Я смотрела на Ольгу Петровну, чувствуя, как внутри всё холодеет. В комнате пахло горьким кофе и ее любимыми лавандовыми духами, слишком резкими на мой вкус. Маленькая кухня, и без того тесная, вдруг будто сжалась, превращая этот разговор в нечто невыносимо удушающее.
– В смысле? — переспросила я, хотя уже все поняла.
Свекровь спокойно отставила чашку, провела пальцем по ободку. Она не торопилась с ответом, словно наслаждаясь моментом. Губы едва заметно тронула улыбка, но в глазах читался холод и безразличие.
– В прямом. Если хотите, чтобы я забирала Сашу из садика и сидела с ним до вечера, платите.
Ольга Петровна была женщиной поджарой, с короткой стрижкой и неизменными золотыми сережками в виде колец. Она сидела за столом, постукивая по чашке.
Она произнесла это буднично, будто обсуждала цену картошки на рынке. Спокойное, почти равнодушное выражение лица, но я знала — это не предложение, а условие.
Андрей, мой муж, стоял рядом, переминаясь с ноги на ногу. Я видела, как напряглись его плечи. Он тяжело вздохнул, будто собираясь с духом.
— Мам, но это же твой внук, — осторожно напомнил он.
Она подняла брови, как будто услышала полную че пуху.
– А я что, не бабушка? — фыркнула она. – Я свою роль исполняю. Но у меня тоже расходы. Ваш сын ест, требует внимания. А я не обязана сидеть с ним бесплатно. Вам удобно — вот и платите.
Мне стало вдруг жарко. Я не знала, то ли смеяться, то ли плакать.
– У нас нет лишних денег, — тихо сказала я.
Свекровь лениво пожала плечами, словно это ее не касалось.
– Тогда возите его с собой. Или ищите няню. Я вам не бесплатная прислуга.
Она снова взяла чашку, поднесла к губам, но не пила, словно специально давая нам время осознать ее слова. В этой паузе было столько холода, что у меня по спине пробежали мурашки.
Я посмотрела на Андрея. Он отвел взгляд.
***
Когда мы только поженились, я еще надеялась на теплые отношения со свекровью. В мечтах она должна была стать частью нашей семьи, помогать, поддерживать, быть рядом, когда нужно. Но реальность оказалась другой. Ольга Петровна никогда не была той бабушкой, что печет пирожки и вяжет шерстяные носки. Ее подход был сугубо практичным: минимум вложений, максимум выгоды.
Она всегда была женщиной строгой, подтянутой, с безукоризненной прической и холодным, оценивающим взглядом. У нее не было в голосе теплоты, а в поступках — спонтанной доброты. Все ее действия были продиктованы логикой и расчетом. “Жизнь — это про разум, а не про эмоции”, — часто повторяла она. Никогда не сюсюкала, не смеялась громко, не позволяла себе расслабиться. Всегда в строгом костюме, даже дома — аккуратные брюки, выглаженная рубашка. Даже когда она сидела с чашкой кофе, в ней читалась собранность и некое презрение к беспорядку или ненужным эмоциям.
Когда родился Саша, она появилась с соской. Это был ее единственный подарок, который она когда-либо сделала своему внуку. Больше ни мягкой игрушки, ни книжки, ни даже самой маленькой конфетки. “Сладкое вредно”, — сухо поясняла она.
***
Сейчас мы с мужем работаем по графику два через два. Примерно четыре раза в неделю нашего сына надо в четыре вечера забрать из садика и присмотреть за ним до восьми. Утром в сад Сашу я отвожу сама. Ольга Петровна нехотя согласилась помочь. Первое время она делала это бесплатно, но через месяц в разговоре мелькнуло: “Знаешь, я тут подумала, ребенок ест у меня… Давай ты мне хотя бы тысячу в месяц будешь давать? Чисто символически”. Мы платили, потому что не было выбора. А теперь… теперь цена выросла до ста долларов.
Честно говоря, мне не нравилось, как свекровь присматривала за Сашей. В ее квартире всегда было душно, даже зимой, когда за окном стоял мороз, она не открывала окна — “чтобы не дуло”. На прогулку свекровь надевала на него слишком много одежды, словно Саша отправлялся в арктическую экспедицию. “Лучше пусть потеет, чем простудится”, — оправдывалась она.
Телевизор работал в ее квартире все время. Она включала его сразу после того, как забирала внука из садика, сажала его перед экраном и уходила заниматься своими делами. “Не шуми, не мешай бабушке”, — слышал Саша каждый раз, когда пытался поговорить или поиграть. Я замечала, что после этих вечеров Саша становился вялым, раздраженным, а перед сном долго не мог уснуть.
Я пыталась говорить с Ольгой Петровной, просила уделять внуку чуть больше внимания, больше гулять, в общем проводить время с Сашей иначе. В ответ получала недовольное: “Мне что, заняться больше нечем? Пусть растет самостоятельным”.
Приходилось терпеть. Помощь Ольги Петровны нам была очень нужна. Мы не могли позволить себе няню, а другой возможности забирать Сашу вовремя просто не было.
И вот теперь она поставила нам ультиматум: или сто долларов, или забирайте ребенка сами. Я смотрела на нее, пытаясь найти в ее глазах хоть каплю любви к внуку, но видела только расчет и холод. И мне становилось невыносимо горько от осознания, что мой сын никогда не получит от нее настоящей бабушкиной заботы.
В такие моменты я часто вспоминала свою бабушку, ее пирожки, суп с клецками, как она упрашивала маму: “Надь, пусть Лена еще побудет”. У нее всегда было время для меня. Бабушка не считала часы, не вздыхала устало и не требовала ничего взамен. Ей просто было радостно видеть меня, кормить, рассказывать сказки. Я помню, как она гладила меня по голове и говорила: “Ты у меня умница, Леночка”. В этих словах было все – забота, любовь, одобрение, которых мне не нужно было заслуживать. Помню, как она читала мне сказки, и даже если я уже знала их наизусть, она не отмахивалась. Голос ее был ровный, спокойный, чуть хрипловатый, и он укутывал меня не хуже самого теплого одеяла.
Мне больно думать, что Ольга Петровна никогда не станет такой бабушкой для Саши. Что он не узнает, каково это быть для нее не нагрузкой и обязанностью, а радостью, смыслом, счастьем.
***
Мы не могли заплатить эти деньги. Мы едва справлялись с ежемесячными расходами, каждая копейка шла на Сашу — на его одежду, на игрушки, на занятия плаванием, на центр раннего развития и английский. Я злилась. На свекровь, на этот ее бесстрастный взгляд, в котором не было ни капли сомнения. Но еще больше — на себя. За то, что ничего не могу сделать.
– Хорошо, — неожиданно сказал Андрей, его голос прозвучал глухо, с оттенком покорности. – Будем платить.
Я резко повернулась к нему, ледяная волна возмущения охватила меня.
Свекровь удовлетворенно хмыкнула, ее губы скривились в легкой улыбке, в которой я прочитала насмешку, словно она знала, что иначе и быть не могло.
– Вот и славно. Деньги вперед, – бросила она, вставая из-за стола, давая понять, что разговор закончен.
Я ничего не ответила в тот момент. Мне нужно было поговорить с мужем. Я смотрела на него, а он избегал моего взгляда.
***
Всю дорогу домой мы молчали, каждый замкнувшись в своих мыслях. Машина двигалась плавно, но напряжение внутри росло, как надвигающаяся буря. Свет уличных фонарей скользил по стеклу, освещая Андрея то теплым, то холодным светом. Я смотрела в окно и размышляла. Ольга Петровна… Она никогда не понимала, что такое бескорыстная забота. В ее мире за любой труд полагается вознаграждение — даже если речь идет о собственном внуке. Просьба об оплате — это не только расчет, но и способ сохранить власть, удержать влияние на нашу семью, не дать нам полностью уйти из-под ее опеки.
— Ты просто взял и сдался? — тихо спросила я, когда мы вошли в дом.
Андрей тяжело вздохнул, засунул руки в карманы и медленно покачал головой.
– Лена, у нас нет выбора.
– Есть! – почти выкрикнула я, остановившись. Он замер, посмотрел на меня с усталостью. – Мы могли сказать “нет”.
– И что тогда? – его голос стал жестче. – Ты предложишь Сашке сидеть одному дома, пока мы на смене? Или будешь возить его на работу?
Я стиснула зубы. Он прав. Я это знала. И от этого становилось еще больнее. В голове гудело, как после удара, но одно я знала точно: я не могла просто так принять это. Я не могла просто отдать свои деньги и позволить Ольге Петровне решать за нас. Внутри кипело что-то похожее на вызов.
– Искать няню! Просить мою маму! — Договариваться, а не просто соглашаться! — мой голос дрожал от отчаяния.
Андрей на секунду задержал дыхание, потом выдохнул и тихо сказал:
– Лен, ты же знаешь, что твоя мама не может. У нее здоровье уже не то. Няня — это еще дороже. Я не хочу ссориться с мамой. Пусть лучше за Сашей смотрит она, чем посторонний человек.
Я смотрела на него и не верила. Он готов был смириться ради мнимого покоя. Но я — нет.
– Ты понимаешь, что она нас просто дожимает? — мой голос стал тише, но от этого не менее острым. — Она хочет власти. Хочет, чтобы мы платили за то, что бабушки дают просто так. Она смотрит на нашего сына не как на внука, а как на статью дохода.
Андрей опустил голову, тяжело вздохнул, но ничего не сказал. Его молчание было хуже любого спора.
Но я не могла позволить, чтобы мой сын рос в этом холодном расчете, чтобы в его жизни бабушкино тепло и любовь покупалось. Я не знала, как мы справимся, но одно я знала точно: мы не будем платить за любовь.
***
На следующий день я решилась. Маленькая хитрость. Ложь, но во благо. Я села на кухне и набрала номер свекрови. Руки слегка дрожали, но взяв себя в руки. Гудки тянулись долго, напряженно, пока наконец в трубке не раздался ее голос, ровный и чуть усталый:
– Да?
Я сглотнула, чувствуя, как бешено колотится сердце.
– Ольга Петровна, мы нашли другую няню, – сказала я ровно, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.
Пауза. Долгая. Гнетущая. Я почти слышала, как скрипят ее мысли, как она оценивает ситуацию, как ищет, где поставить ловушку.
– И сколько же вы ей платите? – наконец спросила она. Голос все такой же ровный, но в нем слышалось напряжение, едва заметная колючка.
– Достаточно, – ответила я уклончиво, – и она не требует аванса.
В трубке послышалось недовольное цоканье. Я представила, как она сидит за столом, сжимает губы, постукивает ногтями по чашке. Она ненавидела, когда теряла контроль.
– Ну, как хотите, – коротко бросила она, и звонок оборвался.
Я убрала телефон и выдохнула. Странное чувство победы смешалось с тревогой. Было ясно – она не сдастся так просто.
На следующий день Андрей получил сообщение. Он молча передал мне телефон. “Ладно, пусть Саша приходит, не нужно денег. Но приносите свою еду”.
Я улыбнулась. Это было предсказуемо. Она не хотела терять контроль, но и деньги не давали ей того удовлетворения, что чувство власти. Я почти видела ее лицо – губы сжаты, взгляд холодный, но в нем тлеет раздражение.
Она проиграла, но не до конца. Она все еще пыталась удержать кусочек влияния, навязать хоть одно условие. Но я уже знала – эту игру она проиграла. И на этот раз я не уступлю.
***
В тот вечер, забирая сына, я замерла на пороге кухни. В полутемном свете старого абажура свекровь сидела за столом напротив Саши. Она медленно, не торопясь, размешивала суп в тарелке, ловя ложкой морковку, а потом аккуратно подносила ее ко рту внука. Саша послушно ел, хотя я заметила, как он иногда украдкой поглядывает в сторону, словно опасаясь нарушить этот хрупкий момент.
Свекровь не замечала меня. Или сделала вид, что не замечает. Ее движения были неторопливыми, лицо – сосредоточенным, но не жестким. Я видела, как в уголке губ мелькнула тень улыбки, когда Саша сказал что-то тихо, почти шепотом.
Я ожидала раздражения, недовольного вздоха или привычного холодного взгляда. Но ничего этого не было. Только старая женщина, поджавшая губы, будто не хотела показывать, что ей важно это мгновение. Она кормила своего внука. Сама. Без денег, без условий.
Я сделала шаг вперед, и половицы предательски скрипнули. Свекровь медленно подняла голову, встретилась со мной взглядом. В ее глазах мелькнуло что-то мимолетное – не раздражение, не упрек. Скорее… растерянность? Она будто колебалась — сказать что-то или просто отвернуться.
— Мам… — тихо сказала я. — Спасибо.
Она отвела взгляд и встала из-за стола, словно ничего не случилось.
— Он поел, — сухо бросила она, взяла тарелку и отнесла в раковину.
Ее спина оставалась прямой, но в этом жесте больше не было прежней резкости.
Мне вдруг стало стыдно за всю ту злость, что копилась во мне последние месяцы. Может быть, она не была способна дать Саше ту ласку, к которой я привыкла от своей бабушки. Может быть, ей проще было выражать заботу через контроль и правила. А, может, это способ скрыть свое собственное одиночество и страх быть ненужной. Конечно, Ольга Петровна не та бабушка, что будет печь пирожки и рассыпаться в ласковых словах. Но в моменты, когда ее никто не видит, когда она кормит Сашу супом, поправляет ему шарф на прогулке или тихо смотрит, как мальчик засыпает, в ней проскальзывает что-то человеческое, что-то, что она прячет даже от самой себя.
Да, для нее правила всегда были важнее чувств. Но где-то глубоко внутри все еще жила та, кто могла бы сказать: «Лен, пусть Саша еще побудет». Ей просто нужно время, чтобы вспомнить, как это — заботиться просто так, не требуя ничего взамен.