Иногда я смотрю на свою дочь, спящую в своей кроватке, и чувствую не любовь, а тяжесть. Тяжесть, которая разрастается внутри меня. Она давит на грудную клетку, сжимает лёгкие, поднимается к горлу и застревает там комом. В такие моменты мне кажется, что ещё чуть-чуть — и я закричу. Закричу так громко, что стены нашей квартиры не выдержат и рухнут.
Но я молчу. И улыбаюсь. И варю суп. И читаю сказки. И вытираю сопли. И покупаю подгузники. И отвечаю на тысячное «почему» за день. И танцую с плюшевым медведем под детские песни. И делаю вид, что всё хорошо.
А потом наступает ночь. Алиса наконец засыпает, а я смотрю в потолок и думаю о том, что три года назад я была другим человеком. У меня были мечты. Планы. Я хотела написать книгу. Открыть маленькую кофейню. Выучить итальянский. Путешествовать.
Теперь у меня есть ребёнок и чувство вины, которое преследует меня постоянно. Чувство вины за то, что я тоскую по прежней свободе. За то, что иногда хочу сбежать. За то, что втайне завидую подругам без детей. За то, что чувствую истощение, а не только счастье.
— Мам, ну пойдём на детскую площадку! Ты обещала! — Алиса дёргает меня за рукав, и в её глазах столько надежды, что я не могу отказать, хотя у меня раскалывается голова.
Четвёртый день без нормального сна. Алиса болела, температура то поднималась, то падала. Я сидела рядом с кроваткой, меняла холодные компрессы, давала лекарства, следила за каждым её вздохом.
— Конечно, милая. Только куртку надень.
На улице холодно и сыро. Я смотрю, как Алиса карабкается на горку, и пытаюсь не думать о том, что через час мне нужно готовить ужин, стирать, убирать, кормить, снова убирать, и так по кругу.
— Смотри, мама, я летаю! — кричит она, съезжая с горки.
Я улыбаюсь и хлопаю в ладоши, а внутри чувствую пустоту. Почему её радость не заполняет меня целиком? Разве не должно быть так? Разве не об этом говорят все эти идеальные мамочки в соц.сетях с их безупречной любовью и фотографиями счастливых моментов?
Рядом со мной на скамейке сидит женщина с коляской. Она измотана, как и я. Но улыбается своему младенцу с таким обожанием, которого я не чувствовала никогда.
— Сколько вашей? — спрашивает она, заметив мой взгляд.
— Три с половиной.
— А это мой второй. Первый уже в школе. — Она вздыхает. — Это так быстро пролетает. Наслаждайтесь каждым моментом.
Эта фраза. Сколько раз я её слышала. «Наслаждайся каждым моментом». Как будто каждая секунда материнства должна приносить экстаз. Как будто нет права чувствовать что-то ещё, кроме благодарности и восторга.
— Да, — говорю я с фальшивой улыбкой. — Стараюсь.
***
— Ты опять не сделала презентацию, — Максим даже не злится. Он просто констатирует факт, и от этого ещё хуже.
— Алиса температурила. Я не могла…
— Я знаю. — Он трёт переносицу. — Просто… Это уже третий проект, который мы теряем.
Максим — мой муж и партнёр по бизнесу. Вернее, был партнёром, пока я не родила. Теперь он тянет нашу дизайн-студию в одиночку, а я… я пытаюсь помогать из дома, выкраивая минуты между кормлениями, прогулками, развивающими занятиями.
— Может, нам стоит нанять няню? — робко предлагаю я. — Хотя бы на полдня.
— Алина. Мы говорили об этом. — Он садится рядом со мной. — Ты сама не хотела. Ты говорила, что никто не позаботится о ней лучше, чем ты.
Я говорила. Когда была беременна и верила во все эти сказки о материнском инстинкте, о том, что ребёнку нужна только мать, о том, что любовь преодолеет всё.
— Я ошибалась, — шепчу я.
— Что?
— Я сказала: я ошибалась! — Мой голос звучит громче, чем я планировала. — Я думала, что смогу всё. Быть идеальной матерью. Успешным дизайнером. Заботливой женой. Но я не могу, Макс. Я не супергерой. Я обычный человек, который устал до чёртиков.
Он смотрит на меня так, будто видит впервые.
— Алин… почему ты молчала?
— Потому что мне стыдно, — слова вырываются сами собой. — Мне стыдно признаться, что я не чувствую этой всепоглощающей любви к своему ребёнку. Что иногда я смотрю на Алису и думаю: «Боже, когда ты наконец ляжешь спать, и у меня будет час тишины?» Что я завидую тебе, потому что ты можешь уйти на работу. Что я ненавижу эти детские песни, которые вынуждена слушать по десять раз в день. Что я… что я не хочу быть только мамой. Я хочу быть ещё и собой.
Тишина, повисшая между нами, кажется осязаемой.
— Почему ты решила, что я осужу тебя за это? — наконец произносит он.
И тут я понимаю, что никогда не задавала себе этот вопрос. Я просто приняла как должное, что материнство должно быть жертвенным. Что хорошая мать — это та, которая растворяется в ребёнке без остатка. Что мои чувства и потребности теперь второстепенны.
Но кто сказал, что это так? Кто установил эти правила?
Телефон звонит в шесть утра. Я вскакиваю, сердце колотится. Звонки в такое время не сулят ничего хорошего.
— Алина? — голос мамы звучит странно. — Прости, что так рано. Папе стало хуже. Врачи говорят…
Остальное я слышу как сквозь вату. Инсульт. Срочная операция. Шансы невелики.
— Я приеду, — говорю я. — Сегодня же буду.
Мама в другом городе. Четыре часа на поезде. Я кладу трубку и смотрю на спящую Алису. Что мне делать с ней? Максим в командировке. Соседка, которая иногда сидит с дочкой, уехала к родственникам. Няню за такой короткий срок не найти.
Я сажусь на край кровати и чувствую, как паника поднимается внутри меня. Мой отец умирает, а я не могу быть рядом с ним, потому что я — мать. Потому что у меня есть обязательства перед ребёнком, которые перекрывают всё остальное.
И именно в этот момент что-то ломается внутри меня. Острое, болезненное осознание: я не обязана посвящать всю свою жизнь ребёнку. Я тоже человек. У меня есть родители. Друзья. Мечты. Я имею право на свою жизнь.
Я беру телефон и начинаю набирать сообщения. Всем, кого знаю. Подругам. Коллегам. Я прошу о помощи. Открыто. Без стыда. Без извинений.
И мир не рушится. Никто не называет меня плохой матерью. Вместо этого… люди откликаются. Мария, с которой мы когда-то работали, предлагает посидеть с Алисой. Она всё равно в отпуске и будет рада помочь.
«Мы справимся, — пишет она. — Мы все в одной лодке».
В этот момент я плачу. От облегчения. От благодарности. От осознания, что я не одна.
Я не знаю, что будет дальше. Как сложатся отношения с Максимом. Смогу ли я вернуться к работе. Выздоровеет ли мой отец. Но я знаю одно: я больше не буду жить в клетке, которую сама же и построила.
Я не обязана посвящать всю свою жизнь ребёнку. Я обязана быть счастливой. Потому что только счастливая мать может вырастить счастливого ребёнка.
И именно об этом я думаю, когда сажусь в поезд, зная, что Алиса в надёжных руках. И нет, я не чувствую вины. Впервые за долгое время.
Больничные коридоры пахнут антисептиком и страхом. Я знаю этот запах с детства — мама работала медсестрой, и иногда мне приходилось ждать её после смены. Но сейчас всё иначе. Сейчас за дверями реанимации мой отец, и каждый писк аппаратуры отсчитывает секунды его жизни.
— Дочка приехала, — тихо говорит мама, когда я захожу в палату.
Отец выглядит меньше, чем я его помню. Бледный, с трубками, опутавшими его тело. Он пытается улыбнуться, и от этой попытки у меня перехватывает горло.
— Где малышка? — шепчет он.
— С подругой. Всё хорошо, пап.
Он кивает и закрывает глаза. Мама берёт меня за руку.
— Хорошо, что ты смогла приехать. Я думала…
— Что я не смогу бросить ребёнка? — Я смотрю ей в глаза. — Мама, ты сама всегда была рядом со мной, но при этом не переставала быть дочерью для бабушки. Помнишь, как мы ездили к ней каждые выходные? Ты не прекращала работать. Не отказывалась от своих увлечений. Почему я решила, что должна жить по-другому?
Она качает головой.
— Времена были другие. Мы жили большой семьёй. Всегда был кто-то, кто мог помочь. — Она вздыхает. — Но да, я никогда не считала, что материнство — это тюрьма. И всегда говорила тебе об этом.
— А я не слушала, — горько усмехаюсь я. — Думала, что буду лучшей матерью. Что смогу всё. Сама.
***
Отец выжил. Впереди долгая реабилитация, но врачи говорят, что шансы на восстановление хорошие. Я осталась в родном городе на неделю — помогала маме, проводила время с отцом, переосмысливала свою жизнь.
Ежедневные видеозвонки с Алисой не заменяли её объятий, но я видела, что дочь счастлива. Мария читала ей книги, водила в парк, пекла печенье — всё то, на что у меня часто не хватало сил. А Алиса цвела. Она показывала мне свои рисунки, рассказывала о прогулках, о новой подружке, которую завела в парке.
— Мамочка, я очень скучаю! Но тётя Мария говорит, что ты помогаешь дедушке. Это важно. Я жду тебя!
Эти слова заставили меня плакать после звонка. Моя дочь, которой всего три с половиной года, понимала то, что я не могла принять: забота о себе и других — это не измена ребёнку. Это пример.
Когда я вернулась домой, Максим встретил меня на вокзале. Мы молчали всю дорогу до квартиры, а потом, когда Алиса уснула, он достал бутылку вина.
— Нам нужно поговорить, Алина.
— Я знаю, — кивнула я, готовясь к худшему.
— Эта неделя… она заставила меня многое понять, — он смотрел не на меня, а куда-то в пространство. — Я никогда не задумывался, каково тебе. Просто принимал как должное, что ты справишься с ребёнком, домом, работой. Что твоя жизнь изменилась, а моя — нет.
— Макс…
— Дай мне закончить, пожалуйста. — Он наконец посмотрел мне в глаза. — Когда ты уехала, я взял выходной. Думал, что смогу поработать из дома и присмотреть за Алисой. Ты же справляешься, почему бы и мне не справиться? И знаешь, я был измотан уже к вечеру первого дня. Я не понимал, как ты это делаешь. Год за годом.
Я молчала, боясь спугнуть момент откровенности.
— Я разговаривал с Марией, — продолжил он. — Она сказала, что могла бы приходить три раза в неделю. А я решаю вопрос о гибком графике. Буду работать из дома по вторникам и четвергам. Если ты… если ты хочешь вернуться к работе.
— Я хочу, — выдохнула я. — Боже, Макс, я так хочу.
— А ещё я записал Алису в детский центр. Два раза в неделю по три часа. Развивающие занятия, общение с детьми. Это не заменит тебя, конечно, но…
Я не дала ему договорить — обняла так крепко, как могла.
— Спасибо, — прошептала я. — Спасибо, что услышал меня.
Прошло полгода. Многое изменилось. Я вернулась в нашу студию — сначала на полдня, потом почти на полный. Мария стала не просто няней, а настоящим другом семьи. Алиса обожает детский центр и уже нашла там лучшую подругу.
Папа почти восстановился после инсульта. Мы с Алисой теперь навещаем родителей раз в месяц — она рисует дедушке картинки, а он учит её играть в шахматы.
Но главное — изменилась я. Я больше не чувствую себя виноватой за то, что хочу быть не только матерью. Не корю себя за минуты усталости и раздражения. Не пытаюсь соответствовать идеалу из журналов.
Сегодня, укладывая Алису спать, я вдруг поняла, что давно не испытывала того гнетущего чувства тяжести. Вместо него — спокойная, уверенная любовь. Не всепоглощающая, не жертвенная, а… настоящая.
— Мам, расскажи сказку, — просит Алиса, закутываясь в одеяло.
— Какую ты хочешь?
— Придумай! Про принцессу, которая была храброй и делала всё, что хотела!
Я улыбаюсь и начинаю рассказывать. О принцессе, которая не хотела сидеть в замке. О драконе, которого она не убила, а приручила. О том, как она построила мост между своим королевством и соседним, чтобы люди могли ходить друг к другу в гости.
— А была у принцессы дочка? — спрашивает Алиса, уже засыпая.
— Была. И знаешь, что она ей говорила каждый вечер?
— Что?
— Что можно быть кем угодно. Можно быть мамой, и принцессой, и драконьей наездницей, и строителем мостов. И что самое главное — быть счастливой.
Алиса улыбается и закрывает глаза. А я сижу рядом ещё немного, слушая её ровное дыхание. Потом выхожу из комнаты, сажусь за компьютер и открываю файл, который начала месяц назад. «Исповедь уставшей матери» — мой будущий блог. Или книга. Или просто дневник. Неважно. Важно, что я нашла в себе смелость писать правду.
Я не обязана посвящать свою жизнь ребёнку. Но я обязана научить его, что жизнь — это не жертва. Это дар, который нужно проживать полно и честно. И это, пожалуй, самый важный урок, который я могу ему дать.
Недавно я встретила ту женщину с коляской. Помните, с детской площадки? Она выглядела измотанной ещё больше, чем в прошлый раз. Второй ребёнок плакал, первый капризничал.
— Тяжело, да? — спросила я, подсаживаясь к ней.
— Стараюсь наслаждаться каждым моментом, — автоматически ответила она, но в её глазах читалось отчаяние.
— Знаете, — мягко сказала я, — иногда можно просто признаться, что это чертовски трудно. И попросить о помощи.
Она посмотрела на меня так, словно я заговорила на инопланетном языке. А потом её глаза наполнились слезами.
— Я так устала, — прошептала она. — Так чертовски устала.
Я положила руку ей на плечо.
— Хотите кофе? Мой муж сейчас с дочкой. У меня есть целый час свободного времени. И, кажется, нам есть о чём поговорить.
Она кивнула, вытирая слёзы.
И в этот момент я поняла, что круг замкнулся. Теперь я — та, кто может протянуть руку помощи. Та, кто может сказать: вы не одна. Та, кто знает, что материнство — это не только счастье и радость, но и тяжёлый труд, усталость, разочарование и отчаяние. И это нормально. Нормально чувствовать всё это. Нормально говорить об этом. Нормально просить о помощи.
И может быть, если мы все начнём говорить правду, что не нужно скрывать все свои внутренние переживания, что маме тоже нужно свободное время – хотя бы час в день, следующему поколению матерей будет немного легче.