— О, а я как раз думала, куда делся мой мусоропровод, — пробормотала Ирина, опираясь на косяк.
— Можно войти?
— Нет.
— Я всё равно скажу. Слушай внимательно.
Ирина, скрестив руки, осталась на месте. Внутрь она её не пустит. Хоть сама будет с ней на лестнице стоять до вечера.
— Ты думаешь, что раз у тебя есть квартира, ты можешь унижать моего сына. Но ты забываешь, что семья — это союз. Не бизнес. И если ты любишь, ты делишься.
— А если не любишь — выгоняешь? — иронично уточнила Ирина.
— Не шути, девочка. Не тебе решать, кого выгонять. Мой Димочка достоин лучшего. Он тебя выбрал, потому что верил в вас. А теперь ты ведёшь себя, как старуха с претензиями.
— А вы ведёте себя, как тёща, которой не хватило зятя, и она решила компенсировать это через сына.
Щёки Ольги Петровны залились краской. Она прищурилась.
— Ты не такая умная, как думаешь. Ты останешься одна. С котом и своей ипотечной гордостью.
— Лучше быть одной в своей квартире, чем в компании паразитов — в чужой, — Ирина закрыла дверь. Медленно. Почти ласково. Щелчок замка прозвучал, как точка в жирном письме.
Дмитрий вернулся вечером. Вид у него был измятый, глаза бегали, руки дрожали — словно ждал приговора.
— Мама приходила? — спросил он.
— А ты думаешь, я не заметила запах её духов в подъезде?
— Я просто хотел, чтобы вы поговорили. Она волнуется. Она меня любит.
— А меня? — голос Ирины сорвался. — Ты меня вообще ещё любишь, Дим?
Он молчал. Долго.
— Я просто… хочу чувствовать, что я здесь не временно.
— Так заработай на своё. Построй. Возьми кредит. Снимай, в конце концов! Не уговаривай меня отдать тебе то, что я сама кровью и потом добыла!
— А ты всё про деньги. Про имущество…
— А ты всё про жалость к себе. Ты не мужчина, Дим. Ты проект. Незавершённый и токсичный.
Он ушёл в ту же ночь. На диване осталась подушка, пахнущая его одеколоном. В холодильнике — банка оливок, которые любил только он. А в её телефоне — сообщение от неизвестного номера:
«Ты пожалеешь. Он хотел просто уверенности. А ты всё разрушила.»
Она удалила сообщение и включила музыку. Громко. Так, чтобы не слышать собственные мысли.
На работе Ирину поздравляли с повышением, хлопали по плечу, дарили цветы. Она улыбалась. Улыбка — идеальная, отработанная, как у стюардессы. Только ночью, лёжа в тишине, она чувствовала, как внутри всё гудит — не больно, но тревожно. Как перед грозой.
Один вопрос не давал ей покоя: «Почему он выбрал мать, а не меня?»
Ответ был прост, как две копейки.
Он никогда и не выбирал.
***
Ирина сидела на кухне, обмотанная пледом, как гусеница. Была середина марта, отопление сбавили, и в квартире ощутимо тянуло холодом. Впрочем, дело было не в батареях.
— У нас с вами развод, Ирина Сергеевна, — бодро сказал нотариус на том конце трубки, будто сообщал, что выигран ужин на двоих. — Муж подал заявление. Вы подтверждаете?
— Да, — кивнула она в пустоту. — Подтверждаю.
В трубке что-то щёлкнуло. Всё. Семь лет брака ушли в архив с глухим цифровым щелчком. Семь лет — это не шутка. Это три ремонта, один кот, бессчётное число ссор и два с половиной несбывшихся плана на ребёнка. Всё.
Жорик мяукнул, потянулся и залез к ней на колени. Ему, конечно, всё равно, кто именно насыпает корм в миску. Главное — чтобы вовремя.
На следующее утро она собиралась на работу. Оделась в своё лучшее — пиджак, брючки, каблуки. Макияж — деловой, но не сухой. Волосы — гладко. Смотрела в зеркало — и не видела в нём того, кто был ещё пару месяцев назад. Уверенность теперь жила где-то глубже, под слоями боли. Она была — просто тихая. Как бетонный пол под ковром.
Перед выходом в дом вбежала Ольга Петровна. Без звонка. Без предупреждения.
— Он в больнице, — заявила она на пороге. — Ты довольна?
Ирина даже не удивилась. Просто устало выдохнула:
— Кто?
— Дмитрий! У него нервный срыв. Давление, сердце, всё… Он сказал, что ты его уничтожила.
— Я?
Ольга Петровна бросилась вперёд, вцепилась в её руку.
— Он любил тебя! Он просто хотел немного стабильности! А ты его выгнала, как собаку! Ты хоть понимаешь, что ты наделала?!
Ирина медленно отстранилась. Говорила тихо, но каждое слово било, как током:
— Нет. Я выгнала не собаку. Я выгнала мужчину, который позволил своей матери прийти и указывать мне, что делать с моим домом. Я выгнала не любовь. Я выгнала шантаж. И вы это знаете.
— Ты была для него всем! Он не справился!
— Значит, не был готов. А я не готова снова быть чужим проектом. Хватит.
Ольга Петровна вдруг сникла. Села на табуретку. Перестала кричать. Только тихо сказала:
— Он думает, ты всё ещё любишь его…
Ирина посмотрела на неё. Долго. А потом, не мигая:
— Я тоже так думаю. Но любовь — не повод сносить насилие. Даже вежливое. Даже семейное.
Через месяц всё было официально. Развод. Он забрал свои вещи, оставив записку на холодильнике. Корявым, знакомым почерком: «Прости, что не справился». Ирина долго смотрела на эти слова. Потом взяла и приписала рядом шариковой ручкой: «Жаль. Но я справлюсь.»
И справлялась.
По вечерам — прогулки. В выходные — йога. Кошачий корм теперь дорогой, с лососем. Кофе — свежемолотый. Мужчинам — ни слова о квартире. Только после третьего свидания и одной бутылки красного.
Иногда она вспоминала. Как он засыпал на диване, уткнувшись в ноутбук. Как чинил розетку на кухне, ворча, как дед. Как смотрел на неё в метро и гладил руку. Эти моменты были настоящими. Но настоящими были и угрозы, и обиды, и ультиматумы.
Она отпустила. Не сразу. Но с каждым днём — чуть-чуть.
А однажды — поняла: не жалеет.
В конце июня ей позвонил Дмитрий.
— Привет, — тихо. — Хотел узнать, как ты.
— Хорошо, — сказала она.
— Я лечусь. Работаю с психологом. Всё осознал. Прости, что не ценил тебя тогда…
— Я тебя ценила, Дим. Но теперь ценю себя больше.
Тишина.
— Может, увидимся?
— Нет. Давай просто закончим красиво. Это ведь тоже искусство — вовремя уйти.
Она положила трубку. Без слёз. Без горечи.
И пошла готовить ужин. Себе. В своей квартире. Где всё — только её. Впервые — и по-настоящему.