сердце сжалось от боли острее любой физической.
— Сынок, собирай свои самые любимые игрушки и книжки. Мы поедем к бабе Люде и деду в гости.
Он поднял на меня удивленные глаза.
—Надолго? А папа с нами?
—Папа… папа останется здесь. У него работа. А мы погостим немного.
Лицо Артемки помрачнело.
—А почему папа не едет? Я хочу с папой.
—Я знаю, малыш. Но так надо.
Собирать вещи оказалось пыткой. Каждая кофта, каждая книга на полке напоминала о кусочке нашей жизни здесь, в этой квартире, которую мы выбирали вместе, в которую въезжали с такой радостью. Теперь я упаковывала нашу жизнь в сумки, как беглянка. Галина Петровна прошлась мимо двери комнаты, бросив беглый взгляд на чемодан.
— Надолго собрались? — спросила она с фальшивым участием.
—Насколько потребуется, — ответила я, не глядя на нее.
—Правильно, отдохнете. А мы тут с Димой порядок наведем. Квартирку проветрим.
Ее слова были последней каплей. Она говорила так, будто я была источником беспорядка и духоты, от которых наконец-то избавят это место.
Дорога до родительского дома в соседнем районе города показалась вечностью. Артемка молча смотрел в окно, а я чувствовала жгучую смесь стыда и унижения. Стыда перед родителями, которым придется все объяснять. Унижения от того, что меня, взрослую женщину с ребенком, выставили из собственного дома.
Мама открыла дверь, и на ее лице сразу же отразилась тревога. Она увидела мое заплаканное лицо, большой чемодан и испуганные глаза внука.
— Вера? Что случилось?
Я не смогла сдержаться и разрыдалась прямо в прихожей,уткнувшись в ее плечо, пахнущее привычным, родным пирогами. Папа взял на руки Артемку, который тоже расплакался от общей нервозности.
Потом, за чаем на кухне, я, сбиваясь и задыхаясь, рассказала все. Про свекровь, которая поселилась насовсем. Про молчаливое предательство Дмитрия. И про его последние слова, холодные и безжалостные.
Мама слушала, сжав губы в тонкую ниточку. Папа хмурил брови, его доброе лицо стало суровым.
— Значит, так… Выгнал, — проговорил папа, и в его голосе прозвучала сталь, которую я слышала редко. — Собственную жену и сына выгнал в угоду матери. Ну что ж, ясно все.
— Пап, я не знаю, что делать… — прошептала я.
—Первым делом — успокоиться. Ты дома. Ты в своей комнате, — твердо сказала мама, обнимая меня. — Никто тебя здесь не выгонит. А там разберемся.
Они не стали читать мне нотации, не говорили «а мы предупреждали». Они просто дали мне понять, что я под защитой. Это было именно то, чего мне не хватало все эти недели — чувства безопасности.
Вечером, укладывая Артемку в мою старую девичью комнату, где на стенах еще висели постеры с группами юности, я услышала, как он спросил шепотом:
— Мама, а мы теперь всегда будем жить тут? Мы больше не вернемся к папе?
Его вопрос повис в темноте.Я погладила его по волосам.
— Не знаю, сыночек. Спи. Завтра будет новый день.
Я вышла на кухню. Родители сидели за столом при тусклом свете люстры. Они говорили тихо, но я услышала обрывки фраз.
— …так нельзя, это же ее жилье… надо к юристу… — говорил папа.
—…главное, чтобы Вера отошла от шока… — вздыхала мама.
Я стояла в коридоре, прислонившись к прохладной стене, и понимала, что мое бегство закончилось. Здесь, в стенах родного дома, где пахло детством и любовью, начиналось что-то другое. Не борьба за место под солнцем в собственной квартире, а борьба за свое достоинство. И я чувствовала, что одна я бы не справилась. Но за моей спиной теперь стояли они. И это придавало сил.
Неделя в родительском доме пролетела в странном промежутке между затишьем и ожиданием бури. Я отогревалась душой в маминых объятиях и папиных спокойных разговорах. Артемка постепенно привыкал к новой жизни, его пугали не стены, а неопределенность. Каждый вечер он спрашивал про папу, и каждый вечер я придумывала новые оправдания, которые звучали все фальшивее.
Сидеть сложа руки я не могла. Мне нужны были мои вещи, летние платья Артема, мои книги и документы. И главное — мне нужно было посмотреть в глаза Дмитрию. Не по телефону, во время наших редких и коротких разговоров, а лично.
Я решила ехать одна, оставив сына с бабушкой. Родители предлагали составить компанию, но я отказалась. Это был мой бой.
Подъезд нашего дома показался чужим. Я медленно поднялась по лестнице, сердце колотилось где-то в горле. Ключ все еще был у меня. Я вставила его в замок, но дверь не открылась. Сначала я подумала, что ошиблась ключом. Попробовала снова — безуспешно. Стальной язычок замка не поддавался. Понятие пришло не сразу: замок поменяли.
Меня обурила такая простая и наглая волна злости, что я чуть не задохнулась. Он не просто выгнал меня — он запер дверь моего собственного дома.
Я позвонила в дверь. Из-за нее послышались быстрые шаги. Дверь открылась нешироко, в проеме возникла Галина Петровна. На ней был мой старый халат, который я не носила, но хранила на память.
— А, Вера, — произнесла она без тени удивления. — Чего пришла?
—Я живу здесь, — сказала я, и голос мой дрогнул от ярости. — Почему я не могу открыть дверь своим ключом?
—Димка поменял замок. Надо же было как-то обезопаситься, пока нас тут нет. Мало ли кто ходит.
Ее спокойная наглость была ошеломляющей.
—Я пришла за своими вещами. И за вещами сына.
—Вещи подождут. Сейчас неудобное время. — Она попыталась прикрыть дверь.
Я уперлась рукой в косяк.
—Галина Петровна, я сейчас войду в эту квартиру и заберу то, что мне нужно. Или вы меня пустите, или я вызову полицию, и они откроют дверь законной хозяйке.
Откуда во мне взялась эта твердость, я не знала. Видимо, сработал инстинкт матери, защищающей свое гнездо.
Свекровша фыркнула, но отступила от двери. Я вошла. В воздухе витал знакомый запах ее духов, смешанный с уксусом. В прихожей стояли какие-то чужые сумки. Из гостиной донесся голос другой женщины.
— Галя, кто там? Еду неси, остывает все!
—Никого, Люда, — крикнула Галина Петровна, не сводя с меня глаз. — Иди раздевайся. Только грязи не натащи.
Я прошла в нашу с Дмитрием спальню. Комнату я не узнала. На тумбочке с моей стороны лежали свекровины кремы, на вешалке висело ее платье. Комод был перерыт. Я резко открыла свой ящик. Там царил беспорядок. Кое-чего не хватало.
— Ищешь свою бижутерию? — раздался сзади голос Галины Петровны. — Я убрала. Столько безделушек, только пыль собирать. А то вон Артемка мог разбросать, подавиться еще.
Я обернулась. За ее спиной в дверях стояла полная, с тяжелым взглядом женщина — тетя Люда. Она с интересом меня разглядывала.
— Так это и есть твоя невестка? — протянула она. — А я думала, красавица, раз брата твоего с ума свела. Обыкновенная.
Я проигнорировала ее и посмотрела на свекровь.
—Где мои вещи? И где вещи моего сына?
—Собрала я их в коробки, — равнодушно ответила она. — На балконе стоят. Забирай, если надо. Место освободишь.
Я прошла на балкон. Две большие картонные коробки были набиты моими и Артемкиными вещами вперемешку. Все было скомкано, брошено как ненужный хлам. У меня задрожали руки. Это было уже не просто неуважение. Это было уничтожение всего, что связывало меня с этим домом.
В этот момент в квартире хлопнула входная дверь. Послышались шаги Дмитрия.
—Мам, я тут по пути курицу купил… — он замер на пороге прихожей, увидев меня. Его лицо вытянулось. — Вера? Что ты здесь делаешь?
Галина Петровна сразу же наложила обиженный голос.
—А она ворвалась сюда, как ураган! Угрожает мне полицией! Дверь чуть не выломала!
Я подошла к нему вплотную.
—Ты поменял замок в моей квартире?
—В нашей квартире, — поправил он, избегая моего взгляда. — И да. Для безопасности мамы.
—Ты выбросил наши вещи на балкон?
—Никто ничего не выбрасывал. Их просто убрали, чтобы не мешали. — Он говорил спокойно, но я видела, как напряглись его пальцы, сжимая пакет с покупками.
Тетя Люда, жуя бутерброд, с интересом наблюдала за сценой.
—Димочка, успокой мать. У нее же давление. А тут такие сцены.
Я посмотрела на этого человека, с которым делила стол и постель, с которым растила сына. И не увидела в его глазах ни капли сожаления. Только раздражение и желание поскорее меня выпроводить.
— Хорошо, — тихо сказала я. — Я забираю коробки. Но запомни, Дмитрий. Ты не имеешь права менять замки и выкидывать мои вещи. Это наша общая квартира. По закону.
Он усмехнулся.
—Какой закон? Ты же сама ушла.
—Я не ушла. Меня выгнали. И это большая разница.
Я повернулась, взяла первую коробку. Она была тяжелой. Я потащила ее к выходу, чувствуя на себе три пары глаз: холодный взгляд свекрови, любопытный — тетки и полный ненависти — мужа.
— И ключ от нового замка я тебе, понятное дело, не дам, — бросил он мне вдогонку.
—Не надо, — ответила я, не оборачиваясь. — Он мне больше не понадобится. Чтобы войти в свой дом.
Я вышла на лестничную площадку. Дверь за моей спиной захлопнулась с громким, окончательным щелчком. Спускаясь по лестнице с этой коробкой хлама, я поняла главное. Разговаривать с ними на языке совести и уважения бесполезно. У них этого языка нет. Оставался только один — тот самый, про который я сказала в последнюю секунду. Закон.
Коробки с нашими вещами стояли в углу моей старой комнаты, как немой укор. Я разбирала их медленно, будто прикасаясь к осколкам прошлой жизни. Каждая детская пижамка, каждая моя книга отзывалась тупой болью. Артемка копошился рядом, радостно находя свои игрушки.
— Ура, мой мишка! Я думал, он потерялся! — он прижал к себе потрепанного плюшевого медвежонка.
Его радость была таким контрастом моему состоянию, что я едва сдерживала слезы. Я вытащила из коробки свой свадебный альбом. Кто-то, вероятно Галина Петровна, положил его вниз, и угол помялся. Я резко захлопнула крышку и сунула альбом на верхнюю полку шкафа, подальше от глаз.
Прошло несколько дней. Наступили выходные. Артемка, привыкший к тому, что в субботу утром папа всегда валялся с ним в постели, читая сказки, теперь слонялся по квартире неприкаянный.
— Мам, а папа знает, где мы живем? — спросил он за завтраком.
—Конечно, знает, — ответила я, отводя взгляд.
—Почему он тогда ни разу не приехал? Он же обещал в субботу сводить меня в зоопарк.
Мое сердце сжалось. Дмитрий действительно обещал. Он звонил пару раз за неделю, разговоры были короткими и тягостными. Он спрашивал про сына, но когда я пыталась перевести разговор на серьезные темы, он тут же находил причину положить трубку.
— У папы сейчас дела, сынок. Бабушка Галя приехала, помнишь? И тетя Люда. Он с ними занимается.
—А они важнее, чем я? — спросил Артемка, и в его голосе послышалась дрожь.
Я опустилась перед ним на колени, взяла его за руки.
—Нет, малыш. Конечно, нет. Ты для папы самый важный человек на свете. Просто у взрослых иногда бывают очень сложные ситуации.
Он посмотрел на меня своими большими, серьезными глазами, слишком взрослыми для шести лет.
—Это потому что бабушка Галя тебя не любит? И она сказала папе, чтобы он тебя не любил тоже? И меня?
От этой простой, страшной детской логики у меня перехватило дыхание. Он все видел, все чувствовал и сделал свой, безжалостно точный вывод.
— Нет, нет, родной! — обняла я его. — Папа тебя любит. И я тебя люблю. Очень сильно. Просто… просто так бывает. Взрослые иногда ссорятся.
— Надолго? — прошептал он, уткнувшись лицом в мое плечо.
—Не знаю, — честно ответила я. — Но что бы ни случилось, мы с тобой всегда будем вместе. Я тебя никогда не оставлю. Обещаю.
В этот вечер Дмитрий наконец позвонил в видеочат. Артемка бросился к телефону.
—Папа!
На экране возникло усталое лицо Дмитрия. Он был у себя в гостиной, за его спиной мелькала тень Галины Петровны.
—Привет, сынок. Как дела?
—Нормально. А ты когда приедешь? Ты же обещал в зоопарк.
—Как освобожусь, сразу приеду. Скучаю по тебе.
Разговор был неестественным, вымученным. Вдруг сзади послышался голос свекрови:
—Дим, спроси, он теплое молоко на ночь пьет? А то Вера никогда за этим не следила, у ребенка горло слабое.
Дмитрий поморщился, но повторил, как эхо:
—Сын, а молоко пьешь теплое?
Артемка нахмурился.
—Не хочу я молоко. Я сок хочу.
—На ночь сок вредно, — снова донеслось сзади.
Я не выдержала и шагнула в кадр.
—Дима, хватит. Я сама решаю, что пить моему ребенку.
Он взглянул на меня,и в его глазах мелькнуло раздражение.
—Мама просто заботится.
—Пусть заботится о тебе. А о моем сыне позабочусь я.
Наступила тяжелая пауза. Артемка смотрел то на меня, то на экран, его лицо стало испуганным.
—Вы опять ссоритесь?
—Нет, мы не ссоримся, — быстро сказал Дмитрий. — Ладно, сынок, мне надо бежать. Поболтаем в другой раз. Целую.
Связь прервалась. Артемка еще какое-то время смотрел на темный экран, потом поднял на меня глаза.
—Он даже не попрощался с тобой, — тихо сказал он. — И не сказал, что любит. Ни тебе, ни мне.
Он развернулся и побрел к себе в комнату, плечики его были по-взрослому ссутулены. Я осталась стоять с телефоном в руке, чувствуя леденящую пустоту. Самое страшное было не в том, что Дмитрий предал меня. Самое страшное происходило сейчас на моих глазах — он предавал нашего сына. И ребенок это понимал лучше любого взрослого. Его детский мир, состоявший из папы, мамы и него, трещал по швам, и виной тому были не «взрослые проблемы», а равнодушие самого главного человека.
Тишина после того звонка оказалась обманчивой. Через два дня, когда я вернулась с родителями с рынка, зазвонил мобильный телефон. На экране светилось незнакомое имя, но с кодом нашего города. Я ответила.
— Вера? — раздался резкий женский голос, в котором я с первого слога узнала Людмилу Петровну. — Это тетя Люда. Надо поговорить.
Я мысленно приготовилась к новой порции оскорблений.
—Говорите. Я вас слушаю.
— Слушаешь, да не слышишь! — фыркнула она. — Я как человек старший, как родственник, хочу тебя вразумить. Ты что вообще себе позволяешь?
— Я не понимаю, о чем вы.
—Как о чем? Димку своего извела! Парень не свой, места себе не находит из-за твоих выходок! Мать его, Галю, до след довела, у нее давление скачет! А все потому, что ты эгоистка, думаешь только о себе!
Я села на стул у прихожей, чувствуя, как по телу разливается жар.
—Людмила Петровна, меня выгнали из моего дома. Мне с сыном негде было жить. Какие еще могут быть ко мне претензии?
— А кто виноват-то? — голос ее стал ядовитым. — Сама создала невыносимые условия! Свекровь в гости приехала — а ты нос воротишь! Мужа не уважаешь! Тебе бы только командовать! Галя все рассказывала. И про твоего папу, который Диму чуть ли не с порога невзлюбил! Это он тебя настраивает, да?
Я сжала телефон так, что пальцы побелели.
—Мой отец не имеет к этому никакого отношения. И пожалуйста, не говорите о нем.
— А я буду говорить! — она кричала уже почти в трубку. — Вы все там, у себя, на Диму напускаетесь! Бедный парень разрывается между женой и матерью! А ты, вместо чтобы уступить, скандалишь! Квартиру делить собралась, наверное? Алименты выбивать? Хорошую сумму намылила?
Тут я не выдержала.
—Вы ничего не понимаете в нашей ситуации! И не вам меня судить!
— Ой, как заголосила! — ехидно протянула Людмила. — А судить буду! Потому что вижу, как ты человека ломаешь! Димка хороший, простой парень. А ты его в какие-то свои рамки загоняешь хочешь! Чтобы он от матери отрекся? Да он тебя сам выставил, вот и делай выводы! Одумайся, пока не поздно. Вернись, извинись перед Галей и Димой на коленях, может, тебя простят. А то останешься с ребенком на руках и с кучей проблем. Наш-то Димка еще не раз женится!
Она бросила трубку. Я сидела, глядя в стену, и тряслась от бессильной ярости. Это было уже не просто вмешательство. Это была тотальная война, где в ход шли любые средства: ложь, манипуляции, угрозы.
Вечером, когда я укладывала Артемку, раздался звонок в дверь. Папа пошел открывать. Из прихоя донесся его удивленный голос:
— Дмитрий? Заходи.
Мое сердце екнуло. Я вышла в коридор. На пороге стоял Дмитрий. Без предупреждения. Он был бледный, с темными кругами под глазами. В руках он держал небольшой пакет с игрушкой для Артемки.
— Вера, — кивнул он мне. — Можно войти? Надо поговорить.
Мы остались на кухне с ним и папой. Мама увела обрадованного Артемку в комнату.
— В чем дело, Дмитрий? — спросил папа спокойно, но в его тоне чувствовалась настороженность.
Дмитрий тяжело вздохнул, глядя в стол.
—Я насчет звонка тети Люды. Она, конечно, горячая… но она права в одном. Так дальше продолжаться не может.
— В чем именно? — не отступал папа.
—Вера, — Дмитрий поднял на меня глаза, и в них я увидела не раскаяние, а укор. — Ты совсем от рук отбилась. Тетя Люда тебе как родной человек звонит, пытается миром договориться, а ты на нее кричишь! Мама из-за этих переживаний с постели не встает! Что за черствость?
Я смотрела на него, не веря своим ушам. Он приехал не мириться. Он приехал обвинять меня, приняв на веру всю ложь своей тетки.
— Дмитрий, она мне не «как родной» звонила. Она мне угрожала и оскорбляла моих родителей.
—Не выдумывай! — он резко махнул рукой. — Она сказала, что ты на всех кричишь! И я ей верю больше, чем тебе! Потому что вижу, что с тобой сделали твои родственники! Они тебя против меня настраивают!
Тут в разговор вмешался папа. Его голос прозвучал тихо, но с такой силой, что Дмитрий невольно съежился.
— Дмитрий, хватит. Твоя тетя позволила себе нахамить моей дочери. А ты вместо того чтобы разобраться, приезжаешь сюда и предъявляешь претензии ей. Ты мужчина или мальчик на побегушках у своей родни? Кто выгнал из дома жену и ребенка? Кто поменял замки? Ты хоть понимаешь, что творишь?
Дмитрий вскочил со стула. Его лицо исказила злоба.
—Я все понимаю! Понимаю, что вы тут все вместе меня травите! И ты, — он ткнул пальцем в мою сторону, — ты во всем их слушаешься! Мы могли бы все решить, если бы не они!
Он развернулся и вышел из кухни, хлопнув дверью. Через секунду мы услышали, как хлопнула входная дверь.
Я сидела, опустив голову. Последняя надежда на то, что в нем проснется разум, рухнула. Он не просто не видел своей вины. Он теперь видел врага в моих родителях, которые дали нам кров. Игра шла без правил, и мои противники не собирались останавливаться.
После того визита Дмитрия в доме воцарилась тягостная тишина. Папа ходил мрачнее тучи, мама вздыхала, глядя на меня с бесконечной жалостью. Артемка, почувствовав напряжение, снова замкнулся. Я понимала, что дальше так продолжаться не может. Нужно было не просто ждать, а действовать.
Через три дня я решила поехать в нашу квартиру в последний раз. Мне нужны были мои зимние вещи, документы на квартиру, которые мы хранили в сейфе, и несколько книг, самых дорогих. Я знала, что это риск. Но отступать было некуда.
Я подъехала к дому ближе к вечеру, рассчитывая, что Дмитрий еще на работе. Я позвонила. Дверь открыла Галина Петровна. Увидев меня, она попыталась сразу же захлопнуть дверь, но я успела упереться в нее плечом.
— Куда ломишься? — прошипела она. — Дома никого нет!
—Мне нужны мои вещи, — сказала я, переступая порог. — И документы.
В квартире пахло жареной картошкой и дешевым одеколоном. Из гостиной доносился голос тети Люды. Я прошла в спальню. Комната была перевернута. На кровати лежали вещи Людмилы Петровны. Я подошла к шкафу, где у нас стоял небольшой сейф. Он был на месте.
— Ищешь что? — с порога появилась тетя Люда, обтирая руки полотенцем. — Опять свое барахло перебирать пришла? Мешаешь людям отдыхать.
Я не ответила ей, повернувшись к Галине Петровне.
—Мне нужны документы на квартиру из сейфа. И ключ от него.
Галина Петровна усмехнулась.
—Какие еще документы? Какая тебе уже квартира? Ты же сама отсюда сбежала. Димка сказал, все документы теперь у него.
— Он не имеет права их забирать. Это общая собственность.
—Общая? — фыркнула Людмила. — Это он ее покупал, он за нее платил! А ты что? Пришла и прописалась?
Я чувствовала, как нарастает ярость, но сдерживала себя. Я подошла к комоду, где лежали мои свитера. Ящик был пуст.
— А где мои вещи? Зимние вещи?
—А, эти? — Галина Петровна махнула рукой по направлению к балкону. — Места много занимали. Я сложила. Решай, куда их девать, а то балкон захламлять нечего.
Я распахнула балконную дверь. Мои вещи были не в коробках, а свалены в большой черный мешок для мусора. Сверху на нем лежали несколько моих старых фотоальбомов, в том числе тот самый, свадебный. Я открыла его. Несколько фотографий были вырваны, на других кто-то старательно выколол глаза Дмитрию и мне острым предметом.
В этот момент что-то во мне переломилось. Не злость, не обида. Какое-то холодное, стальное спокойствие. Я закрыла альбом, положила его обратно и повернулась к ним.
Я больше не была той Верой, которую можно было унижать и выставлять за дверь. Я была хозяйкой, вернувшейся в свой дом.
— Хорошо, — сказала я тихо. — Я все поняла.
Я прошла в прихожую, взяла свою сумку.
—Ага, поняла и уезжаешь, — довольно сказала Людмила. — И правильно. Нечего тут делать.
Я посмотрела на них обеих, стоявших в проеме гостиной. На Галину Петровну в моем халате и на Людмилу с ее наглой усмешкой.
— Нет, — ответила я. — Я не уезжаю. Я ухожу сейчас, но ненадолго. А когда вернусь, мы поговорим на другом языке. На том, который вы, кажется, понимаете лучше.
— Это на каком же? — ехидно спросила свекровь.
—На языке закона, — сказала я. — Вы ведь любите порядок? Так вот, сейчас его будет ровно столько, сколько положено по закону.
Я вышла на лестничную площадку. За спиной повисло ошеломленное молчание, а затем дверь с грохотом захлопнулась. Но на этот раз этот звук ничего для меня не значил. Решение было принято. Точка невозврата осталась позади. Впереди была борьба. Но теперь я знала, что я не одна против них. У меня за спиной была не только семья. У меня была правда. И я была готова ее отстаивать.
На следующий день я отпросилась с работы и поехала к юристу. Контора находилась в старом здании в центре города. Молодая женщина с умными, внимательными глазами, Елена Викторовна, выслушала меня не перебивая. Я рассказывала все, с самого начала: про свекровь, про смену замков, про звонок тети Люды, про визит Дмитрия. Рассказывала и чувствовала, как с души снимается тяжелый груз. Наконец-то меня не обвиняли, а просто слушали.
Когда я закончила, Елена Викторовна отложила ручку.
—Ситуация, к сожалению, типовая. Но ваша решимость — нет. Многие годами терпят. Давайте по сути. Квартира приобретена в браке?
—Да. Мы вложили поровну, у меня есть выписки со старого счета.
—Прекрасно. Значит, квартира является вашей совместной собственностью. Ваш муж не имеет права лишать вас доступа в жилье, тем более менять замки. Это прямое нарушение ваших прав. Вы имеете полное право проживать в этой квартире наравне с ним.
Она говорила четко и спокойно. Каждое ее слово было глотком свежего воздуха.
—А что делать с его матерью и тетей? Они же там живут, по сути, вытеснив меня.
—Если они не прописаны в квартире и не являются собственниками, их присутствие против вашей воли можно расценить как незаконное. Вы можете потребовать их выселения. Через суд, если не добровольно.
Мы обсудили дальнейшие шаги. Елена Викторовна объяснила, что сначала нужно направить Дмитрию официальную претензию с требованием восстановить мне доступ в квартиру и прекратить противоправные действия. А затем действовать по обстановке.
Я вышла от юриста с папкой документов и с новым чувством — не злости, а уверенности. Я знала, что права. И это знание давало силы.
Вечером я все рассказала родителям. Папа слушал, кивая.
—Правильно, дочка. Ты все делаешь правильно. Нельзя позволять себя топтать.
—Я боюсь, что это кончится большим скандалом, — призналась я.
—Он уже идет, — возразил папа. — Только сейчас ты решила в нем участвовать с оружием в руках. А не просто молча терпеть.
На следующий день я отправила Дмитрию заказное письмо с уведомлением. Текст составляла вместе с юристом. Коротко, сухо и по делу.
Ответ пришел не письмом. Через два дня, глубоким вечером, зазвонил мой телефон. Дмитрий. Я вышла на кухню, чтобы не будить Артемку.
— Ну, поздравляю, — его голос был хриплым от злости. — Документы составила. Юриста нашла. Теперь ты совсем враг стала.
—Я не враг, Дмитрий. Я защищаю свои права и права своего сына. Ты же сам все сделал так, что другого выхода у меня не осталось.
—Какие права? — он кричал уже почти в трубку. — Ты сбежала! Бросила меня! А теперь еще и иск в суд готовишь? Мама права — ты хочешь с меня последнее содрать!
В его голосе не было ни капли того мужчины, которого я когда-то любила. Был только злой, запуганный мальчик, загнанный в угол своей же матерью.
—Я никуда не сбегала. Меня выгнали. И я не собираюсь «сдирать» с тебя последнее. Я хочу вернуть то, что по закону принадлежит мне и моему ребенку.
—Ребенку? — он издевательски рассмеялся. — Ты его втягиваешь в эту грязь! Из-за тебя он теперь без отца расти будет!
—Это ты делаешь все, чтобы он рос без отца! — не выдержала я. — Ты выбрал не его, а свою мать! Ты даже не борешься за него!
Наступила пауза. Послышались его тяжелые вздохи.
—Вера… — вдруг его голос сломался, в нем послышалась знакомая, почти забытая нота. — Давай остановим это. Бросим все. Вернись… мы как-нибудь…
В этот миг мне стало его по-настоящему жалко. Я услышала в его голосе растерянность и страх. Не передо мной, а перед тем хаосом, в который он сам себя загнал.
—Вернуться куда, Дмитрий? — тихо спросила я. — В ту квартиру, где хозяйничает твоя мать? Где мои вещи выброшены в мусорные пакеты? Где ты меня даже на порог не пускаешь? О каком «как-нибудь» может быть речь?
Он снова замолчал. И снова, как по команде, его тон сменился на агрессивный.
—Значит, так? Война? Ну ладно. Увидим, кто кого. Мама сказала, что мы тебя в суде за пояс заткнем. У нас есть все доказательства, что ты ненормальная!
Он бросил трубку. Я осталась сидеть в тишине. Жалость ушла, ее сменила горечь. Он был не враг. Он был слабак, пешка в руках своей матери. И эта пешка была отцом моего ребенка. Осознание этого было, наверное, самой тяжелой ценой за ту маленькую победу, которую я сегодня одержала. Я знала, что права. Но от этой правоты на душе было горько и пусто.