— Ты серьёзно решила меня выгнать? — голос матери звенел и резал, как ржавый нож по стеклу.
— Не решила, а обязана, — Татьяна стояла в дверях, ладонями упираясь в косяк. — Это моя квартира, и я сама за неё плачу.
Мать закатила глаза, медленно стянула с плеча пуховик и повесила его на крючок в прихожей. Движение было настолько хозяйским, будто квартира давно числилась в её собственных заслугах, а дочь — всего лишь квартирантка.
— А я, значит, кто тебе? — протянула мать с кислой интонацией. — Мать родная! И вот так, да? Выставляешь?
— Ты приехала без спроса, — Татьяна подняла голос. — С чемоданами, как будто тебе тут сразу постель приготовлена.
Тишина в прихожей зазвенела туго, в воздухе повисла старая, многолетняя, невысказанная обида.
Вещи матери всё ещё громоздились у порога, а Татьяна ощущала, как прошлое распахивает двери и снова лезет внутрь. Словно та самая раскладушка на кухне снова пахнет сыростью и ночными разговорами холодильника. Словно мамино: «Андрюша устал, не мешай ему отдыхать» звучит снова, перекрывая любые её слова.
Татьяна вспомнила — утро в старом доме, когда мать подогревала брату молоко на плите, а ей кидала в тарелку остатки каши, сухие, комковатые, уже остывшие. Тот привкус не уходил десятилетиями. Вся её жизнь была попыткой сбежать от него.
А теперь вот — чемоданы у порога.
— Андрею стало тесно, — мать произнесла с той же интонацией, будто говорила о каком-то законе природы. — У него семья, ему нужны условия. А ты одна. Ты понимаешь, Таня?
Слово «одна» повисло над головой, как приговор. Оно было плоским, как монета, и звенело, когда падало на пол между ними.
Татьяна медленно прошла по узкому коридору в кухню, где пахло недопитым утренним кофе. Она взяла чашку, сделала глоток — холодный, горький. Так же горько было и внутри.
— Мам, — она повернулась к матери и посмотрела прямо в глаза, — если ты думаешь, что я снова стану жить так, как когда-то, то ты ошибаешься.
Мать пожала плечами: мол, что за драма, зачем истерика.
И в этот момент Татьяна впервые поймала себя на мысли: перед ней не просто мать. Перед ней человек, который давно перестал быть близким. Родственная кровь, но никакой теплоты. Только ожидания, только требования.
Она вспомнила университет. Общежитие, тесную комнату на четверых, подработки ночами. Вспомнила, как не звонила домой месяцами, а мать даже не спрашивала, как она там. Ей было важнее, что у Андрея «перегрузка на учёбе», что он «устал от жизни».
И вот теперь этот Андрей выдавил мать из дома — и мать решила, что дочь должна стать спасательным кругом.
Обязана. Это слово крутилось в голове, как пила.
— Я не пущу тебя, — сказала Татьяна наконец.
Мать распахнула глаза так, будто услышала богохульство.
— Ты что несёшь? — её голос стал сиплым. — Это же я тебя растила!
— Ты растила Андрея. Я была приложением.
И вот тут треснул лёд. Мать резко подняла руку, словно хотела ударить, но остановилась в воздухе. Ладонь зависла, дрожа, а потом медленно опустилась.
— Неблагодарная, — прошипела она. — Всю жизнь жила за мой счёт.
— За твой счёт? — Татьяна усмехнулась. — Я свои сапоги в десятом классе сама купила, потому что у тебя денег «не было». А у Андрея были новые кроссовки каждые полгода.
Мать отмахнулась: — Хватит придумывать.
Но Татьяна уже не остановилась. Слова вылетали сами, один за другим, как снаряды:
— Ты никогда меня не любила! Всегда был только он. И теперь ты хочешь, чтобы я приняла тебя, потому что «обязана»? Так вот — нет.
И в эту секунду в дверь позвонили.
Звонок был настойчивый, прерывистый, как будто кто-то требовал немедленно впустить.
Татьяна замерла. Мать нахмурилась.
— Кто это? — спросила она.
— Не знаю, — ответила Татьяна, но сердце уже колотилось так, словно знало.
Она открыла дверь.
На пороге стоял сосед с пятого этажа — худой мужчина лет пятидесяти, с длинным носом и усталыми глазами. В руках у него был потрёпанный конверт.
— Вам письмо, — сказал он, протягивая конверт Татьяне. — Почтальон ошибся, в наш ящик положили.
Татьяна взяла конверт и машинально прочла обратный адрес. «Юридическая фирма „Казаков и партнёры“».
Она вскрыла.
Внутри — уведомление: мать переписала на Андрея свою долю в родительской квартире. Полностью. Без оговорок.
Татьяна подняла глаза. Мать стояла рядом и спокойно наблюдала, как дочь читает. В её взгляде было что-то холодное, уверенное, почти победное.
— Так будет правильно, — сказала мать негромко. — Он — мужчина. Он продолжение рода.
Эта фраза ударила сильнее, чем всё остальное.
В кухне задребезжало стекло — то ли от ветра в форточке, то ли от напряжения в воздухе.
Татьяна почувствовала, как внутри у неё всё рушится.
Но вместе с этим внутри поднималась и сила. Та, что копилась годами.
Она закрыла конверт, положила его на полку и сказала:
— Значит, вот почему ты пришла ко мне с чемоданами. У тебя больше нет квартиры.
Мать усмехнулась.
— У тебя нет выбора, Таня.
— Есть, — ответила дочь, глядя прямо ей в глаза. — И я его уже сделала.
Вечером квартира Татьяны уже напоминала поле битвы. Чемоданы всё ещё стояли в коридоре, будто бастионы, с которых мать не собиралась сдавать позиции. В воздухе висел запах пыли, кофе и напряжения.
Татьяна закрылась в спальне, включила торшер и сидела на полу, прислонившись к стене. В руках у неё всё тот же конверт из «Казаков и партнёров». Бумага была тонкой, почти прозрачной, а слова внутри — тяжёлые, как гири, которые тянут вниз.
«Полностью переписала квартиру на сына. Старшего».
Фраза пульсировала в голове. Как будто всё, что она прожила, — это была долгая дорога в пустоту.
В дверь спальни постучали.
— Таня, я тут суп поставила, — голос матери звучал буднично, будто между ними не было ни скандала, ни взрыва старых обид. — С поедой проще разговаривать.
Татьяна усмехнулась сквозь злость. Суп. Как будто еда могла залатать дыру, растянутую на всю жизнь.
Она не ответила. Но дверь сама открылась: мать вошла, не дожидаясь разрешения. В руках у неё была тарелка. Пар поднимался ленивыми кольцами.
— Тебе нельзя так нервничать, — сказала она мягко, неожиданно. — Женщина должна беречь себя.
Эти слова прозвучали почти нежно. Но именно в этом и была самая страшная манипуляция: за мнимой заботой снова слышалось то же вечное — «Ты должна».
— Мам, — Татьяна подняла взгляд. — Ты правда думаешь, что я обязана тебя поселить здесь?
Мать поставила тарелку на столик. Села рядом, взяла её руку.
— Ты — единственная, кто у меня остался. Андрей теперь со своей семьёй, у него заботы. А ты… Ты же моя дочь. Разве не для того и нужна семья, чтобы поддерживать друг друга?
Татьяна резко выдернула руку.
— Поддерживать друг друга? — она почти рассмеялась, но смех вышел хриплым. — Где ты была, когда я ночами работала, чтобы заплатить за учебники? Когда у меня не было денег даже на еду? Когда я болела и лежала одна в общаге? Где тогда была твоя поддержка?
Мать отвернулась. Губы её сжались в тонкую нитку.
— Ты слишком много помнишь, — холодно произнесла она.
— А ты слишком много забыла.
Татьяна вышла в коридор. Чемоданы словно смотрели на неё, дразнили, нашёптывали: «Теперь мы здесь, и мы останемся».
Она открыла один. Внутри аккуратно сложенные блузки, платки, коробочка с фотографиями. На самой верхней лежала старая рамка — детский снимок Андрея. В белой рубашке, с новенькой игрушечной машинкой в руках.
Ни одной фотографии Татьяны.
Внутри что-то щёлкнуло.
Поздним вечером снова раздался звонок в дверь. На этот раз осторожный, робкий. Татьяна открыла — на пороге стоял тот самый сосед, худой мужчина с усталыми глазами.
— Простите, что поздно, — сказал он. — Но… я подумал, может, вам стоит знать: у этих «Казаковых» дурная репутация. Если мать что-то подписала, это могло быть не так уж честно.
— В каком смысле? — насторожилась Татьяна.
— Они крутятся вокруг наследств. Знаю случай: женщину уговорили переписать жильё на сына, а потом оказалось, что доля ушла вообще третьему лицу.
Слова соседа упали в воздухе, как камни в воду.
Мать, стоявшая за Татьяной, замерла. Её лицо вытянулось, словно маска треснула.
— Глупости, — выдавила она. — Не слушай его. Всё в порядке.
Но голос её дрожал.
Сосед кашлянул, посмотрел на Татьяну долгим, внимательным взглядом:
— Я знаю одного адвоката. Он мог бы проверить документы. Если захотите, дам номер.
Татьяна взяла клочок бумаги с телефоном. Сердце колотилось: внутри всё переворачивалось.
— Спасибо, — сказала она.
Когда дверь закрылась, мать тут же набросилась:
— Не смей туда звонить! Это моё решение, и ты не имеешь права вмешиваться.
Татьяна впервые улыбнулась — холодно, твёрдо.
— Вот тут ты ошибаешься. Теперь я вмешаюсь. И узнаю правду.
Ночь она почти не спала. В голове крутился один вопрос: а если её мать не просто жертва обстоятельств, а участник какой-то игры? Игры, в которой она — пешка, которую легко поставить под удар.
Под утро Татьяна всё-таки набрала номер адвоката. Мужчина на том конце провода говорил спокойным, уверенным голосом. Согласился встретиться на следующий день.
Утром мать, как ни в чём не бывало, пила чай на кухне. Сидела в её кресле, словно хозяйка.
— Я подожду, пока ты остынешь, — сказала она. — Ты же знаешь, что я права.
— Знаю, — ответила Татьяна. — Но права буду я.
Мать нахмурилась. Но дальше разговор не пошёл: Татьяна молча взяла сумку и ушла из квартиры.
В офисе адвоката пахло кожей и старыми книгами. На стене висели фотографии — чёрно-белые, строгие. Сам адвокат — невысокий, лысоватый, но с глазами, в которых было больше жизни, чем во всех комнатах её матери.
Он внимательно прочитал бумаги из конверта. Потом поднял глаза.
— Ваша мать подписала не договор дарения, а предварительный договор купли-продажи. Квартира фактически переходит к фирме. Андрей тут только прикрытие.
Татьяна почувствовала, как земля уходит из-под ног.
— То есть… она осталась без квартиры?
— Да. И если договор вступит в силу, вернуть будет крайне сложно.
Она вышла на улицу, сжимая бумаги. Мир казался чужим, шумным, слишком ярким.
Когда Татьяна вернулась домой, мать сидела в её кресле, как королева в осаждённом замке. На коленях лежала старая вязаная шаль, в руках — телефон. Лицо матери было напряжённым, почти каменным.
— Где ты была? — спросила она.
Татьяна положила на стол бумаги, которые выдала ей юридическая фирма.
— У адвоката.
Мать побледнела.
— Ты не имела права!
— А ты имела право лишить себя квартиры и влезть в аферу? — Татьяна почти закричала. — Ты хотя бы понимаешь, что тебя кинули?
Тишина, гулкая, как в пустой церкви.
На следующий день дверь квартиры распахнулась сама — без звонка, без стука. На пороге стоял высокий мужчина в дорогом пальто. Чужак. Его глаза были холодные, как январь.
— Добрый день, — сказал он спокойно. — Меня зовут Виктор Казаков. Думаю, мы должны поговорить.
Татьяна почувствовала, как кожа покрылась мурашками.
— Уходите, — сказала она.
— Я не советую так грубо, — улыбнулся он. — Ваша мать подписала бумаги. Дело решённое.
— Она не понимала, что подписывает.
— Это не мои проблемы, — Казаков шагнул в квартиру. — У нас закон на руках.
Татьяна вцепилась в край двери. Сердце колотилось.
— Вам здесь делать нечего.
И вдруг мать поднялась из кресла.
— Виктор Петрович… — её голос дрожал. — Я… Я думала, что всё будет честно.
— Честность — понятие растяжимое, — холодно ответил Казаков. — Вы получили своё: сын доволен, бумаги подписаны. Теперь осталось немного терпения.
Татьяна смотрела на мать и не верила. Та стояла с опущенными плечами, почти смирённая, и не спорила.
Когда Казаков ушёл, хлопнув дверью, Татьяна села на пол. Мать молчала. В её глазах мелькнуло что-то похожее на страх, но больше — на усталость.
— Мам, ты понимаешь, что нас просто обобрали?
— Зато Андрюша будет не в обиде, — прошептала мать. — Я сделала всё, чтобы ему было хорошо.
Татьяна закрыла лицо руками. Внутри всё клокотало: злость, обида, усталость.
— А я для тебя кто? — спросила она глухо. — Вся жизнь я — никто?
Мать не ответила.
Вечером позвонил Андрей.
— Таня, ты что там устроила? — голос брата был раздражённый. — Мама говорит, ты орёшь, адвокатов подключаешь. Ты всегда всё портишь.
— Я порчу? — Татьяна стиснула зубы. — А то, что мать подписала бумаги и осталась без квартиры, это нормально?
— Не начинай. Она сама решила.
— Она не понимала! Её использовали.
— Таня, ты просто завидуешь. Я наконец-то устроил жизнь, а ты всё одна. Теперь решила маму против меня настроить.
Связь оборвалась. Татьяна уставилась на экран телефона и почувствовала, что что-то окончательно рухнуло.
Ночь прошла в гулкой тишине. Мать легла на диван в зале, а Татьяна — в спальне, но сон не приходил. Она слушала каждый шорох, каждый вздох. Казалось, стены дышат.
Под утро её разбудил стук. Сильный, резкий.
На пороге стояла Ольга — жена Андрея. Маленькая, тихая, всегда с опущенными глазами. Но сейчас её взгляд был неожиданно твёрдым.
— Таня, — сказала она тихо, — нам нужно поговорить.
Они вышли на лестничную площадку.
— Я знаю, что мама переписала квартиру, — начала Ольга. — И знаю, что её обманули.
— Андрей тоже знает?
Ольга опустила глаза.
— Знает. Но он… Он не хочет вмешиваться. Боится потерять то, что ему обещали.
— А что ему обещали?
Ольга замялась, потом выдохнула:
— Деньги. Большую сумму. Чтобы мы могли купить жильё.
Татьяна почувствовала, как всё внутри закипает.
— Значит, он продал мать за деньги?
Ольга кивнула.
В этот момент дверь распахнулась. Мать стояла на пороге, бледная, с дрожащими руками.
— Замолчите! — закричала она. — Вы ничего не понимаете! Андрей — мой сын, он заслуживает лучшей жизни!
— А я? — голос Татьяны дрогнул. — Я всю жизнь старалась, работала, жила сама. Разве я не заслуживаю хотя бы уважения?
Мать смотрела на неё с таким выражением, будто видела чужую.
— Ты всегда была неудобной, — наконец сказала она. — Ты не как все. С тобой сложно.
Эти слова оказались последним ударом.
Татьяна закрыла глаза. Когда открыла — внутри была пустота.
— Хорошо, мам. Раз я неудобная, значит, я выйду из вашей игры. — Она достала ключи, сняла один и положила на полку. — Живите, как хотите. Но в моей квартире — никогда.
Она открыла дверь, вынесла чемоданы матери и поставила их на лестничную площадку.
Мать кричала, плакала, умоляла. Но Татьяна была холодна.
— У тебя есть любимый сын, — сказала она тихо. — Иди к нему.
Дверь захлопнулась.
Тишина после её крика была звенящей, как стекло перед тем, как треснуть.
Татьяна села на пол и впервые за долгое время почувствовала, что свободна. Больно, страшно, но свободна.
Телефон в её руках завибрировал. Сообщение от Лены: «Ты где? У меня бутылка вина и планы на вечер. Давай выговоришься».
Татьяна улыбнулась сквозь слёзы.
— Я иду, — сказала она вслух, как будто не подруге, а самой себе.
И впервые за много лет она выбрала не прошлое, не семью, которая разрушала её изнутри, а свою собственную жизнь.
Конец